Санькя

– Сидит, – донесся ответ, в голосе звучала нотка ехидства, впрочем, она тут же исчезла, когда депутат пробасил раздраженно:

– Я знаю, что сидит.

– Пятнадцать лет ему дадут, говорят, – поспешно и серьезно, уже с некоторым сожалением о судьбе Костенко, ответил организатор.

Те несколько мгновений, пока продолжался разговор, Саша стоял, не двигаясь, на ступеньках узкой лестницы, вполне откровенно подслушивая. Ступенькой ниже его ждала пожилая женщина, поднимающаяся на трибуну.

– Ну, ты спустишься, нет? – спросила она неприветливо.

Саша спрыгнул с лестницы на асфальт.

– Внизу покричите, – сказала она Саше уже вслед. – Рано вам пока на трибунах…

Венька, ожидающий Сашу внизу, обо всем догадался и ничего не спросил. Похоже, ему было все равно, пустят их на трибуну или нет.

В карманах Веня перекатывал несколько десятков петард. Иногда он вытаскивал их по одной и вертел перед лицом, словно не понимая, что это.

– Нет у тебя курить? – спросил Веня у Сашки.

– Я тебе говорил…

– Да? – улыбнулся Веня озадаченно. – А что ты говорил?

Они вновь выбрались из толпы к своей уже построившейся колонне.

Яна, черноволосая, в короткой изящной куртке, с отороченными мехом капюшоном и рукавами, ходила вдоль рядов, выкрикивая команды. На ней были чуть расклешенные внизу голубые джинсы, выглядела она очаровательно.

Саша знал, что Яна была любовницей Костенко.

Костенко, да, сидел в тюрьме, под следствием, его взяли за покупку оружия, всего нескольких автоматов, а они, его свора, его паства, его ватага – они стояли нервными рядами, лица в черных повязках, лбы потные, глаза озверелые.

Непонятные, странные, юные, собранные по одному со всей страны, объединенные неизвестно чем, какой-то метиной, зарубкой, поставленной при рождении.

Где-то здесь был Матвей – тот, кто возглавил партию в отсутствие Костенко. Но Матвей сегодня не стоял в колонне, наблюдал со стороны.

Яна подняла к лицу мегафон и взмахнула рукой. Ее голос мгновенно растворился в едином вопле, осталась звучать лишь первая, рычащая, звонкая буква.

Саша еще стоял возле строя, не найдя своего места, но молодая его пасть уже была разинута в крике – краем глаза он видел испуганно взмывших с асфальта голубей, нервно дернувшегося офицера, стоящих у ограды срочников, сразу начавших перехватывать дубинки вялыми руками. Саша кричал вместе со всеми, и глаза его наливались той необходимой для крика пустотой, что во все века предшествует атаке. Их было семьсот человек, и они кричали слово «Революция».

– Тишин! – махнули ему рукой. – Иди сюда!

Он встал в первый ряд, крайним слева, рядом с Веней, похмельные глаза которого, еще недавно похожие на переваренные пельмени, стали красными, почти пригоревшими, словно их положили на раскаленную сковороду.

– Уйди, бабка! – смеялся Веня.

Возле строя стояла старушка, и в тот момент, когда строй на несколько мгновений смолк, Саша услышал ее голос, видимо, уже не в первый раз повторявший одно и то же:

– Дураки! Вы провокаторы! Ваш Костенко нарочно сел в тюрьму, чтобы стать известным! Вас жиды сюда привели!

Мимо, не обращая внимания на старушку, прошла Яна – чернявая, с лицом ярким и обнаженным, как открытый перелом.

– Нехристь! – выкрикнула ей в лицо старушка, но Яна уже ушла, искренне равнодушная.

Бабушка порыла острыми глазками в строю и нашла Сашу.

– Жиды привели! – повторила она еще раз. – Вот ты жид! Жид и «эсэсовец»!

Сашу тихонько подтолкнули в спину стоящие позади, строй двинулся.

– Ре-во-лю-ци-я! – дрожало и вибрировало по всей площади, перекрывая бас на трибуне, переговоры милиции по рациям, голоса иных митингующих.

– «Союз созидающих»! Ребята! – взывали к ним с трибуны. – Вы не кричать сюда пришли! Давайте вести себя пристойно…

Строй, размахивая красно-черными знаменами, двигался по направлению к ограде, мимо трибуны. Плотно, наполняя нудной болью ушные раковины, стоял неустанный крик.

– Президента! – выкрикивала звонко Яна.

– Топить в Волге! – отзывался строй в семьсот глоток.

– Губернатора!

– Топить в Волге!

– Ну, сделайте кто-нибудь что-нибудь, господа… – беспомощно воззвал выступавший, и это неуместное здесь «господа» донеслось до Саши и даже заставило бы его улыбнуться, если бы он не кричал хрипло, неустанно и до холода в зубах:

– Мы ненавидим правительство!

Все в округе вошло в ритм этого крика, от крика раскачивались двери метро, в такт крику суетились серые бушлаты, шипели рации, сигналили авто.

– Любовь и война! Любовь и война!

– Любовь и любовь! – переиначил Саша, увидев еще раз Яну, резко развернувшуюся перед первым рядом, капюшон ее взлетел и опал.

«Как сладко пахнет этот капюшон, внутри… ее головой…» – подумал Саша и сразу же забыл случайно мелькнувшее. «…Как тульским пряником…» – еще откуда-то вдогонку выпала мысль, и Саша даже не понял, о чем ему подумалось, к чему.

– Вы срываете митинг! – кричала, пытаясь схватить Яну за рукав, какая-то женщина, видимо, прибежавшая сюда с трибуны. – «Союз»! – взывала она к первому ряду, пытаясь заглянуть ребятам в глаза. – Вы же называете себя «Союз созидающих»! Что вы созидаете? Вы созидаете раздор!

– Митинговать сюда пришла? В этот загон? – спросила Яна, резко убрав мегафон от лица. – Вот и митингуй себе. Мы сейчас уйдем.

Они уже стояли у ограды, и Саша видел бегающие глаза милиции и распсиховавшегося офицера, что-то кричащего в рацию.

– Да! – кричал он. – Пусть спецназ подходит. Эти, бля, «эсэсовцы» сюда лезут!

– Мы маньяки, мы докажем! – истово, ладно, хором орал строй, притоптывая и размахивая флагами.

Венька повернулся лицом к строю, спиной к милиции и ограде, и быстро раздал петарды следующему ряду:

– Поджигай!