Жалган

Жалган
Жанна Ермековна Курмангалеева

Много у кочевников сказаний о великих ханах и батырах. Но история умалчивает о тех, о ком не сложили легенд, но память о ком неизменно хранится в бескрайнем степном просторе.

Пролог

Широка степь. Конца и края ей не видно, ветер гнет легкую траву, играясь. Клубятся облака в высоком вечном небе, молодая красавица-луна взошла над равниной, оглядывая свои владения и любуясь на свое отражение в бурном, неугомонном речном потоке, смутно высятся горы, все ближе и ближе. И везде в степном просторе дышит жизнь. Кружит над землей кречет, плещется в воде рыба, мелькает в траве корсак, выискивая мышь, поют свою ночную песнь сверчки. Ржут лошади, пасущиеся на джайляу.

Ребенок, услышав этот благой для уха звук, вскрикнул от радости. Вывела река к людям. Спасутся теперь. Маленький человечек покрепче ухватил свою ношу, укутанную в одеяло, чтобы не дай небо не выскользнула из детских уставших рук. Босые израненные об камни ноги снова пустились в путь, норовящие закрыться глаза цепким взглядом провожали каждое движение.

Мальчик сладко зевнул, думая о теплой кошме и о сегодняшнем кошмаре. Ночью во сне увидел, как волки дерутся. Как скалят клыки!.. Страшно стало. А маме-то что? На тебе, сынок, овец, иди паси. Еще солнце не взошло, а он тут как тут. Блеяли овцы, лакая воду в реке. Большая теплая шапка сползла на лоб. Порывисто убрав ее с глаз, мальчик почувствовал, как пятки защекотал страх. Движется что-то. Волк? Или какой-нибудь другой степняк? А может, человек?..

Что-то маленькое, грязное, с длинными волосами, вынырнуло из гущи высокой степной травы. Ребенок, примерно тех же лет, что и он сам. Маленький пастух молча стоял, не в силах сказать ни слова.

Ребенок, прихрамывая, подошел к нему. Тут мальчик увидел у него в руках свернутое одеяло. Беглец молча всучил ему сверток. Пастушонок покорно взял его и, опустив глаза, удивленно раскрыл рот. Малыш. Разбуженный, он заерзал в своем одеяльце и заплакал. Мальчик посмотрел на своего гостя, ожидая, что он скажет хоть что-нибудь. А тот, тяжело дыша, убрал волосы с лица. Тут только пастушонок увидел, что это – девочка.

Свет вдруг хлынул в степь, окрашивая потемневшую землю. Тень упала перед девочкой. Она обернулась, где за ее спиной над горизонтом медленно восходило солнце.

Девочка зашаталась и вдруг повалилась с ног. Мальчик успел свободной от младенца рукой поймать ее за локоть, прежде чем она стукнулась головой о землю. Наконец с мальчика спало оцепенение и он завопил что есть мочи:

– Эне-е! Па-апа, скорее, идите сюда!

Глава I

– Я сдеру с нее шкуру! Ее притащат ко мне на аркане! Уж я научу эту паршивую Селсаяк отвечать за свои слова.

Саткын, склонив голову, молча слушал, как его манап ходит по юрте, злится, кричит и от своего крика злится еще больше. Торговец в расшитых шелком одеждах смущенно сидел, поджав ноги под себя. Саткын со злостью поглядывал на виновника всего этого. Впрочем, откуда ему было знать, что новость о том, что какая-то там девица плетет неугодные манапу речи, так его взбудоражит.

– Пригрел змею на груди, растил под своим крылом, как родную, уберег от врагов… Камча будет ей уроком, прикажу рассечь кожу до костей, чтоб неповадно было… Найдите кого-нибудь, чтоб поехал туда!

– Мой повелитель, – влез Саткын, – позволь мне поехать. Мне все равно туда дорога лежит. Я Жылдыз знаю, поговорю с ней. Накажешь ее – и речи ее станут только дерзче. А я ей мысль твою, великий, передам в целости и сохранности, и она о тебе мнение изменит, и уважения проникнется. А люди потом говорить будут – какой наш правитель великодушный. Обещаю.

Громкие слова, но цель свою нашли. Манап долго смотрел на своего посла, и Саткын про себя улыбнулся. Дурак. Как тростинка – куда ветер подует, туда его и клонит. А ветер ему он, Саткын. И почему, о небо, досталась власть этому недалекому? По праву крови, не по достоинству. Справедливо это?

– Хорошо, поезжай, – наконец согласился он. – Но смотрите мне оба – доиграется твоя сестра, получит когда-нибудь, чего так добивается.

– Спасибо, повелитель.

Саткын смиренно замолчал. А манап спросил у торговца:

– А что там с Каракчы? Не слышно про него ничего?

– Слышно, великий, – с облегчением ответил купец, радуясь перемене разговора. – Продолжает свои гнусные набеги. Я сам не встречал, но по дороге сюда встретил туткунский караван. Идет понурый, потрепанный. Говорит – Каракчы, этот негодяй. Налетел, как вихрь, убил воинов, забрал товар, и унесся. Но, один из его парней сказал, что вроде как подстрелил негодяя. Тот-то все равно сбежал, но, может, помрет где-нибудь в степи.

– Да… – протянул манап, потирая подбородок. – Наших не трогает пока, и то спасибо. А разбойников в степи много было, и все мертвы. И этого поймают.

Поймают, про себя согласился Саткын. Но сколько людей перед этим еще погибнет – никто не знает, и даже манап этого сказать не сможет.

Дальше разговор слушать не стал. Незаметно вышел из юрты, начал собираться в дорогу. А что там собираться – седло на коне затянул да и скачи куда тебе надо. Куда там его анда ускакала в этот раз?

Жулдыз потянулась и огляделась. Наступила осень, ранний холодок пробежал по раскинувшейся на многие конные переходы степи. Невдалеке горы, подернутые дымкой. Мощные мускулы гнедой кобылы Буркит шевелятся, перекатываются, как волны в реке Авре. Зря приезжие степь однообразной зовут. Хотя куда им, никогда не бегавшим вольно по ее просторам, не слышавшим, как хрустит песок под ногами, не зарывавшимся лицом в гриву верного коня, не нырявшим в ледяные озера, не познавшим свободу бесконечной степи, неустанного ветра и высокого-высокого неба. Для других здешние территории были блеклыми, а для местных цвета ее и не могли быть ярче. Не за то ли стали они в глазах чужаков варварами, слишком высоко ценящими свою “дикую свободу”?

Она отвернулась от гор и направила взгляд на полночь, где был ее родной дом. Аул таулыков так никогда и не смог дать ей того, что осталось там. И уж конечно, для Жулдыз таулыкская горная местность и ее родная степь совсем не были одинаковы. Тут все другое. И небо, и светила, и реки с озерами. Скоро начнется перекочевка, кош полезет еще выше в свои горы. И она за ними… Столько лет уже что-то в ней толкалось на родину, поваляться в траве, вдохнуть знакомый запах, проскакать на лошади, раскинув руки, чувствуя жестокий, но свой, ветер на лице. Она еле сдерживалась, чтобы не гикнуть и пуститься в галоп. И так далеко уехала.

Вдруг она встрепенулась, выгнулась, как лук, висящий у нее на плече. Показалась вдалеке ее будущая добыча. Жулдыз тихо щелкнула языком, и шевельнула коленом. Лошадь тряхнула головой и повернула туда, откуда вышло солнце. Зацокали копыта по земле, и великолепный тулпар, поднимая пыль вокруг, начал набирать скорость. Приближаясь, Жулдыз прижала стрелу к тетиве и приготовилась к охоте.

Жулдыз скакала во весь опор, низко пригибаясь к шее Буркит, из-за песка почти ничего не видя. Когда прямо перед лошадью появились слабые очертания человека, Жулдыз резко откинулась назад и, придерживая добычу позади себя и шапку на голове, крикнула:

– Тпр-ру!..

Буркит мгновенно остановила свой бег и встала на дыбы. Жулдыз, успокоив кобылу, со злостью посмотрела, кто же оказался достаточно глуп, чтобы выскочить перед лошадью на полном скаку. До чего же удивилась Жулдыз, когда увидела, что от пыли стоит и отплевывается ее анда Саткын.

Она бросила шапку на землю и прыгнула за ней, на радостях даже не скривившись от боли, когда ступила на больную ногу.

– Привет, анда. Чего на дорогу выскакиваешь?

Саткын широко улыбнулся и подошел к ней.

– Откуда ж я знал, что ты и затоптать можешь?

Друзья засмеялись.

– Что ты в степи один делаешь? – спросила Жылдыз, когда они уже уселись на землю, как на щедро расстеленную кошму.

– Так ведь я не один.

Она весело покачала головой и достала нож из-за пояса – у нее кончались стрелы, надо было настрогать новых.

– Выполнил поручение манапа, великий посол?

– Выполнил, – не без гордости ответил Саткын. – Думал, вернусь, отдохну, съезжу с тобой на охоту, а тебя – нету.

Он присвистнул и неопределенно махнул рукой куда-то.

– Сидит Толкун дома одна, тоскует.

– А, Толкын… – тихо, как бы неохотно протянула Жылдыз имя сестренки, произнося его на свой, степной, лад. Они всю жизнь так и общались – каждый по-своему. – Ладно уж, не из-за моей же прихоти меня не было. Ты-то зачем сюда принесся, анда?

– Тебя найти.

– Зачем? – нахмурилась она.

– Манап гневается. На тебя, сестра.

– “Манап гневается”, – фыркнула Жылдыз, презрительно сплевывая и смахивая стружку с колен. – Мне нет дела до того, что этот дурень там делает, пусть хоть на голове стоит – мне все равно.

Саткын невольно усмехнулся, узнавая тупое упрямство анды на ее простом, грубоватом, бровастом лице.

– До него доходят слухи, что ты ругаешь его за его спиной, непристойные вещи говоришь. Ты бы осторожнее, анда, осторожность еще никого не погубила. И зачем ты это незнакомым выговариваешь?