Санькя

Леша спокойно смотрел вперед, и на лице его читалось, что он вовсе не считает нужным разговаривать.

Саша мог бы ответить, но саднела разбитая губа, и он непрестанно слизывал кровь.

А Вене, похоже, даже его разбитый нос был нипочем, и он, хлюпая, спросил:

– Чего строили?

– Вот это все – вы строили?

– А кто это строил? – переспросил Веня, словно это его всерьез взволновало.

Здесь прямо в лицо Вене наехала камера, и милиционер матерно прогнал тележурналистов.

– Слышь, расстегни меня, кровь хоть вытру, – воспользовался ситуацией Веня. – А то вас вздрючат за избиение подростка. У меня нос сломался. Я на вас заяву напишу.

– Да мне плевать на твою заяву, понял? – сразу взвился милиционер. – Пиши, мне все равно. Я тебе еще жопу напорю в отделе.

Веня громко хмыкнул, харкнул красным и примолк.

Пацанву «Союза созидающих» выводили из подворотен – когда по три-четыре человека, а когда сразу по десятку.

Почти все пойманные были биты, несли красные, кровавые синяки, быстро заплывающие глаза, расплющенные носы и разбитые губы.

Пацаненок лет четырнадцати, весь бледный, с дрожащими скулами, на подгибающихся ногах ужаснул густым, грязно-кровавым сгустком на затылке. Его поддерживали за плечи.

На многих была разорвана одежда. Виднелись юношеские, худые тела.

Саша знал их всех – если не по имени, то в лицо.

Кто-то пытался перешучиваться, но милиционеры истошно орали, требуя закрыть рты.

Вскоре «пленных» собралась целая толпа, человек в шестьдесят-семьдесят.

Большинство были без наручников.

– Давай-ка со своих тоже снимем «браслеты», – сказал напарникам милиционер с одышкой. Он был старшим в наряде.

– Зачем? – спросил один из напарников.

– Надо.

Напарник недоуменно пожал плечами, и старшему пришлось пояснить:

– Их били «космонавты», а сдавать в отдел нам. Вон у этого, может, нос сломан – потом отписываться за него. На хер не нужно. Понял? Доведем до площади и – до свидания.

Сашу, Лешку и Веню выдернули из создавшейся толпы, чтобы снять с них наручники. Долго возились, не попадая ключами, тихо матерились при этом.

Саша облизывал губу. Веня никак не мог успокоить кровь, она насохла у него на бороде черной коркой. Лешка внимательно оглядывался и заметно мешал снимать с него наручники, перетаптываясь и отдергивая руки.

– Бля, стой спокойно! – заорали на него.

Лешка застыл.

– Вперед! Бегом! – скомандовали им.

Ребята потопали легкой трусцой к своим, идущим впереди, метрах в тридцати-сорока. Задержанных плотно окружали люди в армяках и фуражках.

– Надо валить, – сказал Лешка негромко, едва они отделились от «пэпсов», убирающих наручники в кармашки на поясах.

– Попробуем, – ответил Веня.

– Погнали, – сказал Саня, и они, словно так и надо, словно по делу, легкие и свободные, нырнули в ближайший проулок, на полпути к плененным, согнанным в строй.

Набирая ход, Саша испытал такое чувство, словно его высоко-высоко подняли на качелях, и – отпустили.

Мелькнула близко трава (едва не упал, толкнулся по-обезьяньи руками, ободрав ладони о щебень, что за щебень, откуда?), окно, другое окно (дом раскачивался), коляска, женщина, ее везущая (шарахнувшаяся от сохло-кровавой рожи Вени), заворачивающая за угол, уезжающая из двора патрульная машина милиции («…Не заметили? Могли бы прямо на них… выскочить…»), скамейка (почему-то поперек дороги), забор («Не возьму – высокий…»).

Казалось, что сейчас, вот сейчас движущая сила качелей достигнет своей высоты, и его кто-то схватит за шею и неудержимо потянет назад.

…Саша спрыгнул с забора и упал, перекувырнувшись…

«Действительно, очень высоко, как же я влез…»

Рядом грохнулся, почему-то на четвереньки, Веня, с черной, растрескавшейся, кровавой бородой.

И лишь Рогов встал на ноги, присев и тут же выпрямившись.

Рогов схватил Веню за шиворот, тот толкнулся ногами, и встал, и побежал.

Сипя и задыхаясь, истекая длинной, тягучей, горько-сладкой слюной, они неслись по дворам, пока не обессилели и не спрятались, совершенно ошалевшие, в подъезде какого-то дома.

Стояли на четвереньках, с мутными глазами, с раскрытыми ртами, безуспешно пытаясь вдохнуть. Изо рта свисало. Кто-то входил в подъезд, но было не стыдно…

– Сынок, ты… был в Москве? – голос мамы в телефонной трубке звучал обреченно и скорбно.

Саша был готов разодрать свое лицо, слыша этот голос.

– Был, – ответил он глухо, высоко поднимая разбитую губу, оттого слово «был» прозвучало как «ыл».

– …вы все в розыске, – сказала мама, и в ее голосе была еле слышна надежда, что Саша ее разубедит, скажет, что все это неправда, и он ничего не делал плохого.

– Это… ерунда… – ответил он.

Глава вторая

Саша расстался с Веней и Лешкой возле метро – решили, что по одному они вызывают меньше подозрений.

Он добрался из Москвы до своего провинциального – пятьсот верст от столицы – города на электричках, или, как это называли его сотоварищи, «на перекладных собаках». Сидел одиноко в углу вагона, внутри иногда подрагивало от произошедшего недавно, вновь возникал этот ритм – когда все рушится и звенит. Саша прислушивался к этому ритму и понимал, что подрагивает хорошо.