Шато

– Я старая леди, – напоминаю я ей.

Я не сообщила ей, что у меня рак. Рак крови – смертный приговор, как с сожалением констатировал мой врач. Оказалось, болезнь распространилась по всему организму, и у меня осталось не так много времени. Если бы я рассказала об этом Сильви, мне пришлось бы справляться с ее разбитым сердцем, а мне необходимо сохранить энергию, чтобы привести в исполнение свои планы.

Я колеблюсь, стоя наверху лестницы. Не решаюсь спуститься, но не из боязни оступиться. Сегодня я страшусь того, что ждет меня внизу.

Сейчас я улыбаюсь женщине в зеркале, чтобы придать ей смелости, напомнить о ее предназначении. Дайте время, и вымученная улыбка сможет стать настоящей. Конечно, я тут же перестаю фальшиво улыбаться своему отражению. Теперь моя радость искренняя, потому что я не могу дождаться, когда заключу Дарси и Викторию в свои объятия.

Несколько мгновений удовольствия, прежде чем я попытаюсь все исправить.

* * *

При моем появлении поднимается много шума. Много восклицаний о лестницах и их опасностях. История о друге двоюродной сестры чьей-то двоюродной бабушки – или кем-то в этом роде, который свалился со ступенек крыльца и сильно пострадал.

С Дарси я, конечно, виделась, но недостаточно. Бывают ли встречи достаточно частыми, когда твоя внучка живет на другом конце света? Ей сорок, и выглядит она на сорок. Уставшая. Немного прибавила в весе. Возможно, даже больше, чем немного. Дело не в том, что она некрасива. Она красива, даже очень. У нее губы ее матери – такие идеальные бантики и ее бледная, веснушчатая кожа. Но все остальное в ней – особенно зеленые глаза – от ее отца. Моего Антуана.

– Tu m’as manquе, Grand-m?re[21 - Я скучала по тебе, бабушка (фр.).], – шепчет Дарси мне в шею. – Я скучала по тебе!

– Oui, oui, ma chеrie[22 - Да, да, моя дорогая (фр.).].

Это наше крепкое объятие, возможно, последнее. Мы не та семья, которая привыкла к бурным проявлениям чувств. Обычно мы придерживаемся французского обычая поцелуев без касания щеки губами. Объятия уместны в начале и в конце. Воссоединение и расставание. Однажды я подслушала, как Дарси призналась Джейд, что обнимать меня так же приятно, как обнимать оберточную бумагу. Я не обиделась. Это правдивое утверждение. Я скользкий человек, меня трудно удержать. Вдыхая лимонный запах Дарси, я крепче сжимаю ее в объятиях. Может быть, я была неправа все эти годы. Может быть, мне следовало цепляться, а не ускользать.

Дарси отстраняет меня на расстояние вытянутой руки. Я готовлюсь к ее оценке. Она не должна догадаться, что я больна. На этой неделе многое нужно сделать, не поднимая шума. По ее смягчившемуся взгляду я предполагаю, что прошла проверку.

– Ты видела деньги? – тихо спрашиваю я. – Они у тебя?

Я дала ей десять тысяч евро, пять тысяч из которых намеревалась вложить в поддержку ее стартапа под названием «The Fertility Warrior». Она начала заниматься этим год назад, подстегнутая бесконечными уколами, врачами и операциями, которые ей потребовались, чтобы родить детей. Нужен ли миру «The Fertility Warrior»? Возможно. Не мне об этом судить. Я знаю, что Дарси требуется немного денег, и я рада дать их ей. Дополнительные пять тысяч евро для оплаты перелетов и отелей я отправила после того, как узнала, что Оливер и дети тоже едут во Францию. Мне приятно помогать. Я не сообщила, что скоро, когда меня не станет, большая часть состояния в любом случае достанется ей. С финансами у нее все будет в порядке. Она будет богата. Фактически она будет очень богата. Я должна поговорить с ней о своем завещании. Это один из пунктов в моем списке дел.

Она переводит взгляд с меня на свои ногти цвета ballerina pink[23 - Розовая балерина (англ.).], как у меня.

– Да. Спасибо тебе, бабушка! Не знаю, как тебя благодарить…

– Arr?ter[24 - Перестань (фр.).]! Мне это только в радость, я же сказала.

– Серафина! – Ко мне подходит моя Виктория. – Так приятно тебя видеть!

– И мне тебя, ma chеrie. – Мы не обнимаемся. Это не в наших правилах, но мы целуем друг друга в щеку, и когда отстраняемся, мои глаза сияют, глядя на нее, а ее – сияют в ответ. Она крупнее, плотнее других девушек, и я не говорю, что это плохо. Она заметная, моя Виктория, уже кое-что в мире, где нам, женщинам, частенько сложно этого добиться. И она заметная не потому, что самая громкая, или самая глупая, или самая агрессивная, а лишь благодаря своему присутствию, спокойному и понимающему. Виктория красива, у нее длинные волнистые волосы, чистая кожа и тигриные глаза, карие с желтыми крапинками. Я помню, как в прошлом она демонстрировала свое декольте, но сегодня это не так, по понятным причинам.

– Ты?.. – Мои глаза ищут ее. Затем я оглядываюсь по сторонам. Дарси отошла поприветствовать Сильви.

Виктория кивает.

Хорошо. Чувствую, как у меня вырывается вздох, я и не подозревала, что затаила дыхание.

– Мы должны встретиться сегодня вечером, после ужина. Приходи ко мне в комнату.

– Конечно.

– И не говори девочкам, – шепотом предупреждаю я.

– Конечно нет.

– Что не говорить девочкам? – Это Джейд, она подходит с радостным возгласом, но мне ясно, что он фальшивый, по крайней мере, в мой адрес. Как всегда, в первую очередь я обращаю внимание на ее глаза. Правый похож на ледниковое озеро, полупрозрачный и ярко-голубой. Левый хамелеон – то синий, то карий. Она словно разделывает меня своим взглядом. Или пытается.

– Чтобы вы не пытались убедить Серафину, что ей действительно не следует подниматься и спускаться по этой крутой лестнице, – быстро находится Виктория.

– Oui, oui, я старая, – подхватываю я, испытывая облегчение от того, как легко она сменила тему. – Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

Джейд смотрит мне в глаза без страха и без почтения. Я помню этот взгляд. Непривычно сталкиваться с человеком, который так реагирует на меня. Она худощава настолько, что невольно морщишься, ее мышцы подтянуты чисто по-американски. Во Франции мы относимся к вещам гораздо спокойнее, в том числе к нашим мышцам. Я помню, как двадцать лет назад Джейд рассказывала девочкам, как она наладила свои отношения с едой. Мне это показалось забавным и непостижимым. Я до сих пор так считаю. У французов нет отношений с едой. Я не испытываю никаких эмоций к еде; лишь использую ее, чтобы выжить. Мне нравится, когда она красиво подается, и я часто получаю от нее удовольствие, но еда – не человек. Я не могу ее любить или ненавидеть.

Но я отвлеклась. Джейд одета в нечто, напоминающее тренировочный костюм с таким количеством ремешков и застежек, что думаю, ей требуется какое-то время, чтобы в него влезть. Наряд к тому же бордового, совершенно не подходящего ей цвета. Помню, мне казалось, что у нее аллергия на все, что не было черным. Она носила черные джинсы в сочетании с черной кожей.

Если спросить мое мнение, которое Джейд, конечно, не интересует, она совершила оплошность, надев слишком обтягивающий низ и верх одновременно, тогда как более свободная одежда смотрелась бы куда лучше. Еще одно правило, которого я придерживаюсь: если вы обнажаете ноги, прикройте руки, и наоборот. Но я старая леди; очевидно, на мне больше нет ничего обтягивающего или откровенного. В то время как Джейд – моя противоположность, каждый изгиб на виду. Ей не помешало бы добавить немного французского шарма. Например, я люблю броши. Изящная маленькая шляпка тоже придала бы изюминку ее наряду, без необходимости обнажать кожу. Хотя, с другой стороны, броши давно никто не носит. Как ни странно, это больше прочего заставляет меня на мгновение опечалиться. Возможно, стиль Джейд как раз то, что ей идет лучше всего. Чем старше я становлюсь, тем больше чувствую неуверенность в правильности своих действий и суждений.

Джейд поправляет свой топ, возможно, осознавая, что грудь так сильно выпирает из декольте, что может выскользнуть сосок. Я очень хорошо помню ее черное кружевное платье с эффектным вырезом на свадьбе Дарси на маленьком острове в Мичигане. Остров под названием Макино, известный своей приторно-сладкой помадкой, где запрещены автомобили. Оливер родом оттуда. В те выходные у меня украли бриллиантовое колье.

Мой взгляд скользит по прекрасной загорелой коже Джейд и ожерелью с единственным бриллиантом на ее шее. Должна признать, она, в отличие от моей внучки, выглядит довольно юной и сияющей. В ней есть твердая, почти мужская энергия – это видно по тому, как она владеет своим телом, и по тому, как заранее все просчитывает.

– Привет, Серафина, – говорит Джейд.

– Привет, Джейд.

– Спасибо, что пригласила меня.

– Всегда пожалуйста.

Джейд кивает.

– Уверена, что это будет интересная неделя.

Я заостряю внимание на слове, которое она выбрала. Интересная. Она почти ненавидит меня. Или, может быть, мне это только кажется?

– Думаю, так и будет. – Я откашливаюсь. Вижу, что Сильви стоит в стороне, готовая проводить меня наверх. Она будет настаивать, чтобы я вздремнула. И я не стану возражать. – Что ж, мои дорогие, я счастлива, что вы здесь. – Я поочередно смотрю в глаза каждой и, наконец останавливаюсь на Арабель, с которой, конечно, уже здоровалась. – Уверена, что это будет неделя веселья и неделя правды.

– Правды? – переспрашивает Джейд.

– Правды, – повторяю я. – Правда – это хорошо, n’est-ce pas[25 - Не так ли? (фр.).]?

Я наблюдаю, как Джейд ищет в моих глазах подсказки. Интересно, как много она уже подозревает? Что, по ее мнению, ей известно?

– Правда – это всегда хорошо, – наконец произносит она.

Я киваю Джейд, затем Сильви и направляюсь обратно к ступенькам. Мне приходит в голову, что это забавно: приложить столько усилий, накладывая макияж, сделать прическу и нарядиться только для того, чтобы спуститься по лестнице на несколько минут, а затем снова подняться по ней.

– Итак, дамы. Увидимся в семь за аперитивом на террасе. Ужин в восемь.

– Ровно в семь на террасе, – обращается Дарси к своим друзьям.

Дарси никогда не опаздывает, и сейчас она делает именно то, чем занималась всю свою жизнь – сражалась за мой комфорт. За мое счастье. И теперь я буду сражаться за нее, как должна была сделать давным-давно.