Роза – стервоза. Повесть

Мне показалось, что Ириша из тех девушек, кто без ума от игр в мисс Марпл. Однако тут она попала пальцем в небо. Оказывается, о человеке можно узнать буквально всё за пару часов, проведённых вместе. Главное, прихватить с собой саратовца. Он задаст правильные вопросы. Ещё он обязательно начнёт тебя спасать, и неважно, что вы едва знакомы. Отказ от помощи равносилен страшному оскорблению.

Вадим что-то хотел сказать, но не успел, потому что дверь в медсестринскую распахнулась, и на пороге возник долговязый, костлявый доктор с пронзительно-голубыми глазами. Вадим почему-то вскочил и вытянулся во фрунт.

– Оля, Света, девочки мои, – начал он мягким голосом, – пойдёмте со мной. Нужно срочно помочь ребятам в прозекторской… Кстати, здравствуйте, Вадим. Вроде бы мы сегодня с вами ещё не виделись…

Кажется, последний вывод долговязого медика был открытием для него самого.

– У меня сегодня выходной, Сергей Борисович, – напомнил Вадим.

– Повезло вам! – Вздохнул доктор. – А у нас в морге такое! Не желаете ли взглянуть?

– Я бы с радостью, но мне в институт к двум часам, – ответил Вадим, замявшись.

– Сейчас только четверть первого, – сообщил Сергей Борисович, бросив взгляд на наручные часы, – вы успеете. А кого это вы там прячете? Что за очаровательное голубоглазое создание? – Это он обо мне. – Практикантка?

У меня моментально созрел план. Сейчас я назовусь практиканткой, проникну в морг и…

Ступню мою неожиданно пронзила боль, показавшаяся на тот момент адской. Это Вадим, разгадав мой хитроумный манёвр, придавил своим тяжеленным ботинком мою стопу. Я вскрикнула.

– Ой, прости, Илонка, – невинно произнёс он, глядя мне прямо в лицо своими большими карими глазами, сделавшимися вдруг настолько чёрными и страшными, что я невольно отпрянула.

– Что же вы так неаккуратны с барышнями? – Мягко попрекнул Сергей Борисович. – Пойдёмте, Вадим, буквально на полчаса. Уверяю вас, за эти тридцать минут вы получите бесценный опыт!

И они ушли, непринуждённо беседуя о своём, медицинском, а я осталась в сестринской с Ириной. Вскоре её тоже позвали к больному, и я очутилась один на один со своими несчастьями.

Я думала о том, что долговязый доктор, должно быть, и есть тот самый Харон, о котором упоминал Вадим в нашей утренней беседе. Странно. Я не думала, что патологоанатом может быть таким мягким и интеллигентным. Когда мне говорят о патологоанатомах, я представляю обычно невысокого, полноватого дядечку в клеёнчатом переднике с карими циничными глазами и стрижкой ёжиком. Что-то вроде мясника, одним словом. Харон похож на музыканта симфонического оркестра, но никак не на мясника или сотрудника похоронного бюро. Только медицинская униформа выдаёт в нём доктора.

Я поймала себя на том, что рассуждаю о пустяках, в то время как надо бы подумать о чём-то более насущном. Передо мной на стуле висел сиреневый пакет. Когда мы прибывали на очередную «хату», Юра сдавал ценные вещи и деньги. Доверяя ценности смотрящему, имеешь больше шансов получить их назад в целости и сохранности. Вот, и в этот раз «честный вор» Серёга вернул то, что было сдано ему на хранение. Видимо, он оставил пакет в кафетерии, уходя. Я совершенно упустила этот момент, как и многие другие в то утро.

Раскрыв пакет, я извлекла оттуда коричневую замшевую сумочку. Это была мужская сумочка очень старого образца. Кажется, с такими сумками на запястье расхаживали щёголи восьмидесятых, я на фотографиях видела. Её бока были залоснившимися до черноты, а застёжка подавалась очень туго.

«Ты не хочешь раскрывать мне свои тайны, Юра!» – Подумала я с горечью, но всё же надавила на замочек и он, обиженно щёлкнув, нехотя открылся.

Я перевернула сумочку над столом и потрясла ею. На стол, звякнув, выпала старая, замызганная эмалевая брошка в виде букетика, кажется серебряная, и прозрачный пакет с двумя золотыми обручальными кольцами. Кольца были рифлёными и не очень широкими, прямо как я люблю.

Я сперва подумала, что это вещи, выигранные Юрой у каких-то в пух проигравшихся лохов. Те обычно под конец игры швыряют на стол, что ни попадя. Иногда даже свидетельства на квартиры и дома бросают, но Юра никогда не соглашался играть на жильё.

– Оставить человека без дома – последнее дело! – Всегда говорил он.

Так странно! Бездомный, неприкаянный Юра, для которого выиграть свою «хату» – пара пустяков, никогда не играл на жильё. Он словно упивался своей бездомностью, и даже в последнем нашем запредельном разговоре вспомнил, что у нас с ним нет дома.

Приглядевшись к броши и кольцам, я поняла, что эти вещи не имеют к игре никакого отношения. Брошь – жуткое, облезлое барахло. Позже выяснилось, что она принадлежала его покойной бабушке. Кольца были новые, с этикетками и чеком из магазина. Дата на чеке подсказала, что куплены они буквально позавчера в самом крупном ювелирном магазине Саратова.

Интересно, зачем. Неужели Юра собирался делать мне, пятнадцатилетней сопле, предложение?

Неожиданно пронзила догадка: любимый хотел повенчаться со мной! В церкви в то время документов не спрашивали, а Юра… Это прозвучит до безобразия странно, но он был очень набожным. Не знаю, как и о чём он договаривался с Отцом Небесным, но он регулярно молился и всегда выбирал время для походов в Собор. Да, что там Собор! Юра ни одну деревенскую церквушку ни разу не оставил своим вниманием в наших странствиях.

Мы с ним жили во грехе, и он неоднократно говорил об этом. Видимо, незадолго до смерти он решил с себя этот грех снять, но, не судьба.

Почему то место, где мы беседовали с Юрой в последний раз, не было похоже ни на ад, ни на рай? А, может, было, но я не заметила ни ангелов с крыльями, ни чертей со сковородкой. Впрочем, Вадим прав: этого никто никогда не видел. Всё наши домыслы и фантазии.

Я вертела в пальцах облезлую брошь-букетик и задавалась вопросом, кому она могла принадлежать. Подумала, что надо будет спросить об этом мать Юры. Мне придётся поехать к ней и рассказать о последних месяцах жизни её сына. Больше это всё равно некому сделать.

Кроме потёртой сумочки в пакете лежал газетный свёрток. Его можно не распаковывать, я и так знаю, что в нём деньги. Точная сумма мне неизвестна, но она достаточно солидная. Этого хватит, чтобы оплатить, например, пару месяцев аренды однокомнатной квартиры в Москве. Если меня выкинут из училища, а меня, скорее всего, выкинут, пойду работать на рынок и снимать однуху в какой-нибудь дыре, где подешевле. Устроюсь в вечернюю школу, сдам на аттестат о девятилетнем школьном образовании, а летом отправлюсь пытать счастье в театральных и цирковых училищах. На первое время мне должно хватить тех денег, что я заработала прошедшей ночью своим липовым концертом.

Если же в училище простят мой шизофренический побег, буду вкалывать у станка, как лошадь. Все жилы порву, чтобы…

Чтобы что?

Станцевать все партии, как сказал в том странном сне или галлюцинации Юра? Чтобы завоевать все возможные награды? Получить звание Народной Артистки?

Я ненадолго впала в ступор, а после на меня внезапно снизошло понимание, что я в кои-то веки сама решаю, как мне поступить. Никто не говорит мне, что делать. Это было неожиданно, волнующе, захватывающе. Именно в тот момент я почувствовала себя по-настоящему взрослой.

Взрослость наступает не тогда, когда лишаешься невинности в объятиях любимого. Даже не тогда, когда сбегаешь из дома и сам себя обеспечиваешь, перебиваясь абы какими заработками. Это тот момент, когда ты берёшь на себя ответственность за свои поступки и, самое главное, их последствия.

Я готова была ответить за всё, что натворила. Готова взять в руки большую лопату и начать разгребать последствия моих сказочных по своей глупости действий и решений.

Глава 9

В тот день я перекантовывалась в больнице. Вадим обещал зайти за мной вечером и устроить на ночлег.

Конечно, я могла бы, не дожидаясь его, уехать в Москву или переночевать в гостинице, но отказаться от помощи означало обидеть этого замечательного парня. Да и, отбудь я тогда домой по-английски, я, во-первых, навсегда потеряла бы Вадика как друга, во-вторых, наши жизни – и его, и моя – пошли бы совсем по-другому, и неизвестно, было бы это лучше или нет. Скорее всего, нет. К тому же, я надеялась попасть в морг, несмотря на все запреты и предостережения нового друга.

Я залезла в покосившийся, старый шифоньер советского образца, притулившийся в углу медсестринской, основательно там пошвырялась и извлекла на свет вполне сносный и даже почти чистый белый халат. Он был велик мне всего размера на два, и лишнее легко убиралось прилагающимся к нему пояском. Теперь я выглядела как типичная практикантка медколледжа.

Как пройти в морг, с радостью объяснила пожилая, полная медсестра. Она даже дорогу показала, вслух сочувствуя мне по поводу того, что я отстала от группы и заблудилась. Конечно, я с ней не спорила. Зачем?

В морге как раз обреталась группа студентов. Кажется, это были взрослые студенты возрастом за двадцать. Я не очень вписывалась в их компанию, поэтому, прикинувшись санитаркой, подхватила в подсобке швабру и отправилась прямиком туда, где на полках лежали отработанные человеческие тела.

Почему-то назвать их трупами я не могла даже мысленно. Юра, ведь, не труп. Он мой любимый мужчина. Вот, и эти некогда принадлежавшие живым людям тела были чьими-то любимыми, родителями, детьми, братьями-сёстрами… Просто они отыграли свои роли и сняли сценические костюмы, отправившись туда, в странное, неведомое закулисье нашего мира.

В полуподвальном помещении горели довольно слабые лампы дневного света и стоял странный запах. На этот случай у меня был припасён тот самый лёгкий шарфик, которым я чуть не удушилась во время нашего с Юрой странного свидания среди зеркал.

Я обвязала шарфом нижнюю часть лица и двинулась по часовой стрелке вдоль стеллажей, решив рассматривать поочерёдно бирки на ногах всех покойников. Мне казалось, что Юра должен быть отмечен как неопознанный.

Мёртвая плоть не навевала ни ужаса, ни священного трепета. Не вызывала она и особого отвращения. Разглядывая бирки, а попутно и ноги покойников, я поражалась их каменной неподвижности. Вроде бы всё логично – покойник пребывает в покое, но мы привыкли представлять это умозрительно, а реальное мёртвое тело совсем не такое, как нам видится.

Год назад мы с мамой и сестрой хоронили бабушку, но это было совсем другое. Её привезли из морга в наш старенький дворик одетой и запакованной в гроб. Она была словно отделена от нас, живых, неким прозрачным барьером. Мы с сестрой так и не решились трогать, а тем более целовать эту пустую (Пусть Вадим простит меня!) оболочку. Мама не настаивала, а соседям было попросту наплевать. По соседству с нами проживают в основном алкаши и древние старушки. Непьющие люди трудоспособного возраста в подавляющем большинстве нашли способы выбраться из коммуналок.

– Что вы здесь забыли, юная леди? – Мягко влился в уши негромкий мужской голос.

Он словно пригвоздил меня к месту. Тело окоченело, замерев с приподнятой над одной из бирок правой рукой. Нечеловеческим усилием разогнувшись до нормального положения, я обернулась и увидела застывшего в дверях Харона. Он стоял, опершись на косяк, и спокойно смотрел на меня своими огромными, голубыми, чуть усталыми глазами.

Почему-то сделалось жаль его. Мне подумалось, что этот человек пережил недавно какую-то трагедию, и, как оказалось позднее, я была права. Вадим рассказал вечером того странного дня, что около двух лет назад от его начальника ушла жена, прихватив с собой двух дочек. Ушла не просто так, а к другому мужчине. История развода была долгой, драматичной и некрасивой.

– Я ищу человека… то есть, этот, как его… – Зачастила я, и слова выстреливались из меня, словно горошины из трубки-плевалки.

Шарфик пришлось спустить на шею, и нос моментально заполнился тем специфическим, пугающим запахом.