Кот по кличке Мяу. Том II

Как он себе все это представлял? Лес, избушка, баня, декабристка, – сказать трудно. Но судя по умиротворенной и мечтательной улыбке иногда мелькавшей на его лице, возможно, что как-то так:

Здесь у вас, правда, может возникнуть еще один вопрос: а при чем же здесь я. Ну, в смысле, автор? У меня то, как раз в тот период все было безоблачно и замечательно. Всякие там заимки, медвежьи углы и медвежьи шкуры, если вы помните, были тогда мне до фени, а Дульцинея, подруга жизни, декабристка и любовь до гроба у меня, наоборот, находилась, как раз под боком, тут в Москве.

А я тут – вот причем. Ведь план у Сережи был сложный и многоходовой, и моя, недавно приобретенная квартира тоже входила в него одним из звеньев. Раз уж он решился расстаться с московским жильем, да и с самой Москвой, то зачем же отдавать этой фиктивной армянской бабе, которую он еще и в глаза пока не видел, свою двухкомнатную квартиру, когда можно быстренько обменять ее на мою – маленькую. Тем более, что его новой фиктивной жене моя квартирка как раз много нужнее. Более того, как это не покажется странным, с нее за это и содрать можно будет побольше. Ведь мои 11,1 м/кв. позволяют прописать еще всего лишь одного человека. Но только одного. Больше нельзя. Тут вся соль в этой одной десятой метра. Не зря же ее прилепили к этой квартирке гостиничного типа. Не поняли? И немудрено. Это же хитроумнейший ход! Так сказать, высшая квартирная математика. Ведь я уже объяснял: чтобы стать в очередь на получение нового жилья, нужно было иметь не более чем 5,5 кв. м. на нос. Или 11 – на двоих. А тут не просто 11, а 11 и еще эта одна десятая. Значит более. На пять сотых метра более! Рубите фишку? Прописаться и жить можно двоим, но в очередь стать им нельзя – жилплощадь больше нормы у них получается. Вот такой хитрый секрет в мою эту, вроде бы простую, квартирку был нашим хитрожопым государством вложен. Но, как вы знаете, из той же народной мудрости – на каждую хитрую жопу есть… свой Сережа Чермашанцев, вернее его волшебная палочка, с винтом…

А придумал Сережа вещь тоже очень простую – быстренько обменяться со мной, женить на себе эту армянскую даму, прописать и ее в мою эту каморку и тут же быстренько с ней развестись. Причем, предлог для развода железный, – армянская его невеста, вернее, после ЗАГСа уже законная жена, оказывается не только не девственница, как приличной, а тем более армянской, невесте положено, а и вовсе беременна. Причем не от него – законного мужа, а от кого-то другого, какого-то задрипанного армянца. Она сама это на суде и подтвердит, выставив вперед огромный живот и сморкаясь для правдоподобия в платок:

– Да, мол, товарищи судьи – виноватая я – ребенок чисто армянский, Бог весть откуда. И к Сергею, к теперешнему моему мужу никакого отношения не имеет.

И вот. Через несколько месяцев после развода дама спокойно рожает этого ребенка. Более того, вдруг находится этот негодяй, его армянский отец, готовый, как честный армянин, желает жениться на матери своего ребенка, и жить вместе с ними в Москве. Кто такое может запретить? Восстановление полноценной семьи. Не могут. И тот тоже прописывается тут же и туда же. К жене и ребенку обязаны прописать. И что же в итоге получается? А вот что получается. Моя маленькая комнатка вдруг превращается в густо заселенную, кишащую людьми, детьми и армянами коммуналку. Причем, две семьи – одна из трех человек, а другая – из одного Сережи, но тот, кстати, тоже находится в самом детородном возрасте и тоже может запросто захотеть жениться и свою законную, возможно тоже беременную супругу к себе прописать. Чувствуете? Ужас сколько народа! В такой ситуации обычно ставят на очередь без всяких разговоров, а если подсуетиться, то и в льготники можно прорваться. А там жилье за пару лет можно получить. А на это смутное время Сережа с деньгами армянской жены как раз и уезжает со своей декабристкой «за туманом и за запахом тайги»…

Вот такой у Сережи был хитроумный и теоретически беспроигрышный план. Редкий случай, когда всем хорошо: армянка покупает не только прописку, но и возможность получения законного жилья по льготной очереди, Сережа получает от нее больше денег, я получаю большую площадь – полноценную псевдодвухкомнатную квартиру. Мы даже ездили к нему туда вместе с Натальей, и я показывал ей его хоромы. Если убрать из спальни эту его ужасную картину и сделать хороший ремонт – вполне можно не только жить, но и радостно размножаться, что собственно основной целью любой жизни и является.

После недолгих раздумий, я на эту Сережину авантюру и согласился. Согласился, несмотря на дополнительные Сережины условия. А условия такие – я довожу свою квартиру до ума: делаю полный ремонт, запускаю сексодром, оставляю здесь всю свою нехитрую мебель и переезжаю к нему, где тоже все остается на своих местах и в том же нетронутом и раздолбанном состоянии. Ну, и еще выплачиваю ему небольшую по тем временам, но все-таки достаточно болезненную для меня сумму. Как говорится дружба дружбой, ну и так далее. А мотивировка Сережина была проста – с одной стороны обдирать друга нехорошо, но и его тоже можно понять – выбор спутницы, тем более на всю жизнь, требует соответствующего окружения, особой ауры. На старом же месте аура, как вы сами помните, была – не очень. А, если по честному – не аура, а наоборот – амбре. Там ничего хорошего и произойти то не может. Приличную девушку и приводить то в этот вертеп грешно. Нужны совсем другие условия…

А это в первую очередь – чистота и свежесть помещения, наличие, придуманного им удивительно универсального инструмента для сближения душ – сексодрома, ну, и, конечно, некоторая сумма наличных средств для представительства. Причем, деньги, естественно, вперед. Только в таких стерильных условиях, по его мнению, выбор будущей супруги мог быть безошибочным. А ведь временной период тоже ограничен. Армянка в своем интересном положении долго ждать не может. Надо спешить.

И вот я, одолжив денег, и выплатив Сереже всю сумму сразу, вступил в ремонт своего недавно приобретенного жилья, что, кстати, потребовало дополнительных затрат само по себе. Вспоминаю этот период с двойным чувством. Чувством раздражения, потому что Сережа оказался очень капризным обменщиком – то ему не нравился постеленный мною линолеум, то тон обоев, то цвет плитки, которой я выложил часть стены своей крохотной кухоньки, то штора на окне не гармонировала, то еще что-то. Я, как говориться, рвал и метал. Клеил и переклеивал, красил и перекрашивал, вешал и перевешивал. А Сережа капризничал все изощреннее, а иногда даже с элементами садизма.

Хорошо помню один из таких его заскоков. У меня было несколько книжных полок. Так вот Сереже не понравилось, что они стоят у стены, – место занимают. Их, говорит, нужно к потолку подвесить, тогда площадь комнаты будет, де, экономичнее использоваться. Я же говорю – оригинал был страшный!

Сказать то легко. А как сделать то? Материал нужен. Это сейчас пошел и что надо, купил. А тогда же ничего не было. Чтобы их подвесить на потолок, нужно на нем сначала какую-то прочную балку укрепить. А где ее взять? Так он сам же и придумал где ее взять, – от садовой скамейки, – говорит, – открутим. Тогда везде стояли такие огромные зеленые садовые скамейки – ноги у них литые, чёрные чугунные, три штуки, а к ним, к этим ногам, болтами прикручены длинные прочные бруски – как раз то, что надо.

И вот я, как дурак, среди бела дня, при всем честном народе, иду с ним в соседний скверик. Дети бегают, мамаши с колясками шастают, а мы работаем. Сумка с бутылочкой у нас для поддержания боевого духа, нехитрая закуска, инструмент, две дамы с нами, которых он по дороге снял для прикрытия, предварительно объяснив им задачу – скамейка должна быть только наша – чужих не пускать, отпугивая интимом. И вот мы сидим и, срывая в кровь пальцы, пытаемся открутить эти заржавевшие и покрытые намертво засохшей масляной краской болты. При появлении общественности – всюду сующих свой нос бабулек, дружинников или милиции, притворяемся влюбленными, – обжимаемся с дамами. Ну, просто кино про революционеров-подпольщиков какое-то…

И что вы думаете, – открутили таки эту планку, и до дому дотащили без приключений, и на потолок приделали, и полки повесили и обмыли вместе с нашими новыми помощницами – такой вот Сережа был упорный в доведении до идеала этого своего будущего жилища. Умотал он меня вконец этим ремонтом.

Да и не только ремонт. Из-за него я продал свою мягкую мебель. Да! А вы что думали? Думали, что у меня уж и мягкой мебели не может быть! Была, мебель, была – это практически единственное, кроме книг, что я забрал себе из квартиры на Таганке. Красный гарнитур – раскладывающийся диван, два кресла и журнальный столик. Это все досталось мне в наследство от Василия Лихачева. За несколько лет до этого они решили купить новую мягкую мебель, а старую, я у них забрал по дешевке. Долго с ней возился – всю укрепил, обивочный материал перелицевал. Породнился с ней, можно сказать, оттого и забрал ее.

Так Сережа потребовал, чтобы я ее срочно продал. Вообще то он был прав. Установленный уже сексодром, полностью ее заменял, и она только занимала все оставшееся пространство моей маленькой комнаты. Только вот саму продажу он осуществил практически без моего ведома и очень просто, потому что дешево. Мы ее фактически пропили – эту мою мебель. Вернее не мы, а он один. Как-то я пришел с работы, а у меня дома пьянка, – какие-то мужики с Сережей допивают мою мебель. Он, оказывается, повесил прямо в подъезде объявление о продаже «прекрасного югославского мебельного гарнитура». Почти сразу появились эти мужики. И не удивительно. Смехотворной суммы, которую он обозначил, хватило лишь на обмывание самой этой сделки. Мебель исчезла. Но, я даже не стал тогда выступать, потому что это была фактически уже Сережина мебель. Ведь мы договорились, что все в моей квартире остается ему. Хозяин – барин, как говорится.

А вскоре после этого мы с ним поругались. Навсегда. Это все больше двадцати лет назад было, а я его с тех пор больше ни разу и не видел. Вот ведь как бывает! Поругался я с ним, потому что он вдруг заявил, что наш обмен отменяется, что он передумал, на заимку он ехать уже не хочет. Потому что «весь мир, мол – бардак, а все бабы – бляди, даже и декабристки». Что это им же самим с очевидностью доказано в процессе бесчисленных экспериментов. А что касается денег, которые я ему заплатил, то это, по его мнению, именно та сумма, которая как раз и компенсирует его участие и помощь в моем обустройстве и ремонте. А, если, мол, такой поворот событий мне не нравиться, то это, мол, мои проблемы, а не его. Мало ли кому что не нравиться. Ему самому, например, сейчас все в жизни не нравится…

Я обиделся, и мы с ним расстались. Я думаю, любой на моем месте обиделся бы. Такой внезапный, ничем не оправданный отлуп. Обмен не состоялся, деньги он не вернул, мебель – пропил. Обидно…

Так вдруг взамен многолетней дружбы я получил, довольно приличные долги и идеально отремонтированную квартиру, в которой и стал теперь сам жить. Но, если быть честным, то позже я понял, что этот Сережин фортель с обменом оказался весьма кстати. Если бы не он, то я, конечно бы, поленился и не стал бы возиться с этим ремонтом и доводить мое гнездышко до такого идеального состояния. А получилось так, что благодаря ему, и, безусловно, благодаря появлению в моей жизни Натальи, наше жилье приняло вполне благопристойный вид и было прекрасно приспособлено для жизни вдвоем, вернее втроем. Ибо именно в эту квартирку на Бабушкинской и был доставлен ее новый жилец, маленький серый, на первый взгляд обычный котенок, у которого даже имени поначалу не было. Первое время мы его называли просто «Зверь».

Появление у нас в доме этого зверя, как бы ознаменовало новый период моей жизни, – жизни номер два, которая и пошла наматываться потихоньку уже в этом доме гостиничного типа на Бабушкинской. А дом то этот был непростой, забавный был дом…

Да и весь тот период нашей жизни сейчас вспоминается, как что-то такое легкое и забавное, наполненное лишь беззаботным счастьем и любовью…

У каждого, наверное, в жизни были такие периоды, а у кого не было, то, возможно, еще будут, а у кого не было и уже ясно, что больше уже и не будет – тот просто, извините, – дурак набитый, потому что ради таких периодов только и стоит жить. Так вот об этом забавном доме…

Но, предупреждаю – это уже начинается совсем другая история, главная, вынесенная в заглавие – история про нашего кота.

Пилите Вася, пилите…

Большое помещение было разрезано фанерными перегородками на длинные ломти, в два аршина ширины каждый. Комнаты были похожи на ученические пеналы, с тем только отличием, что, кроме карандашей и ручек, здесь были люди и примусы.

    И. Ильф, Е. Петров, «12 стульев».

Внешне этот странноприимный дом, в котором и появился наш главный герой, был скроен так же просто, как и ящик для посылок. Создававший его неизвестный зодчий был видимо типичным строителем хрущевского периода градотворчества, основной девиз которого был по-деловому прост, но изящен – «Говна, – но побольше!».

Тонкое, скрытое от бдительной общественности, чувство юмора, удачно сочеталось в нем с монашеским принципом разумной достаточности, прекрасно согласующимся с основным тезисом нашей тогдашней главной теории – «каждому по потребностям». А поскольку жалкий список этих потребностей являлся неотъемлемой частью теории и в него к сожалению входил пункт – «Право на жилье», то наш зодчий это неотъемлемое право трудящихся легко и реализовал. Не долго думая, он использовал «фанерный» план-набросок общежития имени монаха Бертольда Шварца, описанного в известном романе еще пятьдесят лет назад, умудрившись воплотить в жизнь забавный замысел великих юмористов, создав на его основе незамысловатое сооружение в виде каталожного ящика с пеналами.

Целых два подъезда и 12 этажей. Подъездов то два, а на самом деле как бы один, потому что это просто две лестничные клетки с двух сторон одного бесконечного коридора, прорезающего каждый этаж дома насквозь. На каждом торце такого коридора – по замызганному окну с банками полными окурков на подоконнике, да рядом с каждым окном дверь на лестницу. А между коридорными окнами этого «комфортабельного» многоэтажного монастыря, двумя уходящими в перспективу шеренгами прорезаны двери келий. Много дверей. Штук тридцать на каждом этаже, не меньше. А за каждой дверью комнатка с окном. При ней микроскопическая кухонька. Примусов, правда, нет. Технический прогресс все-таки взял свое. Вместо них – маленькие газовые плиты. Рядом с кухней такой же игрушечный санузел. И в каждом пенале по несколько жильцов. И так на всех двенадцати этажах. Дом гостиничного типа. Простенько, но со вкусом. Но то, что вы видите – это лишь внешнее его устройство. Внутренний же мир такого дома много сложнее, запутаннее, и драматичнее, ибо обычные люди в таких комнатах-пеналах не живут. Живут там только люди специальные. Не то чтобы монахи, я бы сказал совсем даже не монахи, а так…

Смешанный такой контингент – потенциальные обитатели дома ветеранов труда, так в то время назывались богадельни, в сочетании с пациентами психоневрологических отделений лечебно-исправительных учреждений наркологического профиля. Алкаши, короче. Это – в основном мужской контингент. Противоположный пол представлен выжившими из ума злобными и цеплючими старушками-общественницами.

Если у входа в подъезд обычного дома стоит всего одна лавочка с такими бабульками, то у подъезда этого – целый ряд скамеек, да с обеих сторон, как в довоенном трамвае.

СЕМЬ СТАРУШЕК

Прохождение сквозь такой строй равносильно полной диспансеризации, включающей сдачу всех анализов, с обязательным тестом на беременность для дам, и оценкой семейной принадлежности для мужиков, в сочетании с рентгеном, флюорографией, УЗИ и, конечно, глубочайшим и беспардонным зондированием всех ваших пикантных внутренних органов. В трезвом состоянии не каждый и пройдет. Потому трезвенники редки. И тем самым обсуждению подвергаются в основном жильцы загульные, а значит задиристые, громкоговорящие и матерщинные. Гомон у подъезда и днем и ночью, как на птичьем базаре.

Но мне повезло – у меня окна выходят на другую сторону дома, во двор. Повезло, правда, слово не совсем подходящее, да и слово двор не совсем соответствует. Мои окна, как и окна всей моей половины дома, выходят на фасад бесконечной бетонной девятиэтажки напротив. Увидеть ее начало или конец, можно только высунувшись из окна. Зимой, когда окно закрыто, обзор полностью перекрыт этой бетонной стеной с амбразурами светящихся окон. А в ущелье между этими домами своя жизнь.

Как со временем выяснилось, раньше здесь были бараки со своим особенным тесным и склочным барачным уставом. Все знали всех. Все – у всех на виду. Всем про всех все известно. Такая вот – полу деревенская ничем не прикрытая жизнь.

Потом бараки снесли и построили для их обитателей, которых было набито там видимо-невидимо, целых три огромных дома. Один – этот бесконечный, много подъездный со стандартными квартирами и два – гостиничного типа, напротив. Замечательно, что при таком улучшении жилищных условий барачные нравы новоселов нисколько не пострадали. Это особенно было заметно в дни праздничные, коих у нас, как вы знаете, не меньше чем дней будничных. А если к ним еще и присовокупить дни похмельные, обязательные для межпраздничного периода, то получается, что праздник – как раз и есть перманентное состояние этой нашей непонятной и загадочной Русской души. В этом оказывается вся ее загадка и кроется. Любим мы погулять. Ой, как любим!

Почти как в Бразилии, только вместо карнавалов с шествиями, шутихами и танцующими шоколадными богинями – сальные, раскрасневшиеся от выпитого гражданки, гармонь, песнопения, вернее песнеорания, динамики хрипящие из всех окон – каждый свое, орущие, сопливые дети. Правда, как и там – тоже коллективные пляски с вскрикиваниями и присвистом, незлобные, но шумные драки с обязательным разрыванием белых сорочек на груди и прибытием тоже уже веселых блюстителей порядка и такой же несвежей «скорой». Бабий визг, крепкий мат, детский смех – ну, и все прочее, как у нас это обычно заведено. Праздник!!!

Все это заменяло многочисленным старушкам нашего дома и радио и телевизор, причем работало, как сейчас принято говорить, в интерактивном режиме – хочешь, просто смотри, а хочешь – сам участвуй. Вот такое веселое место, и заметьте, у самого входа в метро «Бабушкинская». Пробежал быстренько мимо всего этого, втиснулся в душный вагон и через пятнадцать минут ты уже совсем в другом мире. Быстро и удобно.

Особенности жизни в этом странноприимном доме проявились во всей своей полноте с первых же дней после моего переезда на эту новую квартиру.

Я только-только начал приводить ее в порядок – менять антресоли и устанавливать в комнате встроенный шкаф, который тоже являлся, в некотором смысле, трансформером. Нижние дверцы при открывании превращались в боковины стола, а столешницей ему служила средняя, горизонтально открывающаяся дверца шкафа. Получалось что-то вроде секретера с внутренним освещением, за которым можно было работать и с железками, и с бумагами.

Через того же Сережу удалось достать где-то по блату ДСП, и я занялся его раскроем. Прошло, наверное, всего с пол часа этой моей распиловочной деятельности, как вдруг раздался звонок в дверь – за дверью стояла целая депутация из трех нахохлившихся старушек.

– Чем вы тут занимаетесь?! – сурово начала одна из них даже не поздоровавшись.

– Ремонт делаю, – удивился я, – а что? Может быть шумно?

– Нет, вы ремонт тут не делаете, – раздраженно заявила та же – первая, видимо, главная из них, – вы здесь пилите! Мы же слышим, что вы пилите!

– Ну и что с того, что я пилю? Я же у себя в квартире пилю. Никому не мешаю.

– Вот именно! – возопила она, а две других дружно закивали головами, – вот именно, что в квартире! Мы же не знаем, кого вы там пилите, у себя в квартире. К вам женщина какая-то приходит, может быть, вы ее там и пилите! Мы же слышим!

При таком чудовищном обвинении в мой адрес – я совсем растерялся:

– А где же мне тогда пилить? – машинально вопросил я, чувствуя, что этот наш диалог принимает явно шизофреническое направление.

– Пилите здесь, в коридоре, если уж вам так невтерпеж, – сухо сказала бабулька №3.

– И чтобы все видели, чего вы там пилите, – строго добавил второй номер.