Красное небо

– Ну вот! – заявляет он с гордой улыбкой.

А затем, невольно последовав за взглядом красавицы-комсомолки, юноша тоже взглядывает на ее колени и начинает краснеть.

Девушка поднимает глаза и молча смотрит. Ждет. А потом и юноша, опомнившись, глядит выше и ловит на себе взгляд Оливии.

– Ох… эт… ты… эт… – бормочет он неразборчиво.

Миг спустя юноша даже останавливается и краснеет, сознавая, как глупо, наверное, выглядит в глазах комсомолки.

Девушка, впрочем, просто стоит и ждет. И тогда, опомнившись, Василий начинает суетиться.

– Сейчас-сейчас! – зачем-то объясняет юноша.

Промыв руки чем-то вонючим, он затем моет их прозрачной жидкостью, в которой скоро угадывается запах водки.

– Хех! Видал бы меня Дмитрич! Ха-ха! – шутит он неуклюже, но чувствует себя неловко и даже сам не смеется.

А после, достав аптечку, вытащив раскладной стульчик из-под сидения грузовичка, он приготавливает место и предлагает девушке сесть.

Оливия, поглядев на водителя с подозрением, спокойно и непринужденно усаживается на раскладной стул, а Василий тут же встает на колено, рядом кладет аптечку, открывает, сразу достает бинт, вату, пододвигает открытую бутылку водки, заматывает вату в марлю, обливает водкой, а потом уставляется на разодранные коленки и замирает в нерешительности.

– А тебе разве можно ее с собой возить? – спокойным, непринужденным тоном интересуется девушка.

– А? – поднимает юноша испуганный взгляд.

– Водку, – поясняет Оливия.

– А? А! А чего? Я ж ее не пью?

Вопрос немного оживляет Василия, помогает ему выйти из ступора, и юноша тогда осмеливается начать процедуру.

– Ты… это… смотри, щипать будет.

Аккуратно он прикладывает к расцарапанной коленке слегка промоченную водкой марлю с ваткой, и девушка слегка прищуривается, зашипев. Уже через несколько секунд она справляется с легкой болью, и водитель сразу же начинает заматывать коленку бинтом.

– Так… вот… сейчас…

Оливия спокойно наблюдает за тем, как неуклюже работает юноша руками, боясь прикоснуться случайно к ноге. Раскрасневшийся, он осторожно и заботливо наматывает бинт, а когда заканчивает, то становится ясно, что начальную военную подготовку он в школе не прогуливал.

Бинт на коленку ложится красиво и ровно. Подвигав ногой, комсомолка даже удивляется, ну а Василий, довольный результатом и сам, гыгыкнув и почесав затылок, принимается за вторую коленку.

– Ну, сейчас и тебя починим! Гы!

Девушка остается безразличной и глядит как-то странно, отчего юноша сразу умолкает, не делая попыток снова подшутить.

Оливия тем временем оправляется от легкого шока, ненадолго вернувшего ей чувства. Она вновь становится безразличной, что отражается приятной расслабленностью мышц лица, начавшего казаться слегка высокомерным, но Василий, смущенный до крайней степени, не замечает этого, поскольку сосредотачивает все силы организма, чтобы не коснуться случайно ножки комсомолки и не доставить ей этим абсолютно лишних неудобств.

Сама же девушка ничего не стесняется. Повинуясь своим мыслям, осмотрев внимательно довольно симпатичного юношу, одетого в рабочее, с короткой стрижкой и вихрами, она незаметно берется за ткань юбки и начинает ее поднимать.

Когда подол оказывается на середине бедер, то Василий все-таки это замечает. Увидев красивые ноги девушки, он сначала застывает, невольно став их рассматривать, но следом тут же уводит глаза, возвращает, путается, оступается и чуть не падает, но все же отставляет ногу и встает.

– Ну-у… это… все… как бы… – чешет юноша затылок, отвернувшись.

Девушка не теряет ни мгновения, встает, подходит ближе, непринужденно и легко берет водителя за ладонь, опускает ее резким движением и старается просунуть под упавший подол синей юбки.

Пальцы Василия оказываются на бедре Оливии, чуть выше колена. И тут же она со вздохом невольно вздрагивает, не сумев удержаться. От прикосновения, по всему бедру холодком ударяет ток и кажется, будто к ноге на миг приложили лед. А затем мышца слабеет с приятным чувством, а комсомолка беззастенчиво начинает поднимать руку юноши выше.

– Э… э… Э! – спохватывается Василий. – Да ты чего?! Разве ж можно ж… это ж… я ж не это же!

Оливия молча и с недовольством глядит на юношу. Отняв руку, он, весь покрасневший, отскакивает в сторону.

Трудно представить, будто бы действия красавицы-комсомолки могли не подействовать на юношу. Дыша через рот, он уже выглядит так, будто пробежал километров пять, кажется, даже начинает потеть, взгляд прячет и до жути смущается, а от волнения даже на шее у Василия заметно вздуваются вены.

Оливия уже, вздохнув, подступает ближе, чтобы продолжить то, что она начала, но юноша вдруг заговаривает, не обернув голову и слегка нахмурившись.

– А я ж думал, врет эта Настасья Федоровна! – заявляет он, будто оскорбленный. – А ты что ж, такая, что ли?

Девушка застывает на месте, но выражение на ее лице мгновенно теряет спокойствие. Разумеется, юноша не может знать, что вынуждает комсомолку так странно себя вести, но становится дико обидно. Одно дело, когда окружающие винили ее без повода, сейчас же все немного иначе, и слова Василия ударяют в самое больное место: до сих пор все обвинения строились на вымыслах и слухах, теперь же они тем обиднее, что имеют хоть какую-то основу.

Это снова заставляет чувства вернуться.

– Придурок! – вскрикивает девушка, не удержав порыв.

Толкнув Василия, она хватает велосипед, чуть не спотыкается, а сама уже начинает плакать, не удерживая целое море слез, вдруг начавшее проливаться из глаз.

– У меня еще никого… – говорит она сквозь плач, оправдываясь зачем-то перед человеком, почти незнакомым. – У меня никого еще не было!

На лице юноши мгновенно отражается вся глубина и сила его простецкого сочувствия. Тут же он сжимает от обиды кулак, не зная, что сказать, и отпускает девушку, с горя зашвырнув в траву открытую бутылку водки.

Умчавшись прочь, Оливия долго еще едет на велосипеде, отирая ветром слезы. Уже все решено и поворачивать назад она не станет. А Василий не поехал следом, отчего сразу же и хорошо и дурно. Почему не поехал? Кто знает, может, именно ему и суждено было отговорить девушку совершать самую большую ошибку в жизни.

Теперь уже все не важно. Девушка повторяет это, чтобы успокоиться, и это срабатывает. Не проходит и часа, после того, как она начинает повторять в голове эту мысль, как слезы перестают литься. А может, они просто уже закончились, потому как на душе все еще пасмурно и гадко, и эта слякоть, рождающая слезы, никуда не исчезла.

Тем удивительнее, что это настроение цветет во всю силу осенней печали именно сейчас, когда вокруг алым закатом рдеет теплый, весенний вечер, готовясь сменится ласковой прохладой ночи. Так тепло, так нежно весна цветет яркими коврами, пестрым цветом манит взгляд даже в багровых тонах уходящего за горизонт солнца, а на душе холод и мертвенность поздней осени.

Эта пустота не исчезает, но она странным образом вытесняет чувства, или, лучше сказать, поглощает их. Ехать остается совсем немного, когда Оливия успокаивается окончательно и, еще раз всхлипнув, она сворачивает с дороги на тропу, ведущую к заброшенному, стоящему на реке зданию.

Чуть дальше от этого поворота начинается опасный участок дороги, который не так давно был закрыт. Мост, готовый обвалиться, решено было не восстанавливать, а потому его просто обрушили, и движение по этой трассе сразу же прекратилось.

Поворот к частным владениям, остался за спиной. Еще какая-то дорога тоже уходила в сторону, но там, видно, никого не бывает, и колея почти вся заросла травой, так что ее легко было бы упустить.

Оливия запоминает все эти детали вплоть до самой последней мелочи. Ругая себя, что в этом нет никакой необходимости, она добирается до большого здания бывшей маленькой станции, велосипед оставляет на входе, а сама, вздохнув и начиная каменеть перед входом в развалины, она заставляет себя пройти внутрь.

Здание без стекол, дверей, без перил на лестницах, даже без покрытия на бетонных полах – голое, как недостроенный дом, стоит у самого обрыва. Старое, высохшее русло, уже даже трудно опознать, а сама река теперь бежит внизу, в ущелье, падая в него не здесь, как было прежде, а гораздо дальше.

– Ну, все… – вздыхает Оливия, храбрясь, и поднимается на третий этаж заброшенной станции.

Отсюда давно утащили все, что только можно было утащить. Остались только стены, да и их тоже местами подковыряли. От крыши тоже остался лишь бетон, но наверх залезть никак не удается, так что приходится довольствоваться высотой третьего этажа. А впрочем, глянув из окна в ущелье, девушка сразу понимает, что этой высоты ей будет вполне достаточно.