Роза – стервоза. Повесть

Он устало махнул рукой и отвернулся к окну. Я озадаченно молчала, любуясь затылком Вадика. Конечно, он знает о смерти гораздо больше, чем я или любой другой человек, далёкий от медицины, но всё же…

– Его больше нет, – повторил Вадим, неожиданно повернувшись ко мне лицом. – То, что ты, возможно, увидишь на столе в прозекторской – уже не он. Это просто кусок мяса, тронутого разложением. Ему всё равно, придёшь ты проститься с ним или нет. Ему вообще всё равно.

– А как же души? – Жалко спросила я. – Они, ведь, где-то есть, всё видят, понимают…

– Кто тебе это сказал? – Усталый взгляд, полный вселенской мудрости, на таком молодом, симпатичном лице… Какой контраст!

– Ну, все так говорят.

– Как?

– Что у человека помимо тела есть душа, и она вылетает после смерти, чтобы продолжить жизнь в…

– Те, кто так говорит, видели это?

– Этого никто не видел! – Горячо заверила я Вадима, чувствуя себя первоклашкой, несущей у доски чушь вместо заданного урока.

– И чего тогда языком молоть, раз не видели? – Вадим усмехнулся и покачал головой. – Люди… Они, похоже, неисправимы!

Хотела что-то возразить, но возражать по большому счёту было нечего. Я сама, как и все остальные, ничего не знала и не знаю об устройстве мира, в котором мы живём и о том, что происходит после смерти с психикой, душой или чем-то ещё в этом роде. За сутки, проведённые тогда в обществе необычного парня по имени Вадим, я полностью утратила желание заниматься эзотерикой, либо шаманить каким-то ещё способом.

– Жизнь дана, чтобы жить, – говорит Вадим, – вот, и живи. Как ты проживёшь, это твой выбор. Я предпочту жить с пользой для других и для себя самого. Почему? Просто потому, что я человек. Если ты скотина – лазай по помойкам, а я не буду.

Нет, вы не подумайте, это он не меня называет скотиной. Это он так, в целом. Мы и сейчас дружим, и, надо сказать, Вадим мало изменился с тех пор. Разве что специализацию поменял. Кажется, он сделал это под моим влиянием, хотя, возможно, сыграла роль целая совокупность факторов. По крайней мере, о жизни и смерти он и сейчас примерно того же мнения.

Вадим Сергеевич Лунин сегодня один из ведущих специалистов Склифа. Его руки многих вернули к полноценной жизни, в том числе меня саму после перелома позвоночника, и это мотивирует сравнительно молодого доктора на новые свершения. Работая в морге, он никаких перспектив для себя не видел.

В тот далёкий, пасмурный и ветренный мартовский день Вадим привёз меня в больницу. Старательно обходя места, где он мог попасться на глаза некому загадочному Харону, провёл в медсестринскую травматологического отделения. Там трудились целых три его бывшие однокурсницы – Оля, Ира и Света. Посовещавшись, они решили выписать мне справку о том, что я якобы дважды попадала в больницу с разными диагнозами.

Три сестрички взяли… нет, не спички, а наборный штамп с наборной печатью, справочник медицинских учреждений и в два счёта смастрячили мне пару студенческих больничных листов, причём указали в них больницы, которых на самом деле не существует, вдобавок города вписали разные. Телефоны в штампах молодые медики указали свои личные, чтобы в случае, если кому-то из преподавателей или руководства хореографического училища придёт в голову наводить справки, они могли полностью подтвердить факт моих попаданий в больницу.

Благословенное время развесистой липы – подделок, беззакония и наборных штампов! Тогда оно как раз подходило к своему логическому завершению.

Ещё три сестры во главе с братом на всякий случай накропали справку о смерти моего драгоценного родителя.

– У тебя есть такой близкий родственник, которого было бы не жалко, если он скопытится? – Поинтересовалась Оля.

Кажется, она самая циничная из своих товарок.

Я ответила утвердительно, а после мне пришлось диктовать ФИО папочки по буквам, над каждой из которых девочки долго и с удовольствием потешались. Ещё бы! Рихард Индулисович Винькеле! И, впрямь, обхохочешься.

Легенда была такова, что я, узнав о кончине отца, ломанулась в далёкий Краснодар, а там после похорон с моим здоровьем начали твориться жуткие вещи… Да, представьте себе, мне не жаль было «похоронить» человека, вписанного когда-то работницами ЗАГСа в моё свидетельство о рождении в графе «Отец». Если вам жаль, не повторяйте мой опыт, а я при случае поступила бы, хоть сто раз, точно так же.

После, весело хохоча, мы пили чай с принесённой сестричками из дома выпечкой, кстати, сделанной ими собственноручно, и я тихо недоумевала про себя. Во-первых, как такое может быть, что двадцатилетние девчонки столько знают, умеют и так легко идут навстречу нелепым просьбам бывших однокурсников. Я думала, что подобная взаимовыручка существует только в кино и книгах, ведь, у нас, балетных, было бы всё с точностью до наоборот. Во-вторых, какого чёрта я сижу здесь и глупо улыбаюсь, когда мой парень… Впрочем, Вадим, ведь, объяснил мне, что его больше нет. Его просто нет больше нигде… И никогда, никогда я его больше не увижу… Никогда и нигде…

Я на секунду закрыла глаза и представила себе эти два слова повисшими в воздухе. Постепенно они начали разрастаться и заполнили собой всю комнату. Я очутилась там, Нигде. В Нигде были длинные узкие коридоры и зеркала, зеркала, зеркала… Я отражалась в них во всех, но как-то странно. В одном зеркале я была маленькой девочкой с розовыми бантиками на волосах и в перемазанном кашей фиолетовом переднике. Такие выдавали нам в детсаду на пятидневке, чтобы мы не «засвинячили», как выражалась няня Виолетта, чистую одежду во время еды, рисования и лепки.

В другом зеркале я была уже семилетней девочкой в тёмно-синей с белым воротничком школьной форме, в третьем худым, неуклюжим подростком в гимнастическом купальнике и трико, в четвёртом на мне был сценический костюм Жизели… Голова моя пошла кругом от всего этого разновозрастного зеркального беспредела. Я начала искать выход, и, кажется, даже нашла коридор, ведущий обратно в медсестринскую, но тут я заметила, что мне навстречу движется высокая мужская фигура. Я подумала, было, что это Вадим пришёл освободить меня из плена зеркал и помочь найти обратную дорогу, но, нет.

Парень, шедший навстречу, был очень тёмным шатеном, почти брюнетом. Слегка вьющиеся волосы красиво обрамляли полноватое, круглое лицо. Он приблизился, и я разглядела зелёные, словно у кота, глаза и яркие губы. Мне навстречу шёл Юра. У меня не было в этом никакого сомнения.

Я подбежала к нему, бросилась на шею и принялась целовать его губы, нос, щёки, шею. Я чувствовала кожей его щетинки, ощущала вкус его губ. Кажется, это продолжалось вечность. Целую необычайно красивую, сказочную вечность! В ответ Юра грустно улыбался и бережно сжимал меня в объятьях. На нём были тёмно-коричневый костюм и бежевая рубашка без галстука. Он всегда одевался стильно и с большим вкусом. Я целовала и целовала любимого, напрочь забыв о том, что нас теперь разделяет.

Наконец, оторвавшись от него, я тихо произнесла, глядя прямо в сверкающие изумрудами родные глаза:

– Юрочка, пойдём домой.

– У нас нет дома, – возразил Юра, и голос его прозвучал необыкновенно мелодично и грустно.

– Будет когда-нибудь, – пообещала я. – Только давай выберемся отсюда! Мне здесь душно.

Я и впрямь начала ощущать страшную духоту.

– Это потому, что тебе здесь нельзя, – объяснил Юра, и глаза его наполнились слезами.

– Тебе тоже здесь нечего делать! – Горячо возразила я и снова почувствовала себя первоклашкой, несущей у доски чушь. – Пойдём! Хочешь, завяжем с криминалом и всем таким прочим, – я заметила, что говорю словами Вадима, – вернёмся в Москву, я окончу училище, ты в универе восстановишься…

– Нет, – покачал головой Юра.

Слёзы капали на воротник его рубашки, но он не утирал их. Он смотрел на меня во все глаза, словно старался запомнить на всю… Жизнь? Смерть? Вечность? Я не знаю!

– Пойдём, – упрямо тянула я его за руку. – Мы должны быть вместе! Я пропаду без тебя!

– И я без тебя пропаду. Уже пропал… Мне нет пути назад… Уходи! – Рявкнул вдруг Юра не своим голосом. – Уходи! Тебе здесь нечего делать! Ты думаешь, так легко быть мёртвым?!

– Я согласна, – промямлила я, задыхаясь. – Согласна быть мёртвой… Только чтобы здесь… С тобой… Хочешь, я останусь с тобой? Мне не жаль жизни. Мне ничего не жаль. Никого не жаль. Я ничего там не забыла…

– Забыла, – горько возразил Юра. – Ещё как забыла, Илонка, милая. Ты, ведь, не все свои партии станцевала!.. Иди, Илонка… Иди обратно и танцуй… Люби… Дыши…

– Дыши! Только дыши! – Заорал другой мужской голос мне прямо в лицо, и я ощутила мерзкий запах нашатыря.

Глава 8

Я отпрянула и открыла глаза. Они, оказывается, всё это время были закрыты. Вадим тряс меня за плечи, а по комнате носились, как угорелые, Оля, Ира и Света. Шарфик мой валялся скомканной тряпкой на полу медсестринской, а блузка расстёгнута почти до пояса, но мне наплевать. Мне на всё в тот момент было наплевать, потому что меня разлучили с любимым. Ну, кто их просил? Как им в голову такое пришло? И что за несусветицу нёс он сам в нашем с ним зеркальном Нигде? При чём тут идиотские балетные партии, когда мы не можем больше быть вместе? Точнее, могли бы, но он прогнал меня! Он меня предал! За что? Что плохого я ему сделала?

Слёзы градом катились по моим щекам, но сил на рыдания и всхлипывания не было.

– Если так дальше дело пойдёт, ты и впрямь загремишь в неврологию с диагнозом, – мрачно пообещала Света. – Несчастным шарфиком чуть не удушилась… Что тебя дальше ждёт? Кошмар!

Я ещё не встречала человека, которому до такой степени не шло бы его имя. Света – темноглазая брюнетка, мрачноватая и молчаливая. Она красила в ту пору глаза перламутровыми фиолетовыми тенями с чёрной подводкой, и от этого её взгляд делался ещё более устрашающим.

– Хватит её пугать! – Выдохнул Вадим. – Не видишь, в каком она состоянии? У неё парня сегодняшней ночью убили!

– Йоксель-моксель! – Отозвалась Светлана своим глубоким голосом. – Так, может, нам его надо было в справке-то указать? По крайней мере, это была бы правда…

– Он ей никто! – Возразил Вадик. – Ей это в училище не пролезет!

– Вы, должно быть, знаете друг друга с детства? – Подала голос Ирочка. – Ты так ей помогаешь!