Кот по кличке Мяу. Том II

Ну, а дальше все пойдет само собой. Уж поверь мне. Она – в полном шоке. Будет вскрикивать и причитать, – да, как же это так? Откуда? Ой, какая огромная… А где же стол? Ой, как интересно! Ой, я совсем ничего не понимаю. Ой, а мягко то как!…

Тебе и остается только так, по хозяйски, пригласить ее, – Иди, мол, сюда, радость моя, шампанское уже налито, сейчас выпьем и я тебе все объясню…

Увидишь, прыгнет к тебе сама, в такую койку нельзя не прыгнуть. Тут удержаться никто из них не сможет. Ну, а дальше уж не зевай! Тут особо рассусоливать нельзя, – надо брать быка за рога, вернее – за это самое, пока она в полной растерянности, в восхищении и недоумении и оттого абсолютно расслабленна и беззащитна…

– Да, – мечтательно закончил Сережа этот свой глубокомысленный экскурс в психологию женской души, – если бы тебе удалось бы эту мою идею с сексодромом в жизнь воплотить, то это было бы изобретение века! Высочайший класс! Вот бы мне бы иметь такой! Жаль только поставить его у меня негде…

Кролик – объект биологический

– Точно ответить я затрудняюсь, – сказал Косой, хотя он не был косой, а был только одноглазый, – во всяком случае, если на кролика смотреть на достаточно близком расстоянии, он не должен шевелиться.

– А почему не должен? – удивился юный удав. – Я, например, чувствую, что они у меня иногда даже в животе шевелятся…

– В животе можно, – кивнул Косой, – только если он шевелится в нужном направлении.

    Ф. Искандер

И так Сережа тогда запал на этот еще пока несуществующий в природе, им же самим придуманный и так удачно названный агрегат, что когда пару месяцев спустя он был у меня уже почти готов, выполнен, как говорят технари, «в металле», Сережа не поленился и приехал ко мне на работу, чтобы воочию убедится в существовании этого чуда технической мысли и самому посмотреть на этот материализовавшийся плод своего распаленного воображения.

А работал я тогда на территории 37 Курьяновской больницы в подвале терапевтического корпуса. Длиннющий слабо освещенный коридор, оплетенный трубами и какими-то коммуникациями и масса всевозможных, залитых и загаженных помещений, часть из которых были приведены нами в божеский вид и превращены в лабораторию, а часть использовались, как подсобки и были они завалены всяким ненужным хламом. Именно там, в одной из таких комнат, где мы держали еще и лабораторных животных необходимых для работы, у меня как корабль перед спуском на воду, гордо возвышался на стапеле и блестел всеми своими еще пока не скрытыми под обшивкой шарнирами уже почти готовый сексодром. Туда то, и пожаловал Сережа. Приперся, как всегда, внезапно, без приглашения, даже не узнав точно, где меня найти на достаточно большой, запутанной и бестолковой территории нашей больницы. И ведь, нашел!

И пришел очень не вовремя, именно в тот момент, когда мы с Володей Рымарчуком были заняты воплощением в жизнь, (а может быть наоборот, – это вы решите чуть позже), последнего, самого драматичного этапа нашей секретной операции под кодовым названием «Братец кролик»…

Вы же помните, что в то время я уже был биофизиком. А биофизики это такие специальные люди, любимое занятие коих – удовлетворять свое нездоровое любопытство в процессе сомнительных опытов над разного рода несчастными, бессловесными и беспомощными тварями, которых они – эти добрые биологи, дабы скрыть свои садистские наклонности, обычно именуют не по виду и роду их, как это принято еще с библейских времен, а стыдливо – всего одним казенным словом – биологические объекты. А объект – он, как известно, и в Африке объект. С ним можно не стесняться. Делай с ним чего хочешь, не обращая внимания на то, что он, гад, вырывается, норовит тебя укусить, да еще и верещит, потому что то, что ты с ним делаешь, ему не нравиться. Не любит он, видите ли, этого…

Иногда объекты – это всякая холоднокровная биологическая мелочь – рачки да червячки, мушки да улитки, но чаще всего это мыши и крысы. Тоже, кстати, животные не вызывающие у большинства обывателей положительных эмоций. А у биологов, наоборот, – уже вызывают. Ведь они все-таки уже теплые и живые, и всегда понятно, когда им хорошо и приятно, а когда страшно и больно. Но что делать? Раз попал в объекты, – терпи. Такая уж твоя участь. Для кого-то и мы, наверное, такие же объекты. Терпим же. Пищим, кусаемся, но терпим. Как говориться: «Бог терпел и нам велел…»

Но, несмотря на эту нашу с ними общность, держать животных в одном здании с больными людьми почему-то всегда категорически запрещалось. А ведь и те, и другие, в каком-то смысле, одинаково живые твари. Да и находятся они практически в равном положении – харчи и у тех, и у других казенные; и те, и другие объединены в разных клетках-отделениях по половому признаку, – как хочешь, понимаешь, так и выкручивайся с этим вопросом; и те, и другие находятся в постоянном ожидании и не знают когда и какую мерзость с ними, как с объектами, вдруг сотворят – какое ни будь там внутриполостное зондирование, трепанацию или еще что ни будь такое же для медиков занимательное. Хоть кричи, хоть верещи – ничего уже тебе не поможет – объект. Да, много чего у них с нами общего.

Наверное, поэтому злосчастных пациентов больниц точно также как и лабораторных животных не различают ни по имени, ни по фамилии, ни даже по половому признаку, как, например, в Одессе – «мужчина» или «женщина», а называют всех безлико одинаково – «больной». Стоит только шаг в сторону шагнуть и тут же тебе: «Больной!!! Ну, куда вы лезете? Совсем уже охренели! Это же лифт только для медперсонала. Ну-ка, быстро марш по лестнице в отделение!»

Тут главное, что и те, и другие находятся в процессе эксперимента и являются существами низшего порядка, подопытными и совершенно беззащитными. Ведь уйти из больницы, как и из клетки по собственному желанию невозможно, разве только в мир иной. Но, даже этот последний акт земного существования и у тех, и у других стыдливо прикрыт такими же обидно одинаковыми, шаблонными фразами типа: «Коллеги, мы теряем больного» или совсем пошлое— «Больной уходит от нас…». Это – последние фразы для «больных». А для объектов они почти такие же: «Через два часа после начала эксперимента объект выводили из опыта…». Куда выводили и тех и других эти добрые медики-биологи не трудно догадаться. И над кем изгалялись больше перед выводом – это тоже еще вопрос. И в этом контексте общеизвестная среди медиков шутка: «Больному стало легче – он перестал дышать» для объекта их деятельности, согласитесь, не так уж и забавна, а наоборот, наводит на всякого рода грустные размышления…

Но что поделаешь – таков уж порядок. Подопытные больные отдельно – одноименные животные отдельно. Вместе – нельзя! И, в соответствии с этим порядком, наша работа с объектами всегда была сокрыта завесой строжайшей тайны. Если бы до начальства дошли бы только слухи о том, что на территории нашего терапевтического корпуса тайно содержатся лабораторные животные, нас бы всех выкинули из нашего подвала в тот же миг, и к чертовой матери.

Но за годы работы в таких подвальных условиях искусство конспирации было отточено нами до такого совершенства, что как мне кажется, нам могли бы позавидовать даже самые махровые революционэры – эти непревзойденные виртуозы перевоплощения и конспирации. Если они в свое время переправляли знаменитую газету «Искра» в клетках с кроликами – в потайном дне, то мы наоборот – привозили своих животных в закрытых коробках, иногда тоже с двойным дном. Обычно это делалось вечером под покровом темноты. Коробки быстро заносили в подвал и прятали в одной из потайных комнат под замок, ключ от которого был только у самых надежных и проверенных товарищей, в частности, и у нас с Володей. А после их «выведения из опыта» трупики несчастных – следы этих гнусных наших преступлений, тщательно упаковывались и подбрасывались малыми порциями в мусорные баки, причем где-нибудь подальше от больницы, в разных местах и на других концах города. Такая вот была у нас конспиративно-научная деятельность.

А тут как-то возникла необходимость провести кое-какие эксперименты на более крупных животных – на кроликах. Задача эта, надо сказать, в те времена была не из легких. Ведь кролик – это тебе не мышь, какая ни будь белая, беспородная. Кролик хоть и объект биологический, но продукт-то сельскохозяйственный. Его ведь можно есть. Кроме того, – шкурка. Руководство прекрасно понимало, что советские ученые народ ушлый. Дай им кролика, так они не только не используют его на благо советской науки, а наоборот, – пустят по прямому назначению. Сожрут, понимаешь, его с хреном, да еще чего доброго сошьют себе из ценного его меха зимние шапки, добыть которые в то время можно было или на рынке втридорога, или получить в виде ценного подарка за особые заслуги перед социалистическим отечеством. А ведь деликатесное кроличье мясо по тем временам для городского жителя была вещь просто невиданная. Многие и не пробовали его вовсе. А хотелось…

Именно поэтому выписать кроликов в виварии нашего института, находившегося в пос. Купавна, под Москвой, было делом сложным, склочным, требующим серьезного обоснования и массы хлопотных согласований. Но, тем не менее, нашему тогдашнему шефу – Жоре Чуичу удалось все-таки оформить, а, главное, подписать все бумаги необходимые для получения этих забавных зверьков. Хотя все равно, никто по настоящему не верил, что это удастся. Уж больно дефицитный тогда это был товар. Но время шло и вот, через несколько месяцев, когда все уже про них забыли, из Купавны вдруг раздался звонок – заказанных кроликов, причем не простых, а каких-то специальных, породистых, с непонятным и потому завораживающим названием – «Шиншилла Советская» нужно было срочно забирать.

И вот свершилось! В нашей секретной комнате, рядом с крысиными клетками и почти законченным сексодромом появился еще и большой деревянный ящик, из которого выжидательно смотрело с десяток пар, наполненных вселенской тоской кроличьих глаз, и торчало такое же количество, как будто подсвеченным изнутри розовым светом, огромных серо-голубых ушей. Уши шевелились, издавая приятное шуршание. Весь состав нашей лаборатории с умилением сгрудился вокруг ящика.

Кроликов было жалко всем. Они были теплые, с шелковистой переливчатой шерсткой, с розовыми носиками на тупых мордочках, безропотные и совершенно беззащитные – как грудные младенцы. Не нужно было быть биологом, чтобы с одного только взгляда на это чудо природы понять, что бедняги безумно страдают. Страдают от голода, а если проще, то элементарно хотят жрать. Причем, как выяснилось в дальнейшем, в их незамысловатой кроличьей жизни эта страсть была практически единственной. Единственной и неутолимой…

Пришлось, вооружившись ножницами, нарезать им на территории больницы небольшую охапку травы, но к нашему изумлению эта трава была съедена ими тут же, прямо на наших глазах, с фантастической ловкостью и устрашающей быстротой. Пришлось сделать более основательную вылазку и нащипать аж целый громадный мешок травы, рискуя при этом нарваться на естественное недоумение местного медперсонала и вызвать нездоровые подозрения. Но, слава Богу, – обошлось. Никто не обратил внимания на наши с Володей сеноуборочные работы.

Весь, с такими трудами добытый нами силос, был тут же высыпан в ящик, накрыв жаждущих пищи обжор не только с головой, но даже и с ушами. Кролики буквально были завалены травой и оказались как бы внутри питательной среды, как червячки в яблоке. Все облегченно вздохнули, решив, что такого запаса пищи им хватит, как минимум, на несколько суток. Но, случайно заглянув в ящик буквально через пол часа, мы с Володей просто обалдели, – какие там сутки! Мало того, что в ящике не осталось ни травинки, весь вид этих желудочно-неудовлетворенных тварей, с очевидностью говорил о том, что их голод после этого легкого ланча только усилился.

С этого момента всем стало ясно, что бедные животные, в прямом и переносном смысле уже как бы сыгравшие в ящик, были безнадежно обречены. Тем более, что к тому моменту, когда кроликов наконец-то привезли из Купавны, необходимость в задуманных экспериментах уже давно отпала. Толком даже никто не мог вспомнить, зачем же их заказывали вовсе.

Драматическую развязку ускорило и замечание Володи о том, что на его взгляд кролики за эти несколько часов уже слегка похудели, а найденная тут же соответствующая брошюра, подтвердила, что не только сочность мяса, но и качество меха этих милых, но ужасно прожорливых животных напрямую связаны с обильностью и полноценностью их питания. Оттуда же удалось почерпнуть и главное знание – все интимные подробности об ужасных способах их «выведения из опыта». Выяснилось, что наиболее гуманным и доступным из них, по мнению автора этого произведения является следующий: «Возьмите объект левой рукой за задние конечности и поднимите перед собой. Объект должен вытянуться, расслабиться и впасть в транс. Теперь уберите вниз его прижатые к телу уши так, чтобы открылась шея. Затем ребром ладони правой руки резко ударьте в область основания черепа и перебейте ему шейные позвонки. Как можно быстрее спустите кровь…» Жуть! К этому описанию, видимо для не особо одаренных читателей с плохо развитым воображением, прилагалась и соответствующая картинка, иллюстрировавшая самую драматическую стадию этого процесса:

«ШИНШИЛЛА СОВЕТСКАЯ»

Решение «вывести симпатичных ушастиков из опыта» поддержали почти все, даже и большинство женской половины нашей лаборатории, буквально час назад, так же дружно умилявшаяся видом этих забавных зверьков. Заниматься же практическим осуществлением этого коллегиального решения никто не возжелал категорически. Ситуация была близкая к критической. Время шло. Кролики худели. Бесценный мех терял свою шелковистость и блеск…

И тут Володя решил все-таки взять инициативу на себя. А мне как всегда пришлось ему в этом ассистировать. Ну, не бросать же товарища в беде. Быстро подковавшись теоретически и почерпнув из той же книжонки, что сложные операции по выделыванию шкурок – всякие там дубления и мездрения можно отложить и на потом, заменив их пока простым консервированием шкурок в крутом солевом растворе, мы, наконец, решились…

Оставалось только выяснить, как надо сдирать шубки, чтобы не испортить ценнейший мех, приготовить солевой раствор и наточить скальпели для сложной процедуры освежевания убиенных тел. Мы запаслись водой, заперлись изнутри нашего импровизированного секционного зала и приступили…

Не буду смущать вас высокохудожественным описанием всех кошмарных подробностей этой непростой для дилетантов процедуры, скажу лишь, что каким-то чудом разыскавший нас Сережа, стал барабанить в дверь нашей секционной как раз в тот момент, когда в живых уже оставался всего лишь один, последний объект, что забегая вперед, на некоторое время продлило ему его бренное существование. Я о кролике естественно, хотя и сам Сергей, нарушивший наше тайное и мерзкое занятие, мог тоже за это поплатиться, попавшись под горячую руку, потому что нам с Володей пришлось в панике заметать следы нашего гнусного преступления, так как его визит был совершенно неожиданным, и мы подумали, что внутрь просто рвется кто-то из местного персонала больницы.

В силу всех этих обстоятельств торжественный осмотр Сережей сексодрома был несколько смят, но, тем не менее, последний привел его просто в телячий восторг. Ему понравилось все: и диванчики, и подпружиненная конструкция центральной подвижной части, и откидывающийся столик, а открывающиеся диванные рундучки. Они были достаточно емкими, и позволяли буквально в течение нескольких минут навести идеальный порядок в любом холостяцком хозяйстве, не зависимо от его состояния. Покидай в них быстро все, что валяется в квартире без дела или несовместимо с эстетическими представлениями ожидаемой гостьи – и готово! Шик, блеск, красота! Удобство очевидное.

Собственно тут, прямо при первом осмотре, я думаю, у Сережи, и родилась впервые эта мысль – обменяться со мной квартирами и тем самым завладеть моим маленьким гнездышком, причем обязательно вместе с основной его диковинкой – сексодромом. Но об этом речь пойдет чуть позже.

Как я уже говорил, Сережа даровал жизнь последнему кролику, выпросив его у нас, чтобы использовать, как оригинальный живой подарок для своей очередной пассии, якобы обожающей животных. В качестве компенсации он вытащил из своего портфеля нехитрую закуску и выставил нам бутылку водки, которая и была употреблена тут же – за упокой уже загубленных нами девяти жизней. Десятая, спасенная им жизнь, перекочевала в его опустевший портфель, из торца которого теперь торчала только ее грустная мордочка с уныло повисшими ушами. Объяснив Сереже всю критичность ситуации, которую он создал своим внезапным приходом, мы вытолкали его за дверь вместе с везунчиком кроликом, а сами, освеженные выпитым, вновь продолжили свое черное дело – освежевание… Собственно и все. Такая вот грустная гастрономическая история.

Дальше ничего особенно интересного не было. Кроликов благополучно съели, причем в этой заключительной стадии операции почему-то активно участвовали все сотрудники нашей лаборатории – как сторонники умерщвления объектов, так и ярые противники этого.

Засоленные кроличьи шкурки еще долго гнили в кастрюле с рассолом, пока их не выбросили на помойку.

Сексодром был благополучно достроен и установлен на свое место – в нише моей комнаты.

Судьба же единственного оставшегося в живых последнего кролика туманна и мне доподлинно неизвестна. Сережа рассказывал об этом как-то неохотно, сбивчиво и уклончиво, стыдливо отводя при этом глаза в сторону, из чего я заключил, что после вручения ушастого объекта в качестве оригинального презента, его скорее всего постигла участь своих собратьев. Кушать то хочется…

А вот продолжение этой истории, как я уже говорил, вылилось в то, что Сергей решил обменять, описанную выше, причем не только описанную и замызганную, а еще и скандально известную свою квартиру, на мою маленькую, но с непременным условием: чтобы я привел там все в идеальный порядок и передал ее ему в сборе, вместе со всем ее содержимым, в которое, естественно, и в первую очередь входил и достроенный мною сексодром. Как сейчас говорят – под ключ.

Вы спросите: а что это за глупая прихоть такая – обменять, хоть и не свежую, но отличную полноценную квартиру, да еще, если вы помните, и условно двухкомнатную, на мою маленькую одиннадцатиметровку? Сейчас объясню. Тут, конечно же, есть своя подоплека.

Несостоявшийся обмен

А я еду, а я еду за туманом,

За туманом и за запахом тайги…

    Пестня

Тут дело в следующем. Это сейчас любую квартиру можно продать кому угодно – хоть москвичу, хоть иногороднему, хоть негру преклонных годов, хоть кому, а в те старые добрые времена, когда квартиры были собственностью государства, для не москвичей главное было не получение квартиры как таковой, а московская прописка. Причем, что интересно, именно эта самая прописка в Москве зачастую стоила значительно дороже самой квартиры. «Без прописки ты пиписка, а с пропиской человек» – именно это положение так точно и передает скабрезная народная мудрость того времени. А народ наш, как известно, не только мудр, но и исключительно талантлив в точном и лаконичном выражении этой своей мудрости. Так что в этом вопросе ему можно верить.

Прописаться в Москве простому смертному было тогда практически невозможно. Существовала только одна лазейка – фиктивный брак. Поэтому холостой москвич являющийся единственным квартиросъемщиком отдельной квартиры, площадь которой позволяет прописать туда еще и его будущую супругу, а тем более с ребенком, был тогда на вес золота. А Сережа, если вы помните, как раз и был таковым – москвич-холостяк, без вредных привычек, в детородной возрастной категории и с отдельной квартирой на себя же одного.

В описываемый мною период, он как раз и прокручивал именно такой вариант. Готовился вступить в брак. Фиктивно, но, естественно, не бесплатно. Через кого-то он заочно познакомился с дамой – то ли армянкой, то ли грузинкой, которая была готова на все, лишь бы она сама, а главное, все ее будущее многочисленное потомство могло бы приобщиться к богемной столичной жизни. Оригинальность же этого Сережиного шага состояла еще и в том, что дама эта была вроде бы одинокой, но, как говориться в известном анекдоте, при этом еще и немножко беременной. И ей не столько была нужна эта обшарпанная Сережина квартира, сколько, как я уже говорил, пресловутая московская прописка, с которой при наличие денег можно было бы легко, а с маленьким ребенком еще и по льготной очереди, вступить в кооператив, и, вновь разведясь, получить просторное жилье в Москве уже только на себя и своих будущих детей.

А как же потом Сережа, после развода-то? Хоть и фиктивный, но все-таки бывший ее муж? – спросите вы. А никак. По договору с ней должен выписаться куда-то в пространство и все. Ему, жениху нашему, на это сейчас совершенно наплевать. Потому что он, как уже было сказано, опять находится в состоянии переосмысления всей своей никчемной и беспутной жизни и, будучи в этот момент в очередной раз крепко битым, планирует вообще покинуть столицу – «этот притон звериной жестокости, отвратительных пороков и сомнительных удовольствий» и уехать куда ни будь, даже не к тетке, даже не в глушь и даже не в Саратов, а куда-то еще, еще дальше, в затуманную Сибирь, в глухую пахучую тайгу, на заимку, лесником, егерем, каким ни будь или обходчиком неважно чего, чтобы после простой, нужной людям и здоровой физической работы, возвращаться в свою теплую избу, вкушать плотный ужин, изготовленный из незамысловатых, но экологически чистых, наполненных свежими витаминами продуктов, а после этого, пропарившись в баньке, долгими зимними вечерами при свете керосиновой лампы писать свои гениальные пьесы, рисовать ни с чем не сравнимые по оригинальности совершенно авангардные картины, балдея и от физической трудовой усталости, и от творческого переутомления, чтобы, вконец обессилив, сладко засыпать под треск поленьев в печи, прижавшись к теплому боку любимой и бесконечно преданной, тоже предварительно помытой и обласканной в жаркой бане, подруги жизни…

Такая у него была на тот момент жизненная диспозиция. Над подбором этой фронтовой подруги, этой декабристки, готовой ради него к любым лишениям души и тела, он и ломал теперь себе голову, часто и в глубокой задумчивости перелистывая эту свою знаменитую «Книгу жизни», делая из нее одному ему понятные выписки, а время от времени, проводя и натурные испытания отдельных, наиболее достойных экземпляров для экспериментального уточнения некоторых одному ему известных интимных деталей.