Жалган

Лужи после растаявшего снега похлюпывали под сапогами. Сквозь слой разрыхлевшего льда прорвались цветы и травы, на редких деревьях проклюнулись почки. Безмятежное чириканье возвещало о том, что птицы вернулись. Буранная зима наконец истощилась, уступила весне.

В ауле таулыков праздновали Наурыз. Уставшие после заморозок люди обрадовались празднику, устроили игры. Палуаны с победными возгласами валили своих противников, всадники гикали, сбивая тымаки. Скачущие на байге лошади с топотом проносились мимо. Молодые влюбленные поставили качели алтыбакан.

Одна пара устроила свадьбу. Вокруг дастархана расселись гости, уплетая угощения и иногда взрываясь хохотом. Рядом бегали малыши, играли в “Аксерек пен коксерек”. А во главе сидели поправившийся Саткын и его невеста Карлыгаш.

Вчера от него Толкын пришло приглашение. Понимая, как это важно для нее, старшая сестра не стала ей запрещать. Да разве ей запретишь? Азат домой не рвался. И понятно, почему – отец и брат вряд ли простили его. А одну сестренку отпустить не решилась, пришлось поехать с ней.

Жулдыз издалека поглядывала за Толкын, сидящей рядом с братом. Анда Саткын ласково приобнял Толкын, говоря ей что-то. Ее келин Карлыгаш-Чабалекей была красивой миниатюрной девушкой. Из-под высокой саукеле на бледный лоб падали черные локоны. Но для Жулдыз важнее было то, с какой любовью она смотрела на Саткына. Сам анда выглядел по-настоящему счастливым, и Жулдыз искренне радовалась за него.

Толкын не стала сидеть до конца торжества. От Жулдыз не укрылось, как Саткын уговаривал ее остаться. Но сестренка лишь обняла его, и пошла к сестре. Жулдыз вспомнила, как они встретились тогда с Толкын.

Буркит тогда сама привела ее к сестренке. Когда их очертания наконец появились в поле зрения, она спрыгнула на землю и пошла навстречу. Толкын осеклась и остановилась на полпути, когда сестра обняла ее, отпуская свой страх за нее. Жулдыз почувствовала, как синлим ткнулась ей лицом в плечо и тихо заплакала.

– Что с тобой случилось? – с тревогой спросила Толкын, отстранившись.

– Неважно, это позади. – Ее голос сорвался. – Наконец я это поняла…

– Где Саткын-ага?

– Он жив, не бойся. Но он ранен, и я оставила его у друзей.

Тягостное молчание повисло между ними, только гудел зимний ветер.

– Послушай, Толкын, – наконец решилась Жулдыз. – Ты, наверно, все знаешь…

– Знаю.

– Ты простишь меня?

По своему обыкновению Жулдыз ничего не объясняла. Ни то, почему она не сказала ей про грабеж, ни то, почему умолчала про ее отца. Толкын все поняла и так.

– Ты бросила меня. Снова.

– Я не могла рисковать тобой, Толкын.

– Но собой же ты рискуешь! Почему я дороже тебя?

Жулдыз засмеялась.

– Потому что ты – все, что останется после меня. Ты, Буркит, да может Саткын. Пока вы целы, мне умирать не жалко.

Этот разговор вспомнила Жулдыз, когда Толкын, как всегда припевая, подошла к ней.

– Поехали домой?

Она кивнула. Толкын села на коня Азата и они тронулись прочь.

– Про что вы говорили?

– Он спросил, где мы теперь живем.

В начале зимы они заехали к таулыкам, бесшумно собрали юрту и уехали. Теперь они – Толкын, Азат и Жулдыз – пока жили отдельно.

– И что ты ответила?

– Сказала, что сами по себе.

Жулдыз задумалась.

– Толкын, если хочешь, ты ведь можешь остаться с ним. Он выздоровел, сможет дать тебе все, что захочешь…

– Я знаю.

Лошади размеренно шагали по потеплевшей земле.

– А где там Жуас? Давно его не видела, – вдруг прервала молчание Толкын. – А то вы ведь так часто видетесь.

Поняв намек, Жулдыз закатила глаза и легко толкнула ее в бок.

– Пару раз увиделись. И что?

Сестренка звонко рассмеялась и пустилась в галоп. Жулдыз погналась за ней. Раны ее тела уже зажили. Теперь и боль ее души оставалась позади, в следах лошадиных копыт, уносимая смехом, пением сестренки и бушующим ветром. А впереди открывались родные просторы бесконечно широкой степи.