Кот по кличке Мяу. Том I

Под воздействием паров

О-о, это странное место Камчатка,

О-о, это сладкое слово «Камчатка».

    В. Цой

Когда я снова проснулся самолет уже шел на посадку. Точно также сияло солнце, отблескивая в небольших речушках и озерцах, проплывающей внизу бесконечной тайги…

В аэропорту встречающие нас местные ребята, как-то быстро получили из багажа наши шмотки, погрузили нас вместе с ними в видавший виды уазик, и вот мы уже в городе.

Да уж, классно сделано, ничего не скажешь. Синь Авачинской бухты, с корабликами на рейде, белый конус Авачинской же сопки со шлейфом пара над ней – до середины такого же синего неба. И растянувшийся вдоль этой бухты город…

АВАЧИНСКАЯ БУХТА

Время до следующего утра пролетело незаметно. Уставшие и от перелета, и от вечернего осмотра города, а главное от веселого ужина, который получился необыкновенно обильным и под непривычную для москвичей шикарнейшию закуску – и красная рыба, и красная же икра, и другие дефицитные дары моря, мы устроились на ночь прямо на полу, чьей-то полупустой квартиры. А уже утром тот же УАЗ катил нас по живописной долине реки Паратунки к геотермальным источникам, где мы должны были переночевать, забрать с собой кого-то еще из местных и двигаться дальше, к конечной цели нашего путешествия – Дальнему озеру.

Знакомство с местными ребятами на паратунковской их базе, где закусон по степени деликатесности был таков, что при одном только взгляде на этот рыбный стол, хотелось тут же превратиться в корову, у которой, как известно, целых три желудка, и тут же съесть это все…

Спирт, который мы везли с собой в изобилии, в такой ситуации просто полился безудержным потоком. Тяжелое застолье перемежалось неоднократными купаниями в окутанных клубами пара геотермальных минеральных источниках, которые, как известно, хоть и способствуют мгновенному вытрезвлению, но зато к счастью снова возбуждают организм на новые алкогольно-гастрономические подвиги…

А какая прелесть сами эти источники. Фактически это большие цивильные бассейны с раздевалками, душевыми и всем прочим прямо под открытым небом. Температура воды хоть зимой, хоть летом – градусов, наверное, сорок. Просто горячая, вода – как в ванне, а стоящее над ней высокой шапкой, и поднимающееся выше деревьев, подсвеченное снизу белесое облако, удивительно красивое в сумерках, видно издалека, еще на подъезде.

Нас по блату пропускали туда вечером в нерабочие часы, и можно было в приятном уединении бултыхаться в этой, пузырящейся черной теплыни – окутанной одеялом плотного, прямо-таки осязаемого и пахнущего минералкой пара. Кайф! Кайф! Какой кайф!

По-первости мы немного стеснялись, а потом так обнаглели, что даже голышом туда прыгали, потому что в этом плотном тумане, как под одеялом – все равно ничего не увидать, даже если и кому-то очень захочется. И от этой полной свободы всего тела погружаешься в такое блаженство, что начинает казаться, будто все это с тобой когда-то уже было. Все это чудо. И плеск воды, и это белое вокруг, пронизанное светом прожекторов, а главное это ощущение какой-то абсолютно беззаботной, ничем еще не омраченной радости. А ведь и, правда, же было. Было все это, было же когда-то…

И вдруг вспомнилось. Само. Как будто кто-то нажал кнопочку на пульте, – щелк, цыкнуло внутри, и ожил экран, брызнул красками. Причем с такой пронзительной яркостью и до того отчетливо, как будто ты мгновенно сам перенесся туда, попасть куда, никому еще никогда не удавалось, куда—то в глубину этого волшебного экрана…

А там сугробы, зимние каникулы, веселая, вся в морозных ореолах Москва, и знаменитый бассейн под тем же названием…

Нехорошее место

В жаркий солнечный день всех тянет к воде. Но помните! – перед вами не дно бассейна «Москва», а коварное, полное опасностей речное дно…

    Из передачи «Пионерская зорька»

В школе и даже еще в студенческие годы мы часто там бывали. И это тоже для нас было тогда, как чудо – бассейн «Москва»! Был он на том самом месте, где сейчас сверкает золочеными куполами белоснежное и огромное детище Лужкова – Храм Христа Спасителя. А до Храма там, был… тоже Храм, причем того же Христа Спасителя, – копия теперешнего, вернее наоборот. А в период между Храмами на этом самом месте, был огромный бассейн. А до всех этих храмов с бассейном между ними – Алексеевский монастырь, построенный московским митрополитом св. Алексием прямо здесь, на болотистом берегу Москва реки еще в XIV веке, а в XIX-том разрушенный, причем именно для постройки первого варианта Храма Христа. Такая вот чехарда.

Может быть, отсюда все напасти то и пошли? С неправильно выбранного места. Предлагал же Александр I на Воробьевых горах Храм поставить, чтобы с любого места Москвы виден был. Но по приказу Николая решили ставить тут, в Чертолье, где в Москву реку когда-то впадал грязный и вонючий Чертольский ручей. Само название этого места могло бы уже насторожить. Толи от черты, толи от чёрта? Смутное название. Но, что поделаешь – царь ведь. Милостиво повелеть соизволил и все. Хочешь, не хочешь – надобно выполнять. Тем более, не на свои же кровные царские денежки. У русских царей с деньгами во все времена напряг был. Народ, как всегда, скидывался. А у нас ведь как, – народ он, как известно, безмолвствует, но при этом денежку в казну платит всегда исправно (попробуй только не заплати). Очень, кстати, удобный народ.

Так что, вытряхнули бедных монашек из келий, как мышат из мешка, и сравняли тот первый монастырь с землей.

Говорят, что монашки те, когда уходили с насиженного места, куда-то в другую, окраинную обитель, прокляли – уж не знаю кого, сплюнули через плечо и предрекли – «месту сему – пусту быть». Не думаю, что это они так уж серьезно, взаправду проклятие наложили – брякнули небось просто так – со зла. Потому что, хоть и женский пол, хоть и Божьи невесты, но тоже, как и все, порядки то наши знали, – так уж испокон веков у нас заведено – то разбрасывать камни, то потом их же обратно и собирать. Ломать и строить. Рвать и метать. Низвергать до основанья, а затем на их обломках возводить свои, новые. То какого-нибудь Дзержинского ухватят вдруг за голову и выдернут с Лубянки, как гриб поганый, место окропят и крест поставят на постаменте, а потом и крест с постаментом вместе тоже уберут и на этом месте клумбу зафигачат. А теперь вот опять грозятся железяку эту, вернее, Феликса этого железного опять откуда-то приволочь и на эту клумбу снова воздвигнуть…

Почему так? Местность что ли у нас такая? Флюиды какие зловредные? А может потому, что проклинать мы любим все и вся, и по любому поводу, и без повода, а оно потом эдаким Макаром нам же и аукается? Трудно сказать, но именно в этом месте Москвы тоже так получилось. Хотели, как лучше, а получилось – как монашки накликали. Но эту то грустную историю с первым храмом все и так знают. Повелел Отец народов и сравняли его с землей. В смысле, сначала Храм сравняли, а потом, и до Отца народов добрались. Лежал себе тот спокойно в мавзолее рядом со своим друганом и учителем, а потом вдруг раз… – и не лежит уже. Разлучили их зачем-то. Этого якобы ночью у стены закопали, а тот пока лежит, ждет, когда и его куда-нибудь переведут, к земле поближе. Так уж у нас заведено – не сразу, а постепенно, – медленно и по-садистски, со смаком…

Но, это ладно. Это то, как раз и не самое интересное из того, что произошло в процессе всей многовековой кутерьмы на этом маленьком клочке московской земли.

Самое то интересное затевалось там позже – между разбрасыванием камней первого Храма в 1931 году и до постройки этого самого бассейна в 1960 -м. Когда там – то бурно начиналось, то снова затихало, грандиозное строительство, которое, в отличие от второго Храма, так и не было доведено до конца. А жаль. Было бы сейчас на что посмотреть.

Такое там планировалось – жуть. Невиданную вещь должны были воздвигнуть. Ну, просто восьмое чудо света! Прекрасный, доселе невиданный дворец. «Дворец Советов». Чего там в нем должно было происходить в том дворце? Для кого его строили? Кто должен был там давать советы и кому, и по какому, так сказать, вопросу – этого мы тогда, по молодости, совершенно не понимали. Но о самой этой безумной задумке Отца народов знали прекрасно, и она задумка эта, как, впрочем, и все его начинания, могла поразить своим размахом даже самое развращенное воображение.

Только представьте себе – на круглом гранитном пьедестале высотой почти в пол километра (Да-да! Я не оговорился!), упершись ногами в эту каменную громаду и, пронзая головой облака, стоит, блистая на солнце, восьмидесятиметровый золотой Ильич в кепке:

РУССКАЯ МАТРЕШКА

Ну что? Представили все это в масштабе? Впечатляет! Ну, то-то же!! Куда там колоссу Родосскому, а тем более церетелевскому Петру, шплинтом стоящему сейчас за штурвалом, чуть дальше на стрелке, которого, кстати, современные бомбисты и низвергатели основ тоже взорвать хотели – все это такая мелкота! Пигмеи по сравнению с той задумкой. У этого, нашего – один только, указующий, и тоже позолоченный перст, посылающий всех нас куда-то в сторону Замоскворечья, и дальше, прямо в безоблачное светлое будущее, а может и еще куда, – этого тогда никто толком знать не мог, должен был быть длинной около восьми метров! Врубаетесь. Один только его палец, должен был торчать на этой верхотуре – как троллейбус. А внутри того пальца почему-то… – библиотека. Так тогда нам пацанам рассказывали…

И еще рассказывали, что вроде как прямо из головы этой громадины, где, как бы олицетворяя титаническую работу ее мозгов, шевелятся и скрипят под кепкой гигантскими шестернями механизмы многочисленных скоростных лифтов, идет коридор. А по нему вдоль всей протянутой руки, прямо внутри золоченого рукава, по эскалатору, можно де, доехать до этой самой, непонятно для кого сделанной библиотеки и, стоя у торцевого ее окна, прямо под ногтем у вождя, из самого кончика его пальца, заглянуть вместе с ним туда, куда он и указывает – в светлое это, все время, куда-то ускользающее от нас, будущее. Во как! Вот что затевалось то! Даже представить такое жутко.

Грандиозность эта завораживала и заставляла работать наше еще неокрепшее детское воображение. Почему-то запомнилось только об этом его удивительном пальце. О другом его внутреннем содержимом никакой информации тогда не было, и нам мальчишкам, приходилось об этом только догадываться. И чего мы себе не напридумывали об интимном устройстве огромного этого золотого гомункулуса. Сейчас и вспомнить то стыдно обо всех этих скабрезностях, прости Господи!

А когда уже вновь, уже после войны было закончено строительство огромного котлована для фундамента, мы предвкушали, что вот-вот, уже скоро, и мы увидим, как все это будет. И как его привезут, и как будут устанавливать. И этот палец его. Но нет. Не увидели. Почему-то не получилось. Не сложилось как-то. И котлован под фундамент был уже давно вырыт, и стенки его уже были забетонированы, и образовались внутри него огромные круглые озера с грязной водой, в которых мы плавали на самодельных плотах, и кусты уже выросли на песке вокруг…

Но на этом строительство почему-то вдруг забросили, и так это все и стояло в запустении до конца пятидесятых.

А потом, уже при Хрущеве, снова началось. Бесконечный забор вокруг снова поправили, и попасть внутрь уже было нельзя, но на этом все тогда опять застыло. Толи проклятье монашек сказалось, толи жильцы уже построенного напротив знаменитого Дома на набережной эту идею начали торпедировать. Одно ведь дело издалека на это восьмое чудо света смотреть и совсем другое – перед самым носом и во всех окнах эдакую громадину, закрывающую весь горизонт, всю жизнь лицезреть.

А потом, как-то сам собой, незаметно возник за тем забором этот тоже не хилый по размерам бассейн с окружающим его сквером в красивых фонарях и новым выходом из метро «Кропоткинская» (а до 1957 года эта станция, кстати, так заранее и называлась – «Дворец Советов»).

Наверное, просто использовали один из этих бетонированных круглых котлованов, обложили его плиткой, построили эти павильоны по кругу с раздевалками и душевыми, с деревянными трибунами у седьмого – спортивного сектора с вышкой для прыжков в воду – вот тебе и получился самый большой в Европе плавательный бассейн – бассейн «Москва».

Входить в воды этой огромной круглой лужи под открытым небом, расчерченной белыми гирляндами буйков, можно было через любой из его восьми секторов, – четыре четных – мужские, нечетные – женские. Мы туда ходили только зимой, как правило, по вечерам, когда уже темно. Поэтому он мне таким и запомнился, – в лучах мощных разноцветных прожекторов клубятся подсвеченные разными цветами рваные облака пара. И вокруг все в инее от этого пара – и сами эти мачты с прожекторами, и здания раздевалок и дальше – где кусты, и деревья сквера, искрящиеся инеем под фонарями словно в сказке, даже троллейбусные провода и те в инее – ну все вокруг. И запах густо хлорированной воды в сыром колючем воздухе, и музыка гремит и какое-то радостное разудалое и праздничное настроение. А когда ледяной порыв ветра на мгновенье относил это клубящееся марево, то в образовавшейся полынье видно было бесчисленное множество разноцветных мячиков, плавающих на черной воде – шапочки купающихся. Без них купаться было запрещено. Если отлавливали без шапочки – все! Выгоняли тут же.

И вот ты молнией мчишься раздеваться, чтобы не потерять ни минуты этого отведенного на твой сеанс драгоценного времени, и потом – уже босиком, спотыкаясь и осклизываясь на мокром и ледяном кафельном полу длинного слабоосвещенного тоннеля, с запотевшими стенками из стеклянных кирпичей, прямо к заветной железной лесенке, и не по ее ступенькам, а тоже прямо с бортика прыгаешь в теплую и черную воду, подныриваешь под нависающий до уровня воды обрез выхода и поплавком выскакиваешь на поверхность, жадно вдыхая этот вожделенный воздух, насыщенный запахом хлорки, слегка застоявшейся воды и голопузого счастья! Этот восхитительный воздух детства и безграничной внутренней свободы. Тут ты уже в другом радужном и радостном мире. Музыка орет в разноцветном мареве, и из него со всех сторон слышен плеск воды и крики, и визг, и смех, и не видно вокруг ничего – одно разбавленное молоко, разлитое в воздухе над людскими телами. А этих тел там было – битком! Даже шутка тогда новая родилась про закон Архимеда: «тело, погруженное в бассейн „Москва“ вытесняет другое тело». Да, какие прекрасные и безоблачные были времена, безоблачные даже в сплошном этом морозном тумане…

КРАСОТА!!!

Ездили туда обычно компанией по несколько человек. И не для того чтобы поплавать. Просто плавать это физкультура одна – скукота. А вот дурака повалять – это да. Например, поднырнуть под приятеля и плавки с него сдернуть. А? Вот это я понимаю! Здоровски, да? Обхохочешься, когда эти плавки начинают перелетать над головой несчастного, прыгающего за ними и давящегося уже слезами, беспорточника от одного к другому…

Или под девчонок подныривать. Пугать. Во визгу то. Если изловчиться, то можно было даже ухватить ее за что ни будь. С эротикой то тогда было совсем худо. Вернее, не было ее вовсе. Не то что сейчас – раздолье для эротоманов. Даже термин специальный для них есть и так звучит благозвучно – хомо эротикус. А тогда даже слова такого не было. А здесь тебе пожалуйста – сплошная эротика. Наверху то все в дыму этом, а если нырнуть, то в мутноватой воде можно такое увидеть! Неясно, конечно, если без маски, и расплывчато, но это не важно – распаленное отсутствием эротики воображение само все дорисует. Наивысшим классом, доступным только опытным ныряльщикам, было – поднырнуть издалека под бедную девицу, смазать несчастную жертву рукой, ничего при этом, правда, не почувствовав, кроме скользкой и холодной, как лягушка, ткани купальника, и вынырнуть, как можно дальше, чтобы смачная ее оплеуха, там наверху, досталась не тебе, а ничего не подозревающему и мирно плывущему рядом с ней очкарику.

Дело в том, что поверхность воды разрезала всю эту людскую кашу как бы на две части. Верхний мир, который все время клубился и изменялся, то появляясь на секунду, то опять пропадая в фантастическом тумане, при свете цветных прожекторов. Этот был странный мир – неясный и обманчивый.

Мир же нижний, если смотреть на него через стекло маски для подводного плавания, представал перед вами, хоть и слегка мутноватым сквозь толщу воды, но абсолютно прозрачным, в своей неприкрытой конкретности.

С фотографической точностью запомнилось только два интересных эпизода этой моей юношеской водной феерии. Первый и мимолетный до сих пор стоит у меня перед глазами немым вопросом.

Туман над черной водой вдруг отнесло ветром в сторону, и я прямо перед собой увидел, гребущего одной рукой, уже немолодого мужика в черной матерчатой шапочке, над запотевшими очками в роговой оправе, и при усах, с кончиков которых вниз стекала вода. Одной рукой он отгребал воду назад, а в другой, высоко поднятой над головой, держал фотоаппарат «Любитель» со свисающим вниз мокрым кожаным ремешком. Все это чем-то напоминало переправу уже раненого в руку командарма Чапаева через реку Урал.

Весь его вид – и бледное лицо, и вся вытянутая вперед костлявая фигура выражали вдохновенную и даже какую-то яростную целеустремленность и сосредоточенность профессионального фотоохотника. Один только его безумный взгляд, сверкнувший на мгновение сквозь линзы, чего стоил – ну просто матерый хищник-папарацци. Он, как спаниель идущий по следу, время от времени, и не снимая очков, опускал голову в воду, высматривая там одному ему известную и вожделенную добычу, а камеру, при этом еще выше поднимал вверх…

И тут туман внезапно снова сомкнулся над ним. Верхний мир захлопнулся, а вместе с ним и это странное виденье. Утонуло навсегда во Времени и густой пелене тумана…

ПОД ПАРАМИ

Что мог там делать в этой мутной квашне этот далеко уже не юный фотолюбитель? Чем закончилась эта, судя по выражению его лица, такая захватывающая подводная охота? На кого он там охотился? А, главное, как в этом мутном полумраке можно было хоть что-то запечатлеть на пленку? Это в те то времена!