Записки на поверхности. Рассказы и миниатюры

Людочка хотела уйти от него обратно к родителям, но те посоветовали не чудить. Молодой семье недавно дали двухкомнатную квартиру – живи и радуйся. «Нам в твои годы никто квартир не давал! Пьёт? А ты лечи его. Нельзя бросать хорошего человека в беде и болезни».

Людочка лечила Стаса. Ещё упрашивала, ругала, грозила разводом. Толка не было. Больной ребёнок высасывал силы и время. Сложная и скучная бумажная работа добивала. Бесконечные поучения своей и мужниной родни выматывали. Косые взгляды соседей добавляли неприятных ощущений. Подружки разбежались, ибо никому не хочется постоянных рассказов о безобразиях мужа, болезнях ребёнка и подлостях родни. Всем хочется радости и позитива.

Людочке тоже хотелось радости, и однажды молодая пышечка-красотулька ответила взаимностью холостяку из подрядной организации. Он стал её любовником, а спустя несколько лет мужем. Он сам не может иметь детей из-за дурной наследственности и с открытым сердцем принял ребёнка Людочки. Живут они не сказать, что богато, но в достатке и мире.

– Лучше, чем сейчас я и не жила никогда, – говорит Людочка, но в голосе её явственно слышится грусть.

– Значит, именно сейчас наступили лучшие твои годы! – Резюмирую я.

– Получается, что так, – легко соглашается моя собеседница. – Однако молодость… детство… Их словно украли у меня!

– Ну, с молодостью всё ясно, – соглашаюсь я. – Этот пьянчуга тебе её испортил. А детство? Ты родилась в полной семье в благополучные годы, когда уже всё было…

– Было, – эхом откликается Людочка. – Было, но не для всех.

Я знала, что отец приятельницы намного старше её матери, почти на тридцать лет. Мать этим фактом крайне недовольна, и, чуть поссорившись с отцом, кричит ему:

– Ты, старая рожа, украл мои лучшие годы!

– Да, кому ты была нужна, кроме меня, со своим поганым характером и дитём нагулянным! – Кричал отец ей в ответ, когда был помоложе.

Сейчас уже не кричит, сил нет. Восемьдесят пять лет – это вам не шутки.

Жених бросил мать Людочки беременной на приличном сроке. Пожилой сотрудник пожалел и обогрел. Итог – две дочери-погодки от разных пап. Разные папы, разные отношения. Похоже, папу Леночки, сестры Людмилы, мать любила до потери пульса, чего не скажешь об отце младшей дочери. Поэтому Леночка всегда была хорошей, милой, самой красивой и умной, а Людка… Что с неё взять, с Людки этой? Вся в своего папашу-дуралея!

Правда, непонятно, почему папа Людочки «дуралей». Ценный специалист, руководящий работник… Однако тот, сбежавший сопляк, был умник-разумник, а этот старый дуралей. Людочка, соответственно, тоже дуралейка. Детям-дуралеям не полагается ласки, вкусностей и новой одежды. Им даже добрых слов не полагается.

Когда Людочке было пять лет, мать сдала её в интернат хореографического училища. Данные позволяли. Однако успеха у станка девочка не добилась. Она там просто плакала день и ночь, потому что очень любила свою непростую и недружную семью. Мама, папа и сестра были для неё лучшими во всём мире.

Педагоги жаловались, обучение не шло, но мать настаивала на продолжении, уверяя, что дочь привыкнет. Отец, навестив однажды Людочку в её заточении, закатил матери чудовищный скандал и забрал ребёнка из училища. Девочка после месяц пролежала в неврологии.

– Эх, ты! – Попрекала мать. – Такой шанс попасть на сцену упустила! Могла бы в люди выйти, а ты…

Мамаша постоянно восхищалась балеринами и художественными гимнастками, тыча Людочке их красоту и изящество в глаза.

– И ты так смогла бы, но разве ты порадуешь мать? Ты только расстраивать меня умеешь! Не то, что Леночка. Вот, Леночка…

Чтобы угодить матери, Люда пошла заниматься художественной гимнастикой. Она терпела боль, ограничения в еде, непростые отношения в секции, а потом в команде. Главное, не расстроить мать.

Тренер и классная постоянно ругали Людочку за неопрятный внешний вид: зашарушенные, штопанные-перештопанные вещи, замусоленные банты, до безобразия стоптанную обувь, на размер, а то и на два меньше, чем нужно. Как только Людочка заикалась об этом дома, на неё рушился град проклятий. Обноски Леночки – самые лучшие обноски в мире. Они в сто раз лучше новых вещей, и нечего тут…

Людочка терпела. Она терпела и пыталась быть для всех хорошей.

Слёзы давно текли по лицу Людмилы Тимофеевны, ведущего сотрудника отдела продаж. Она не утирала их. Кажется, Людмила их не замечала. Я гладила её полную, белую руку и рассказывала, какая она замечательная, как скоро вернётся из командировки её муж и привезёт им с дочкой полный чемодан подарков…

Мы опоздали с обеденного перерыва на пятнадцать минут. Я получила нагоняй от начальницы, но не сожалела о том, как провела последний час. Я разгадала загадку Людочки. Она старается быть хорошей по инерции, как в детстве. Именно поэтому безропотно терпит переработки, недоплаты, авралы. Поэтому закладывает сослуживцев. Она хочет, чтобы её любили и хвалили.

Маленькая девочка, сидящая в ней, хочет, чтобы люди заметили, какая она хорошая на фоне нерадивых, болтливых, выпивающих коллег. В конце концов, она ни о ком не говорит неправды. Людочка хорошая, только…

Она подставила меня перед начальством через полгода. Это был первый случай, когда Людочка сочинила то, чего не было, и говорила о человеке откровенно плохо, да ещё и за его спиной. Я легко доказала её неправоту, и она получила от нежно любимого начальства так, как не получал ещё в её организации никто и никогда. Чудом не уволили. После наш офис перевели в другое здание, и пути наши разошлись. Надеюсь, навсегда.

Я долго не могла понять, что я ей сделала плохого. Недавно меня осенило: сидящая в Людочке глубоко под слоями жира спортсменка не могла стерпеть, что её видели слабой.

Мои лучшие годы начались после сорока пяти лет. Только это совсем другая история.

Муравушка

– Вот, ешьте, пока есть возможность!

На стол, прямо поверх бумаг, шлёпнулся увесистый, неаккуратный пучок дачной зелени: луковые перья, укроп, петрушка, сельдерей.

– Марианна! Что же ты творишь! – Ангелина Павловна встряхнула кудряшками и сложила на груди маленькие, натруженные ручки. Кто думает, что работа в архиве исключительно легка и приятна, глубоко ошибается. Такие кипы документации приходится перебирать – мама, не горюй! – Это очень важные документы, а ты…

– Нет ничего важнее жизни и здоровья, – серьёзно промолвила Марианна, и её вишнёво-карие глаза полыхнули фанатичным блеском.

– Ты всё ещё занимаешься этой своей травяной диетологией? – Послышался приятный баритон Леонида Львовича. Почти одновременно Марианна и Ангелина имели честь увидеть его самого. Он выходил из-за стеллажа, отирая руки старым, застиранным полотенцем. Тёмно-синий пиджак в вековой архивной пыли, безупречно зачёсанные назад тёмные, прямые волосы немного растрёпаны. – Не надоело тебе?

– Что мне должно надоесть? – Вскинулась Марианна. – Быть стройной, красивой и здоровой?

– Ладно-ладно! – Примирительно поднял руки вверх главный архивариус. – Нравится тебе – пожалуйста, а за зелень большое спасибо. Мы тут собирались с Ангелиной, Алевтиной и Настей чайку выпить. Будешь с нами?

– Нет, что вы! Я такое не пью.

– Почему? Чай – та же трава, а ты за её пользу постоянно топишь…

– Это трава, выращенная непонятно где и кем. Нужно есть травы, которые растут в том регионе, где живёшь. И потом, откуда нам знать, что добавляют в чай на фабрике? Может, красители какие-нибудь?..

Марианна довольно долго ещё рассуждала о пользе трав, вреде красителей и о том, как ей нравится быть стройной, здоровой и красивой. Наконец, иссякла и ушла. Ангелина Павловна и Леонид Львович облегчённо вздохнули. Между ними царило сейчас редкостное единодушие, что случается, надо сказать, не часто. Замкнутое помещение без окон, едкая пыль и бесконечные кипы бумаг действуют на нервы похлеще, чем очередь в кассу, например. Та хотя бы закончится когда-нибудь, а архив… Он вечен!

Отдел продаж тоже вечен, и очень даже логично, что эти два подразделения живут в мире и согласии. Архив откровенно боится отдела продаж, а тот, похоже, наслаждается своим небывалым могуществом.

– Что это за банный веник у нас между рамами торчит? – Спросила за чаем Настя.

Она молодая, яркая, смешливая. Серость архивных будней студентка-заочница щедро разбавляет красными прядями в волосах, блузками, туфлями и сумочками вырви-глазных оттенков, цветастыми юбками и заливистым хохотом по любому поводу. Кажется, она не проработает здесь долго. Впрочем, она и не планирует. Настя мечтает уехать в Москву, как только закончатся её чудесные студенческие годы, которые она, кажется, уже устала ненавидеть.

– Что ты! – Замахала на неё руками Ангелина Павловна. – Смотри при Марианне Дмитриевне такое не ляпни!

– Лучше не забудь взять сегодня домой четверть этого, как ты изволила выразиться, веника. Будешь здоровой, стройной и красивой, как подательница сего блага, – съязвила Алевтина Георгиевна, и все тихонько захихикали.

Алевтина ужасная острячка, но куда девается её язвительность в присутствии сотрудниц отдела продаж – загадка. При них она тиха, молчалива, и только лёгкие искорки в глазах выдают её глубоко запрятанную ироничность.

– Насчёт стройности… Ну, можно согласиться с натяжкой, – начал Леонид Львович, – насчёт красоты – ой, лучше не надо! Пятьдесят – они и есть пятьдесят, да ещё и когда такие неухоженные… А насчёт здоровья… По-моему, кто-то остро нуждается в консультации хорошего психиатра.

– Да, уж. Стройность у неё какая-то странная, – согласилась Настя. – Сверху кости торчат, а животище, задница и ляхи никуда не делись. И ещё эта морда её зелёная… Брррр!

– Она не всегда такая была, – подала голос Ангелина. – Раньше у неё был очень красивый цвет лица, смугловатый, ровный, а теперь…

– Это она от травы своей позеленела! – Тоном знатока заключила Степанида Трофимовна, выходя из-за стеллажей со шваброй в одной руке и ведром в другой. – Пятый год одну траву и ест, и пьёт. Что же там ещё будет? И живот у ней от газов пучит. Я точно знаю. Недавно в рекламе показывали. Оттого она и злая такая, и ненавидит всех люто.