Черная обезьяна

Она нетерпеливо обернулась куда-то внутрь киоска, я посмотрел туда же. Виднелась уставшая продавщица и ряды со спиртным и сигаретами.

– Может, вина купим? – предложила она.

– Я не пью, пошли.

Оксана вдруг быстро вспорхнула в киоск, и тут же у двери, возбуждённо споря, встали двое немолодых горцев.

Я сделал шаг за девушкой, горцы в два толстых живота загородили путь.

– Ну-ка, кыш, – сказал я, слегка толкнув одного в плечо. Они продолжали увлечённо говорить. Я толкнул сильнее. Горец немного сдвинулся. Впрочем, это оказалось необязательным: киоск был со сквозным выходом. Сбежала моя скуластая.

Я вышел на улицу и засмеялся вслух: ну и глупец.

В Ленском вокзале есть дорогое и нелепое кафе, самое место для меня.

Двести граммов прозрачной, два тёмных пива, жюльен, отварные креветки, восемь штук, судя по цене, по пятьдесят рублей каждая.

– А ведь она вернётся сюда, – неожиданно сказал я вслух спустя час. Не пойдёт же она с тремя тысячами домой.

Рассчитался и вышел на улицу. Не очень отсвечивая, добрёл до угла Ленского, как раз чтобы видеть девичью стоянку. Ну, так и знал. Стоит себе, опять смеётся.

Почти бегом я вернулся на вокзал.

В полицейском участке на меня никто внимания не обращал. Вид у полиции был такой, что лучше их вообще не беспокоить.

Я тронул за рукав шедшего к дверям сержанта:

– Слушай, земляк. Меня проститутка нагрела на три штуки. Заберёшь у неё деньги – половину тебе отдам.

Он посмотрел на меня безо всякого чувства.

– Не, брат, – ответил, подумав секунду. – Их хачи кроют – с хачами тут никто не связывается вообще.

Я вздохнул, исполненный печали, но не уходил.

– Ладно, погоди, – ответил он. – Сейчас у помдежа спрошу.

Сержант надавил звонок; щёлкнув, открылась железная дверь дежурки.

Спустя минуту ко мне вышел неспешный прапорщик, пожёвывая что-то. Наглые и будто резиновые щёки чуть подрагивали – хотелось оттянуть на них кожу, посмотреть, что будет.

Вдруг, вздрогнув, я узнал в прапорщике своего сослуживца, с одного призыва, по фамилии Верисаев, кличка его была Исай, реже – Художник. Первый год службы только я один знал, что он рисует, и никому не говорил об этом.

Бойцом Верисаев был, скорей, прибитым, однажды с ним вообще случилась полная и печальная мерзота… В те дни, кстати, Верисаев сознался в своём умении пользоваться цветными карандашами и красками. С тех пор он, запертый в подвале, усердно рисовал альбомы дембелям. Потом он сам стал дедом и гноил молодых, как напрочь озверелый, большего скота я не видел.

Кажется, после армии мы не виделись… Я не помню.

– Что? – спросил Верисаев, не кивнув мне как знакомому и не представившись как положено. – Украли что-то?

Я ещё секунду смотрел в ему глаза, а он, с гадкой снисходительностью и не моргая, взгляд свой не отводил.

У него была седая прядь в волосах.

Отрицательно качнув головой, я развернулся к выходу. Запутался, само собою, в какую сторону открывается дверь, дёргал во все четыре стороны, пока мне в лоб её не открыли.

“Сказал ему сержант, что у меня случилось, или нет?” – некоторое время гадал я, а потом весело махнул рукой. Запасы бесстыдства в любом человеке огромны, сколько ни копай – до дна так и не доберёшься.

Сделав широкий круг, путаясь в гастарбайтерах, я обошёл метро и снова вырулил к Ярскому.

Там тоже свои полицаи обнаружились, целых трое.

Привокзальные стражи – особая порода, они всё время ходят с таким видом, с каким мы с пацанвой бродили по своей окраине, ища какую бы сделать пакость.

– Старшой, не поможешь? – спросил я прапора с огромным бугристым лбом и в двух словах поведал суть проблемы, пообещав поделиться.

“Зачем ему такой лоб, – подумал. – Что он им делает?”

– Ну, пойдём, – сказал не очень охотно и, уже обращаясь к двум своим напарникам, попросил: – Посматривайте там на обезьян, когда буду говорить.

Скуластая даже не заметила, как мы подошли, она снова стояла в окружении нескольких тонконогих и, почти не переставая, смеялась.

Старшой грубо выдернул её за руку и потащил, как ребёнка.

Она сразу и всерьёз напугалась – я по лицу увидел.

– Что случилось? – спросила, мелко переступая.

– Сейчас узнаешь что, в камере посидишь и вспомнишь, – ответил старшой.

Но прошли мы недолго, тут же подбежали с разных сторон, гортанные, черноволосые, один, тот, что постарше, лысый, схватил старшого за рукав.

– Что случилось, начальник? Что такое?

Старшой остановился, медленно, набычив бугристый лоб, повернул голову, глядя на волосатые пальцы, сжавшие его кисть, и негромко сказал:

– Быстро убрал руку, или я тебе отломлю её сейчас.

– Куда ты Оксану нашу ведёшь? – спросил лысый, убирая руку; напоследок даже слегка погладив китель.

– В камеру пойдёт Оксана.

– А что? зачем? где провинилась?

– На деньги нагрела парня.

– Какого парня?

– Вот этого.