Шато

– Наслаждайтесь. – Я поднимаюсь по лестнице и отклоняю предложенный Сильви локоть. – Сейчас, мои дорогие, просто наслаждайтесь.

Глава седьмая

Джейд

Отведенная мне комната находится в задней части шато на втором этаже. Та самая, которую я занимала всякий раз, когда мы приезжали сюда, пока учились в Авиньоне. К старинной серебряной дверной ручке была прикреплена деревянная табличка с аккуратно выведенным на ней моим именем. Но потом Арабель попросила меня перейти в ее комнату, расположенную напротив по коридору, предоставив мне более просторное и роскошное помещение с ванной. У нее разыгралась аллергия на пыльцу, а ее окна как раз выходят на цветущие деревья. Я была вынуждена согласиться. У меня остались приятные воспоминания о том, как я принимала ванну у Арабель, а она листала журнал, сидя в шезлонге, пока я мылась. Моя прежняя комната примыкает к лестничной клетке, она уютная и симпатичная, но меньше. В любом случае не имеет большого значения, где мы остановимся, поскольку не будем сидеть в наших комнатах, предпочитая основные помещения шато и прогулки по Провансу.

Теперь я сижу на кровати, застеленной белоснежным постельным бельем и тонким кремовым бархатным одеялом, наслаждаясь коротким мгновением одиночества, пока наполняется ванна. Я сказала Арабель, что она может зайти и посидеть со мной, пока я моюсь. Это наша традиция со времен учебы. Так мы наверстывали упущенное и еще больше сближались в те выходные, когда Дарси привозила сюда меня и Викс. Но сейчас большее удовольствие мне доставляет время, проведенное наедине с собой, даже в поездках с девочками и даже когда я провожу выходные со своей семьей. Я ничего не имею против кого-то из них. Просто я такая. Мне нужна тишина, чтобы разобраться в себе. В противном случае меня захлестывает гигантский беспорядочный водоворот мыслей. И мне особенно нужно уединение сейчас, когда я вернулась в особняк Серафины.

Помню, как в первый приезд Арабель показывала мне свою комнату. Она жила в шато, пока училась в кулинарной школе, так что здесь находились ее вещи, но тем не менее во всем чувствовалось влияние Серафины. Раньше я называла это помещение Голубой комнатой, потому что, несмотря на то, что она была такой же роскошной, как и весь дом, все же больше походила на уголок замка из сборника сказок, где в каждой комнате была своя тематика. Эта была действительно голубой, с выцветшими обоями в стиле шинуазри[26 - Шинуазри (от фр. Chinoiserie – «китайщина») – стилизация предметов под китайскую художественную традицию.] и старинными кулинарными книгами, сваленными в кучи по углам. Теперь, после реставрации, она выглядит более безмятежной, а все детские реликвии Арабель исчезли. Голубое постельное белье заменено на нейтральное, из окон льется туманный свет. И в отличие от основных помещений, где пол выложен серым камнем, здесь – шестиугольная плитка разных оттенков кирпично-красного, местами разной высоты.

Моя ванна готова. У меня есть чутье на такие вещи. Себ назвал бы это заигрыванием с опасностью, потому что я могу слоняться по дому, сбегать на кухню, проверить детей, пока течет вода в ванне. Но я всегда возвращаюсь прямо перед тем, как она перельется через край. Себ утверждает, что когда-нибудь я отвлекусь и это неминуемо случится. Но я никогда не отвлекаюсь. Тогда почему я смотрю и просто жду, сложа руки?

Ванна полна, но я не спешу выключать воду. Серафина никогда не узнает. Я вытру все, что перельется. Но, должна признаться, мне доставляет некоторое удовольствие портить ее идеальные полы, пусть даже несколько мгновений.

– Как там Себ? – Арабель развалилась на кремовом шезлонге лицом ко мне, пока я нежусь в сланцево-серой ванне. Она зашла внутрь, услышав шум воды, и мы немного покружились, прежде чем я погрузилась в ванну. Мы обе испытали почти детский восторг от того, что воссоединились и возродили эту давнюю простую традицию. Окно за спиной Арабелль выходит на террасу, где в глиняных горшках буйствуют травы, их стебли покрыты росой. Если бы я не знала, что это реально, вид показался бы почти мультяшным из-за сияющей зелени на фоне ослепительного безоблачного неба.

– У Себа все хорошо. – Я вожу мочалкой по руке, нанося гель для душа с древесным ароматом. – Он все тот же. Трудоголик. В последнее время я почти не вижусь с ним, и это иногда очень полезно для моего брака. – Я пожимаю плечами, размышляя об этом. – Мы любим друг друга, ты знаешь. Но я всегда была в некотором роде одиночкой. Вы, девочки, не в счет. Наш брак меня устраивает. И я занята детьми… – Я задумываюсь над этой фразой, размышляя о том, насколько она правдива. Дети стали старше. Они исчезают в своих комнатах на втором этаже в ту же секунду, как, привезя их домой, я закрываю дверь гаража. Скоро они будут водить машину или ездить на метро самостоятельно, и я даже не буду устраивать эти совместные поездки. Честно говоря, я не возражаю. Приятно иметь немного свободного времени для себя. Скучаю ли я по сладкому периоду младенчества? Липким ручкам малышей? Нет, у меня непопулярное мнение: мне нравится, когда они сами подтирают свои задницы, премного благодарна. – И в любом случае, я занята…

– Спином.

– Спином, – эхом отзываюсь я, и мне начинает казаться, что то, чем я занимаюсь, звучит просто и банально, хотя, по сути, я стремлюсь сделать жизнь людей лучше. В темном, освещенном свечами пространстве, которое я намеренно обставила так, чтобы оно одновременно приносило умиротворение и возбуждало, люди кричат о том, что они хотят выплеснуть из себя и из своей жизни. А затем я прошу их проговорить, что им необходимо. Особенно если им нужна конкретная помощь, потому что часто тот, кто может оказать ее, крутит педали на соседнем тренажере. На моих занятиях предприниматель познакомился с инвестором-ангелом. Сваха с одинокой девушкой. Много-много связей, которые обогатили как помощника, так и тех, кому помогают. Журнал Women’s Health назвал меня Опрой фитнеса. Для меня важно быть полезной людям. Пусть даже это не сработало с единственным человеком, которому я всю свою жизнь хотела помочь.

Но внутри меня что-то ноет, и я уже какое-то время старательно загоняю это еще глубже. Ведь есть другие, более серьезные способы помогать людям. Помимо спина. Я понятия не имею, какие именно, и задумываюсь, не слишком ли я стара, чтобы следовать какой-то новой прихоти? Есть причина, по которой вы не слышите о сорокалетних людях, которые сменили работу юриста на работу физика-ядерщика. В какой-то момент ты должен выбрать путь и следовать по нему до самой смерти.

И есть вероятность, что, попробовав что-то новое, я почувствую, что все мои старания построить карьеру были напрасны. Не так ли?

Но почему-то в преддверии своего сорокалетия я продолжаю вспоминать свое детство, когда услышала, как кто-то в школе упомянул, что играет на пикколо. Пикколо! Я даже не знала, что это такое. Но это слово просто звучало круто. Я пришла домой и объявила отцу, что хочу играть на пикколо. И вместо того, чтобы сказать мне, как это будет дорого, как непрактично, что, если я хочу быть музыкантом, можно выбрать, что-то попроще, например, гитару или флейту, он поддержал мое спонтанное желание. В течение трех лет я занималась игрой на пикколо с учителем, которого мы нашли в часе езды от дома. Папа каждую неделю возил меня на метро. Честно говоря, у меня получалось ужасно. Но это было весело. Я удовлетворила свою прихоть. Не знаю, можно ли следовать капризам после сорока, когда столько всего связывает по рукам и ногам – муж, карьера, частная школа и прочее. Слишком много всего.

Боже, с чего все это пришло мне в голову? Арабель листает свой журнал, не обращая внимания на мое внутреннее смятение. Я хотела бы поделиться своими переживаниями, но пока не могу их толком сформулировать. Должно быть, это кризис среднего возраста, мысленно убеждаю я себя. Это пройдет.

– У вас с Жанкарло иначе, да? – спрашиваю я подругу. – Вместе двадцать четыре на семь?

– Больше. Двадцать пять на семь. – Она смеется и наклоняется ближе, принюхиваясь. – Это гель Себа?

– Мой. Мне нравятся мужские ароматы.

– А мне нравятся цветочные. – Арабель снова смеется. Ее зубы не идеальны, как и нос, он немного большеват. Ее кожа не такая безупречная, как у меня, – я не критикую, просто констатирую факт. Она не делала ботокс или филлеры, лишь пользуется кремами, которые можно купить в аптеке. Ее ногти не сверкают глянцевым лаком – они отполированы и не более. И ее длинные темно-русые волосы тоже несовершенны. Она не сушит их феном, не завивает, не разглаживает затем утюжком, чтобы создать структурированные локоны, как это делаю я. Однажды я сказала, что ей следует снять видео о том, как она делает укладку, и она посмотрела на меня в замешательстве и заявила, что видео будет чрезвычайно коротким, потому что все, что она делает, это моет голову шампунем, добавляет немного кондиционера (не всегда), а затем расчесывает волосы и дает им высохнуть на воздухе. В довершение всего, она никогда не ходит в спортзал; черт возьми, не думаю, что она в принципе о нем задумывается. Она бегает – очень быстро и не очень долго. Не для того, чтобы похудеть или привести в тонус руки или ноги, к чему стремимся мы, американцы. Она утверждает, что делает это для того, чтобы выплеснуть свою энергию. Представляете?! Я не хочу признаваться даже самой себе, сколько выдержки мне требуется, сколько ободряющих речей мне нужно произносить перед зеркалом, чтобы каждое утро приходить на занятия по спину. А я владелица студии!

Каково это – просто выскочить из постели с таким избытком энергии, что тебе нужно пробежаться, чтобы выплеснуть ее наружу?

Но тренировки Арабель продолжаются и в течение дня. Эта девушка никогда не стоит на месте. Большинство людей привязаны к своим рабочим местам, тогда как она вечно возится на кухне, что-то перемешивает или ходит на рынок. Она загорает на свежем воздухе, выбирая лучшие огурцы. При этом она облачается в будто бы сошедшие с обложек Elle или Vogue наряды для съемок коротких видеороликов, благодаря которым она теперь знаменита. На них она появляется у раковины в своем фермерском доме, делясь секретами шеф-поваров. Например, нужно взбить и посолить яйца за пятнадцать минут до того, как поставить их на плиту, потому что взаимодействие соли и белка делает консистенцию последних более густой. На самом деле я попробовала следовать ее совету. Моя семья ничего не заметила. Но, возможно, трудно заметить, что яичница слегка изменилась, когда вы прикованы к колебаниям рынка или к последнему вирусному видео в TikTok.

Вот и сейчас Арабель выглядит так же непреднамеренно шикарно, как в своем Instagram. Она одета в белую блузку оверсайз с закатанными до локтей рукавами, заправленную в короткую кремовую юбку с асимметричной каплевидной вставкой вдоль бедра. В ней – природное великолепие, для достижения которого мне требуются огромные усилия. Я очень стараюсь, поэтому, думаю, у меня хорошо получается. Но люди всегда замечают, когда вы прилагаете усилия, и вычитают за это баллы.

– Слушай! – Я сажусь, и вода выплескивается на пол. – Что случилось с картиной?

– С какой картиной? – Арабель бросает вниз полотенце, чтобы вода не попала на деревянные ножки шезлонга.

– Такая мрачно-черная с цветами. – Я указываю на пустое место над утопленной в стену каменной раковиной, между двумя бра, напоминающими маленькие хрустальные кусты. Я прищуриваюсь. – Смотри, там все еще торчит крючок.

– Ой. Я не знаю.

– Но ты хотя бы помнишь ее?

– Конечно. – Арабель пожимает плечами. – Может быть, они убрали ее во время ремонта.

– И оставили крючок?

– М-мм. Не знаю… Тебе что, она так нравилась?

– Наверное. – В ней что-то было, вот и все. Обычные цветы, ничего особенного.

Арабель смотрит на свои часы Rolex. Наша девочка не из тех, кто ходит к косметологу, но ее привлекают красивые вещи. Для нее это капля в море. Хотя она росла без гроша за душой, сейчас она купается в деньгах и зарабатывает их сама. Ее 1,7 миллиона подписчиков в Instagram заходят на страницу @arabelleinnice, чтобы познакомиться с французской кухней и вдохновиться жизнью на Лазурном берегу, роскошной гостиницей, кулинарной школой, а также самыми шикарными нарядами, в которых часы Rolex и сумка Hermes могут самым естественным образом сочетаться с чем-то из Zara, потому что смешивать дорогое и дешевое – философия Арабель.

У Дарси четырнадцать тысяч подписчиков (@thefertilitywarrior). У меня – сто пятнадцать тысяч (@churchofsinvention). Не так уж и плохо. Но порой, в трудные дни, я не могу избавиться от ощущения, что количество моих подписчиков наилучшим образом характеризует меня, определяет меру моей ценности. Джейд Ассулин: сто пятнадцать тысяч.

И да, выйдя замуж, я не поменяла свою фамилию. Я не могла это сделать. Только не после того, что мой отец и его семья пережили во время Холокоста, чтобы сохранить ее.

– Бель, как думаешь, почему Серафина пригласила нас сюда? Именно сейчас? – Я в последний раз ополаскиваю волосы и встаю в ванне. Арабель не отводит взгляд, как это сделала бы американка. И я не спешу завернуться в полотенце. Я горжусь своим телом. Мне нравится его демонстрировать. Даже женщине. Даже своей подруге. Может быть, особенно своей подруге.

– Понятия не имею. – Арабель закрывает журнал. – Полагаю, мы скоро узнаем. Она хорошо выглядит, не так ли?

– Как всегда. Эта женщина – боец.

– Она умеет выживать, – соглашается Арабель.

– Да. – Это слово всегда оставляет у меня во рту металлический привкус.

– О, Джейд! – осознает Арабель. – Dеsolеe[27 - Прости (фр.).]… твоя семья…

– Мои бабушка с дедушкой. – Я придаю своему голосу легкость, кутаясь в белый вафельный халат, который лежал на деревянном табурете в изножье ванны.

– Они были из Франции, верно? Именно поэтому ты решила учиться за границей в Авиньоне? Вернуться к своим корням?

– Да. Знаешь, когда я была маленькой, мой отец отказывался говорить дома по-французски. А мне хотелось выучить его. Мама пыталась убедить папу, но он был категоричен. Он хотел быть американцем, ассимилироваться. Пытался забыть прошлое. И я его понимаю, но всякий раз, когда я здесь, мне становится грустно. Я говорю по-французски не так хорошо, как ты или Дарси…

Я думаю не только о своих корнях, но и о своих детях, об их шатком положении в этом мире на фоне недавнего резкого роста антисемитизма. Я не делилась этим с подругами. Только с Дарси. Это слишком тяжело. Я не собиралась ничего скрывать от Бель, просто мне показалось, что сейчас неподходящее время для подобных разговоров.

Я перенеслась на пару месяцев назад, когда приехала забирать Лакса из школы. Он неуклюже пересек двор, направляясь ко мне, и мой взгляд сразу же остановился на ране на его нижней губе.

– Лакс, что случилось с твоей губой? – В руководстве по воспитанию детей должны предупреждать, как у родителя кровь застынет в жилах, когда он заподозрит, что кто-то причинил его ребенку вред. По сравнению с этим бегство от тигра можно назвать неторопливой загородной прогулкой.

– Они забрали мою цепочку, – тихо сказал он. Из моего общительного девятилетнего ребенка словно высосали жизненную силу.

– Забрали? – Речь шла о цепочке со звездой Давида, которую он просил на свой день рождения. Внезапно я почувствовала, что не в состоянии сделать вдох.

Мы – светские евреи, но каждую пятницу я готовлю халу. Мы читаем молитвы и благословляем детей, а Себ никогда не работает в шаббат – зная его, это большая уступка нам во имя соблюдения традиций. Я вспомнила, как застегивала цепочку на шее Лакса, и мы оба улыбнулись его отражению в зеркале. Лакс Якоб, мой милый мальчик, его второе имя – дань уважения дедушке, с которым мне так и не довелось встретиться. Тогда у меня мелькнула мысль: а безопасно ли отправлять моего ребенка в мир с еврейской символикой? Но я похоронила страх, потому что жить свободно и открыто называться евреями – это акт неповиновения всем тем, кто хотел бы повторить или отрицать Холокост.