Фарватер

– Ну а что тогда?! Ты сам знаешь, у нас конкретное количество мест, работы, в конце концов! На борту зачислено ровно 20 матросов, мы не можем выйти из гавани только с 18!

Он был прав. Я закрыл глаза и сказал:

– Я сам их приведу.

– Времени на уговоры нет! До четырех склянок осталось 3 часа, мы…

– Дай мне время! – жестко приказал я. – Капитан тут я, и если какие проблемы у нас и будут, они будут у меня одного.

Он безнадежно вздохнул.

– Дело твое. Не забывай только, кто сейчас сидит на троне капа-два.

– Не забуду, – буркнул я, отойдя в сторону и аккуратно стягивая с себя мундир, чтобы он не треснул на плече, как угрожал.

– Что ты творишь?

– Приобретаю более фамильярный вид, – последовал ответ.

– Тебе это не обязательно, тебя и так никто не боится, – заметил он.

Я запустил в него шляпой и, найдя свои сапоги, сошел на землю.

Трактир “Адмиральская каюта” ничем не отличался от всех других и не совсем оправдывал свое обещающее комфорт название. Я зашел туда и начал искать глазами знакомые фигуры. Шаки сидел к двери спиной и спокойно потягивал трубку, Эмин пил и сидел ко мне лицом. Подняв взгляд от кружки, он увидел меня и толкнул товарища, что-то бормотнув ему. Они оба обернулись и удивленно привстали со своих мест.

– Дюк! Ты чего тут? Тоже самоход?

Я понял, что они не знают о моем новом посте. Улыбнувшись и неопределенно пожав плечами, я показал на стул и спросил:

– Могу я?..

– Конечно, – развел руками Эмин. – Мы же друзья. Садись.

Я послушался.

– Тебе хорошо, – с завистью протянул Шаки. – Тебя только арестуют недели на три.

– Что?.. А, да…

Подумав и побарабанив пальцами по столу, я сказал:

– Ладно, не буду табанить, – они изумленно поглядели на меня, а я продолжил: – Кап-три теперь я.

Они шугано подорвались, как на минах сидящие. Наконец после пары секунд неудобного молчания у Шаки нарисовалась мученическая улыбка и он осведомился:

– И что ты намерен делать, а, Дюк?

– Вообще-то я был намерен выпить кружечку холодного шила, но, кажется, мне это не удастся… – попытался отшутиться я.

– Говори прямо, как мужчина. Что ты намерен делать?

Я вздохнул и потер ладонью шею.

– Если честно, я не знаю. Но вы видите, что я один.

– Во-первых, где гарантия, что за дверью никто не стоит? А во-вторых, ты и сам прекрасно справишься.

Я засмеялся.

– Спасибо, конечно, за сей своевременный комплимент, но волоком я никого никуда тащить не буду.

Они молчали, я видел, что они мне не верят.

– Слушайте, когда я вошел, вы думали, что я все еще старпом. И вы решили, что я сбежал. Верно? Вам не пришло в голову, что меня прислали пригнать вас назад. Что изменилось?

Они все еще молчали, но в этот раз потому, что сказать им было нечего.

– Так, – я хлопнул руками по столу и поднялся. – Устраивать теартальную… или театральную… неважно, в общем, драму я тут разыгрывать не хочу. Говорить, что я такой же как вы и прочая болтовня. Мне это не надо, да и вам тоже. Если вы не согласны, то я пойду. До свидания, – я козырнул и развернулся.

– Но, – услышал я у себя за спиной, – как ты… с неполным экипажем?

Я безразлично пожал плечами.

– Никак. Меня выпнут с моего места, поставят на мое место какого-нибудь больного садиста, который ни с кем церемониться не будет, найдут беглецов и… Впрочем, мне откуда знать? Всего хорошего, – я было ушел, но не тут-то было.

– Угрожаешь? – с сомнением спросил Эмин.

– Я констатирую сухой факт, – возразил я. – Скажи, что это будет не так. Семь футов под килем.

– Да стой ты!

Я выжидающе взглянул на них. Они переглянулись и наконец Шаки поинтересовался:

– А что будет, если мы согласимся?

Я посмотрел в окно, чтобы узнать время и ответил:

– Я, конечно, не уверен, но что-то мне подсказывает, что вы возьмете ноги и гарделя в руки и поможете шхуне выйти из гавани.

– А потом?..

– Пойдете балабасить?.. – повторяя их неуверенный тон предположил я.

– А ты не врешь?

Я закатил глаза.

– Все-таки без драматических постановок не обошлось… Слушайте. Мы служим вместе уже… сколько?.. 6 лет. Неужели после всего этого вы решили, что я возьму в руки… плеть? – с ненаигранным отвращением закончил я. Наверное, именно презрение, с которым я произнес последнее слово, убедило их в моей младенческой невинности.