Пуская мыльные пузыри

Долгожданные слова наконец-то прозвучали не во сне и не в фантазии. Любочка растерялась, задыхаясь собственным счастьем.

– Неужели! – вырвалось у нее. Сердце бешено колотилось. – Так сразу… Прошли всего сутки с тех пор, как вы были с Ритой…

– Не понимаю, причем здесь Рита. – Его красивый лоб сморщился. – Вы увлечены мной. Я – вами. Почему вы отказываетесь?

– Я не отказываюсь! – вскрикнула Люба. Парочки с соседних столиков недоуменно посмотрели в их сторону. Опомнившись, Любочка раскраснелась, пригладила волосы и продолжила тише, но сохраняя прежний пыл: – Этого предложения я ждала несколько лет, Лев Георгиевич. И я ни в коем случае не отказываюсь. Но!.. Разве вам не жаль Риту? Она любила вас – по-своему, но любила. И она моя подруга. Может, нам стоит немного подождать?..

«Зачем, ЗАЧЕМ ты это говоришь, дура?! – гремел Голос в голове. – Столько лет ждала – что тебе мешает? Рита? Эта самодовольная кокетка уже завтра найдет себе кого-то другого! А для тебя он – последний шанс!! ПОСЛЕДНИЙ!!»

Перед глазами стояла Рита. Вернее, ее додуманный образ. В ушах звучал ее голос. Она позвонила вчера ночью. Вся в слезах. Сказала: «тигреночек» бросил ее. Бросил холодно, жестоко. Так, как мог сделать только он.

Любочка не знала, чего больше боялась: спугнуть свое счастье или поступить плохо, уведя у подруги ее любовника. Она чувствовала вину, хотя и не отрицала жестокого торжества, испытываемого некрасивой женщиной в подобных случаях. Такой, как Рита, он предпочел Любочку. Он выбрал ее!!! Эти слова хотелось прокричать Рите в лицо (или хотя бы в телефонную трубку, как получится). Но совесть и порядочность не позволили Любочке сделать этого. Она от всей души посочувствовала подруге, попрощалась с ней, подготовила лучшее платье к завтрашнему свиданию и легла спать в обнимку со шпицем, мечтая о счастливом.

Что же изменилось? Куда подевалась ее радость? Ее торжество? Почему в тот миг, который Любочка ждала несколько лет, она думала о Рите, которую и подругой-то назвать не могла.

– Зачем нам ждать? Любовь Григорьевна, я не понимаю. Я порвал отношения с Ритой…

– Я знаю, но…

– Я попрошу не перебивать меня, – холодно, не повышая голоса, оборвал он и продолжил: – Я могу предположить, что именно вас смущает, но все это – глупости. Мы разошлись мирно. О вас я не сказал ни слова. Да и в роли женщины, способной увести кавалера, она не додумается вас представить. Следовательно, вашей «дружбе» ничего не угрожает. Через неделю Рита обо мне забудет. Не беспокойтесь. Она нашла замену мне, я – ей. Рита не будет помехой.

Не будь Лев Георгиевич собой, он бы заметил перемену в лице Любочки. Ее губы задрожали, расплылись в невеселой улыбке.

– К-как вы сказали… – прохрипела она чуть слышно. – Замену? Вы видите во мне лишь замену Рите?

– Технически это так.

Грустная усмешка застыла на Любочкином лице. Она чему-то легонько кивала.

«Господи, да ведь он меня не любит. Что меня – он же вообще никого не любит», – думала Люба, не переставая усмехаться собственной глупости. Она попыталась вспомнить хоть какие-то эмоции Льва Георгиевича, но не смогла. Как он смотрел на Риту, говорил с ней; как работал; как он ходил; как смотрел на банальнейшие вещи – все пронеслось в памяти Любочки. Он ничего не чувствовал! И дело не в панцире, скрывающем изнеженную душу. Лев Георгиевич не носил панциря. Он и есть панцирь.

Посмотрев отрезвленным взглядом на человека, которого обожала всем сердцем еще минуту назад, Любочка пробормотала:

– Лев Георгиевич, простите, что отняла у вас время. И за то, что бросили ради меня Риту. Я… Кажется, я перечитала романов…

– С вашей профессией это простительно.

– Ну да! – Любочка нервно рассмеялась. Еще раз убедилась в своей правоте. – Спасибо за чудесный вечер. И за шанс. Прощайте.

Опьяненная слезами и негодованием от собственных поступков, Любочка, обогнула по кривой официанта с пустым подносом, забежала в гардеробную, забрала плащ, выскочила на улицу.

Лев Георгиевич, молча смотрел ей вслед, ничего не понимая. К его ужасу, это чувство становилось привычным. Особенно в отношении Любы.

«О чем ты думала, дура?!» – кричал Голос в голове, но Любочка его не слушала. Старалась не слушать. Верхняя пуговица не хотела застегиваться, доводила до истерики. Из ее уст вырвался страдальческий стон. «Откуда взялась эта гордость? – негодовал Голос. – Откуда, дорогуша? Еще вчера ты была готова на все, чтобы не быть одинокой, готова быть чьей угодно, лишь бы чьей-то. И что ты делаешь сейчас? Убегаешь от него! Ты же любила его! Так что ты творишь?! Недостаточно острых ощущений? Поводов быть несчастной? Завидовала, что не было в жизни упущенных возможностей, так решила наделать их себе?! ДУРА!!»

Никогда в жизни Любочка не ощущала себя настолько тяжелой и неуклюжей. Она топала громче обычного, скользила, оставляя разбросанные по узкой полосе тротуара следы.

– Люба!

Впервые в этом голосе прозвучали хоть какие-то эмоции. Впервые он назвал ее по имени, без отчества. Любочка в надежде и изумлении обернулась.

Он, высокой, широкоплечий, в черном длинном пальто, пересек всего в три шага путь исчерченный маленькими Любочкиными каблучками по первому выпавшему снегу.

– Люба, я вас не понимаю. Я ничего не понимаю. Вы же хотели быть со мной. Я расстался ради вас с Ритой, которая устраивала меня во всех отношениях. Я выбрал вас. Пригласил на ужин. Был галантен. Мы танцевали, а я ненавижу танцы. Вы сами сказали, что вечер был чудесным. Но уходите. Это нелогично. Объяснитесь.

– Нелогично?! – закричала Любочка. Эмоции переполняли ее. Она, к своему удивлению, больше не плакала. От печали не осталось и следа. Был лишь гнев. И разочарование. – Да, это нелогично! Не смею спорить!! – она утратила последние миловидные черты, сделавшись почти безобразной. Даже Лев Георгиевич смутился. Любочка, заметив это, сделалась сдержанней, сказала почти спокойно, почти отчаянно: – Я думала, такой расклад меня устроит, но ошиблась. Ошиблась! Думала, моей любви хватит на нас двоих. Но снова ошиблась. Я надеялась, что смогу исправить вас. Но и это было ошибкой! – она постояла, смотря на снежинку, белеющую на черном башмачке. – Вас и не нужно исправлять, Лев Георгиевич, – проговорила она задумчиво. – Мне стыдно за все. За мое поведение и за то, что сейчас наговорила вам. Простите, если сможете.

Она в последний раз окинула его взглядом. Красив, умен, харизматичен, но, увы, холоден, бесстрастен и равнодушен.

– Прощайте, Лев Георгиевич. Прощайте.

И она ушла. Это был последний раз, когда Любочка видела Льва Георгиевича.

Он звал ее по имени еще дважды. Поняв, что она не вернется, отправился домой. Лев не переставал думать о ней, пытаться понять. Но не понимал.

Нина

«Интересно, о чем она думала? – Даниил глядел в темный потолок. – Куда она постоянно смотрела? Представляла ли она что-то? Наверное, да. Ото сна меня удерживают только эти самые мысли. А она не спала. Она никогда не спала. О чем она думала? Может, в ее голове выстраивался другой мир? Или она воссоздавала Фиш-Шуппен в миниатюре со всеми его жителями?»

Нависающую тишину утренней комнаты, заполненной прохладой и ароматом гниющих листьев, нарушил, заполнил собой, словно поднимающиеся дрожжи в печи, деликатный, но настойчивый стук. Из щели под дверью пробивался желтоватый свет, прерывающийся на двух темных отрезках – ногах в тапках на мягкой подошве.

– Тук-тук, где дядин дудук? – послышалось из-за двери.

Не нужно было спрашивать, кто там. Только один человек так стучал в дверь: проговаривая «тук-тук», добавляя глупую, но почему-то забавную присказку, вызывающую, можно сказать, насильно вытягивающую, умильную улыбку.

– Тук-тук, за окном кричит петух!

Даниил лежал на кровати, сдерживая ладонями смех.

– Тук-тук, обленился барчук!

Даниил расхохотался.

– Заходите, Петр Николаевич, открыто.

Дверь тихонько скрипнула, и в ее открытой пасти появился Петр Николаевич Ровин, человек внушительного возраста и внушительных размеров. Его умное, проницательное, ухоженное лицо, сохранившее черты необычайной красоты Дон Жуана, никак не сочеталось с тучным телом, похожим на вазу, в центре своем имеющую настоящую окружность, но с зауженными горлышком и подставкой. Он носил усы, какие рисуют Павлу Кирсанову, да и вообще, во многом был схож с тургеневским героем. Как будто кто-то, ловко орудуя ножницами, вырезал с одной из иллюстраций голову «светского льва» и приклеил чем-то невероятно прочным к шее провинциального старичка, ничего не умеющего и живущего за счет жены покойного брата.

– Ты все сидишь, Даня? – спросил, недовольно ворча, Петр Николаевич. – Как давно на улице был? – бормотал старик, расшторивая окна. – Не помню, чтобы ты вообще за порогом бывал хоть раз… Гм, зачахнешь же, как девица в башне…

– Девиц спасают принцы, – возразил Даниил, зевая и потягиваясь.

Так всегда: уют теплой постели и приятной для глаз темноты почувствовался лишь тогда, когда что-то громкое и упертое пожелало его разрушить. В веках, нависающих над красными глазами, начала потихоньку рождаться дремота, о которой Даниил молил Бога всю ночь. И прошлую ночь. И ночью в прошлый четверг. И среду.

За пару мгновений, в которые Даниил был готов вот-вот погрузиться в блаженное забытье, он почти отдохнул. Ему почти удалось заснуть.

– Ты-то не девица, – фыркнул Петр Николаевич. – Снова писал? – старик с неприязнью посмотрел на машинку, разбросанные, скомканные черновики, предательские чистовики, которые просили спасения торчащими из мусорной корзины руками-уголками, словно рабы на галерах, запертые в трюме. – Закончил хоть?

– Если б закончил, то не торчал в этой дыре. Не обижайтесь. Ваша дыра очень мила. Но вдохновения в ней нет ни капли!