За гвоздями в Европу

– Чудесное грандпутешествие! – выразили общее мнение Жаннет и Бантик, – накуритесь на всю оставшуюся жизнь.

– Мы по России пилили четверо суток. И все время курили! – Это геройствует Порфирий.

– Что есть пилить время?

– Ехали, то есть. Это есть наш жаргон, – поправился Бим. – В Париже мы первый день. Приехали вчера вечером. Это наши последние новости. А у вас какие тут новости?

– О—о—о! – всполошилась Жаннет, – а у нас тут такие, знаете ли, новости! Такие новости. Меня совсем недавно колотило от страха. Мы двадцать минут назад видели в Сене такое…

Бантик будто случайно дернул Жаннет за руку.

Но Жанетта отдернулась и продолжила: «Такое… такого… крокодила? Да—да, не смейтесь, настоящего, большого, зелёного крокодила!»

– Вы глумитесь над нами, – ухмыльнулся Кирьян Егорович после двойного перевод, – а у нас есть великий журнал «Крокодил». На французский его переводят? – спросил он Бима, подмигнув. Уж он—то знал всю правду.

– Это ваши французские сомы, или ряженые анималы… реклама… для привлечения клиентов, вот, – придумал новый ход Кирьян Егорович.

– Да—а—а, французы на выдумки хитры, – добавил Бим, – ой, как хитры. Мы видели по телевизору вашу зимнюю Олимпиаду в Абервиле. Там такие клевые выкрутасы: ходули, турники, на батутах скачут зайцы, жирафы бродют.

Жаннет обиделась. Ведь она—то точно видела в Сене пресмыкающего, а вовсе не бродячего по Абервилю жирафа.

Бим расстелил карту Парижа и вновь вытащил блестящий эмалью златоперый Паркер. Потом быстренько нашел Нотр—Дам и место, где в режиме онлайна восседали путешественники. Обвел это место овалом.

– Прошу оставить автограф. Пожалуйста. Вот здесь, – обратился он к Жаннет и Бантику, – у меня так принято: с заграничных знакомых автографы брать. Это для моего частного музея.

Жаннет быстенько что—то написала, воззавидовав частному сибирскому музею. Бантик пририсовал чертенка с латинским крестиком во лбу. Международная встреча была закрыта именно таким торжественнейшим образом.

– Каждому по бокалу! Всем этим, кто на барже, – закричал Бим, расстроганный милою беседой с полигамно—русской девушкой. Он расхорохорился и распетушил перья. Он чувствовал себя гораздо сильнее, благороднее всех этих жалобно восседающих на корабельных полочках воробушков, пьющих мочеобразное ситро и воду, разбавленную дешевым Delasy[21 - Vermout bianco.].

– От всех сибирских бомжей! За наши колеса! Пейте! Ура, ребята!

– Ура—а! Хей! Гип! – лепетали нестройные голоса.

Два бокала пива взлетают выше головы.

Звонят стеклом. Пена сегодня пышнее обычного.

Бантик с Жаннет разносят халяву по столам.

Пьет вся верхняя палуба, кроме детей и их мамаш – трезвенниц по необходимости.

Не по—будничному красиво блестят грани, отражая Сену и Нотр—Дам с Квазимодой, спрятавшимся где—то среди лома контрофорсов.

***

Удивляется Жаннет. Посмеивается Бантик.

Понравились красотке Жаннет по самое—самое немогу (где это место, может, где бывает грыжа?) … понравился красавчик—старичок Кирьян Егорович, и ещё выше самого—самого немогу забавный и ветхий, лямблевидный космонавт Порфирий Сергеевич Бим—Нетотов.

– Это, – ты не думай, – это самые настоящие богатые русские, те самые, что с яхтами, – сказала Жаннетка Бантику огулом, спустившись в трюм и очутившись с ним на мгновение наедине, – они просто красятся под бомжей. Дурачатся, понимаешь! Так сейчас модно. Паркур! Высший пилотаж, – это имея в виду старца Порфирия. Кирьян Егорович, хоть и с аналогично красной мордой, на фоне старца выглядел как аккуратный, хоть и пестрый в одежке, современенный бродячий игумен.

Бантик в ответ запустил руку под юбку подруги и колыхнул там пальчиком.

– Нет, нет, – отбивалась Жаннет.

Брызнуло пареным.

– Нам уже срочно нужно наверх.

***

Не понимает Кирьян Егорович по—французски ни черта. А Жаннет не слишком хорошо понимает и говорит по—русски.

Не понимает также Жаннет, куда она влипла, втрескавшись в русских мэнов с детективным хвостом, пошло тянущимся за ними аж из самой Сибири. А, если смотреть во времени, то хвост рос с самой кровавой гражданской войны в мире (если не считать эпизодических военно—китайских междоусобиц, подобных экзотическим и притом лекарственным развлечениям), то есть с февральской революции в России от одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

– Бим, а ты фамилию Жаннеткину прочел?

– Нет, а что?

Бим снова водрузил на нос очки, прочитал и захохотал бесовским смехом. Чуть не подавился насмерть.

– Любопытная мусульманская фамилия. А все равно она девка классная. Я б такую…

– Своей фамилией бы поделился? Наследства бы сложили и стали бы богатыми?

– Ха—ха—ха. Да, у меня много наследства. Два кругленьких наследства и донжон посерёдке.

***

Французы по поводу крокодилов от меткой адвокатуры Порфирия Сергеевича – великого сибирского путешественника во все времена и архитектора в перерывах, ошалели начисто, навсегда отлипли.

Вот и выходит, что всего лишь на секундочку занудному романисту Туземскому – Чену Джу приспичило отстранить Бима, двинуться к фэнтези и вставить в солянку героя—крокодила, и тут, ё—моё, такое началось! Лучше бы просто померещилось.

То ли крокодил, то ли человек, – назовем его, не мудрствуя долго, – Чек—энд—Хук из страны Фэнтези, просто и буднично, как мелкое ночное наваждение, преследовал героев в пути следования. Одним читал нотации и отбивал женщин. Другим не давал пить спиртных напитков: по ночам: издевался как хотел.

Мог исчезнуть в тот момент, когда, набравшись храбрости, кто—то из сочувствующих готов был спросить: – А кто ты, собственно, таков, зачем прилип, что надо, есть ли билет, и вступай в долю, коли хочешь общаться.

Ксан Иваныч, кстати, Чек—Энд—Хука в багажнике не видел.

Ввиду подозрительности он готов до сей поры опровергать Бима с Туземским: по поводу реальности существования хоть Чека, хоть Хука, хоть с Эндом: вместе: на каждой пиарвстрече, и во встречах с писателем: на родине, коих по публикации: то ли излишне художественного туротчета, то ли литературного недоопуса, организовано было было было, ну хоть отбавляй.

Малёха – парень себе на уме. Тот, может статься, Чека—С—Хуком и лицезрел, но никому про этого не рассказал: даже по приезду: своей маме. Когда покуриваешь: травку… во—первых, мало ли что может померещиться. А во—вторых, чутким нашим врачам: усадить в психушку молодого человека: на основании его невинных фантазий – как раз плюнуть.

Так что, Малёха этот, будет стоять на своём: не видел он никаких Чеков и Хуков: ни в багажнике, ни на мосту в лукашенско—польском междурядье. Если какие—то пёстро—зелёные плюхались с моста в Небуг, рядом с ним (а табличек «купаться запрещено» в межпограничном пространстве вывешено не было), так это Дело Пёстрых, а вовсе не его.

Доносительством Малёха не занимается с самого школьного детства.

Последний честный донос по поводу курения девочек в мальчиковом туалете был строго осужден Софьей Тимофеевной Стоптанная—Задник – учительницей литературы и русского языка, а в детстве любимой дочуркой партизанского отряда Оселедца Гарькавого, орудующего по железнодорожной части в Малоросских Пущах.