Красное небо

Оливия чувствует, как беспокойства волной талого ручья падают из сердца вниз, разливаются по телу, обжигая и следом тут же успокаивая каждую клеточку. И девушка, выдохнув, едва удерживается от желания обнять этого лысого добряка.

– Спасибо, Клим Саныч! – выпаливает Оливия и тут же убегает из кабинета.

Впрочем, скоро ей действительно приходится вернуться в кабинет директора. Рассерженная учительница, не обращая внимания на попытки девушки извиниться, оставляет в дневнике запись. Поначалу Настасья Федоровна и вовсе хочет пригласить в школу родителей, но отчего-то смягчается, видимо, просто не желая тратить время попусту.

Да и в учебе Оливия не испытывает трудностей, а ее оценкам могли бы позавидовать многие ученики, так что ее персона хоть и вызывает у Настасьи Федоровны неприязнь, но не такую, которую женщина не могла бы побороть.

Вернув себе дневник, забрав портфель и выйдя из кабинета, комсомолка сразу же читает свежую надпись, которая рассказывает, что девушка отвратительно себя ведет. Потребовав родителей самостоятельно разобраться с поведением дочери, Настасья Федоровна избавила их от необходимости посещать школу, о чем, разумеется, тоже сообщила в послании.

А впрочем, уже скоро под этой надписью появилась и еще одна. Клим Саныч, как и обещал, сделал заметку прямо под записью учительницы, где добавил, что все необходимые меры приняты и чрезмерное наказание приведет к нежелательным последствиям. И сформулировал эту мысль он так красиво, что Оливия несколько раз ее перечитала, все больше проникаясь убедительностью директорской формулировки.

Потому и домой она отправляется, так и не решившись поправлять на голове прическу. Пучок волос, символизируя хорошее, ну, или близкое к этому настроение, так и остается висеть чуть выше правого уха, несмотря на все произошедшие события. И даже взгляды прохожих сегодня не очень беспокоят. Скоро лето, а с ним еще и придет черед совершеннолетия, скоро учеба изменится, кончится детство – столько впереди неизведанного, столько вдохновляющих открытий! Даже странно, думается комсомолке, что ее настроение в такое время вообще способно портиться, насколько бы уважительная причина не стояла за этими переменами.

Только в арке становится вдруг беспокойно. В тоннеле никого нет. Да и сейчас день. Люди бродят на улице, да и во дворе сидят уже старушки, но в этот большой проем из бетона, соединяющий улицу и двор многоэтажки. А затем мимо проходит молодая женщина с дешевой коляской, больше похожей на каркас, обтянутый одеялом, и стоять на месте уже становится неловко.

И все же в том месте, где утром была драка, Оливия внимательнее глядит по сторонам. Делает она это почти неосознанно, но не замечает ни одного пятнышка крови, и это немного успокаивает.

А затем все обычно. Сегодня девушка не покидает дома. Сегодня Виолетта все равно занята, а одной на улицу идти не хочется. Кроме того, нужно выполнить домашнюю работу до того, как вернутся родители.

Хотя, даже и так остается еще целых четыре часа свободного времени, когда девушка оканчивает делать задания учителей, а потому вскоре катушки с магнитной лентой начинают крутиться на магнитофоне и скучную атмосферу украшает настоящий музыкальный фейерверк: такое редкое сочетание звуков, льющейся из катушечного магнитофона.

Скоро, впрочем, лента уже заканчивается, а на остальных магнитных катушках не так много той музыки, которая пришлась бы по вкусу не только отцу девушки, но и самой Оливии.

А затем девушка, от скуки изучая в доме все неизученные места, вернее, пытаясь таковые отыскать, совершенно внезапно обнаруживает необычную книгу, спрятанную внизу стопки произведений на высокой полке в родительской комнате. В книге оказывается несколько рассказов совершенно разных писателей, среди которых Оливия находит и рассказ Алексея Толстого «Семья вурдалака».

Заинтересовавшись, девушка решается полистать книжку и первым ей как раз попадается рассказ классика. Из комнаты Оливия книгу не уносит, все время поглядывая в сторону двери и беспокоясь, что родители, застав ее за чтением нежелательной литературы, могут и рассердиться. А этого особенно не хочется именно сейчас, когда утренний инцидент еще не исчерпан, а в дневнике ждет прочтения очень странная заметка, вернее две, в одной из которых комсомолку ругает учительница, а во второй уже сам директор сообщает, что поводов для беспокойства нет.

Хотя, все это забывается мгновенно, стоит начать читать. Спустя несколько страниц Оливия забывает уже оглядываться, забывает про родителей и о том, что вскоре они уже должны вернуться, не заботится даже и о том, что стоит возле шкафа, хотя до ближайшего стула всего пару шагов.

История затягивает мгновенно и развивается стремительно, проглатывает целиком, вынуждая окунуться в фантастический мир произведения, а затем, совершенно внезапно, обрывается так скоро, что добравшись до концовки, девушка еще не сразу отделывается от чувства, что рассказ ей показался слишком маленьким.

Возвращения родителей приходится ждать еще несколько часов, но Оливия даже и не замечает, что сегодня они приходят домой намного позже обычного. Все это время она лежит на спине, упершись взглядом в потолок, а сама витает в фантастических воображаемых мирах, где ужасающими картинами предстают описанные в рассказе события и оживают живущие в произведении образы.

Кровопийцы вдруг становятся такой настоящей частью жизни, такой близкой и естественной, что слегка даже становится беспокойно. Случайное движение занавеси, покачнувшейся от ветра, пугает, как грохот внезапного боя, а потом зачем-то вспоминается утренняя драка, и все становится только хуже. Теперь еще сложнее оказывается себя убедить, что простой человек способен так далеко отбросить противника ударом.

Затем раздается щелканье ключа в дверном замке, и Оливия подскакивает с кровати, а когда из прихожей доносятся родительские голоса, то она начинает готовиться к беседе и слегка нахмуривается, еще помня утреннюю обиду, не желая ее прощать, но в то же время и не имея намерений поссориться с родителями.

Наконец, спустя еще минут десять беседа начинается за кухонным столом. Уставшие родители, помыв руки, сразу идут на кухню ужинать, и в тот же миг девушку зовет мать, чтобы пригласить ее к столу, а Оливия приносит с собой дневник и вместо того, чтобы оттягивать рассказ о происшествии в школе, тут же отдает дневник отцу.

Мужчина слегка прищуривается, угадывая, что не зря дочь протянула ему дневник сразу же, не дожидаясь окончания трапезы. Однако он берется взглянуть на записи, начиная листать страницы в поисках нужной.

– Ну и что случилось? – интересуется мужчина.

И Оливия своим молчанием делает его вопрос риторическим. А вскоре отец уже прочитывает две свежие записи, отдает дневник обратно, а сам вздыхает, кажется, оставшись недовольным.

– И что это значит? – поднимает он взгляд.

Недовольство явно просматривается в глазах отца, но девушка объясняется спокойно, уверенная в своей правоте.

– Ничего, просто…

– По-твоему, это ничего? – строго перебивает отец. – Ты сама-то видела, что Настасья Федоровна написала, а?

Девушка сразу начинает объясняться.

– Клим Саныч же написал…

– Я вижу, что Клим Саныч написал, – перебивает явно недовольный отец. – Я спрашиваю, ты видела, что написала Настасья Федоровна?

Буря несправедливости мгновенно уже приготовляется выплеснуться наружу. Ведь как же это несправедливо, имея все основания противостоять укорам, не иметь ни единой возможности этого сделать.

– Да, но…

– Не надо оправдываться! – снова перебивает отец, повышая голос.

– Миша, да что случилось?! – не выдерживает его супруга.

Мужчина встает из-за стола, подходит к Оливии ближе и отнимает из ее рук дневник, который только что вернул.

– А ты сама посмотри! – раскрывает он дневник перед супругой.

Быстро отыскав нужную страницу, мужчина начинает так отчаянно бить пальцем в дневник, что сминает края бумаги, а его дочь, смотря на все это, не шевелится и даже вздохнуть теперь не решается.

Когда мать, взглянув на запись, ладонью закрывает рот и взглядывает на дочь испуганно, то девушка совершенно теряет суть происходящего. Ведь она и сама читала запись Настасьи Федоровны. В злой и сердитой манере учительница в ней призывает родителей принять меры и воспитать дочь в надлежащем виде – словом, ничего конкретного, а только лишь злобные потуги оскорбленной женщины оторваться на ребенке.

– Да ведь Клим Саныч…

– Да замолчи ты! – вдруг бросает отец так резко и грубо, что и сам виновато прячет взгляд, хоть и продолжает сердиться. – А то мы не видим, – добавляет он тише, – что Клим Саныч написал.

И Оливия вдруг обнажает свой истинный облик. Как правило, на улице она ведет себя смело, бывает грубой и кажется иногда беспринципной. Она бывает самой разной, но никогда не предстает миру слабой, плачущей девочкой. Эта часть ее характера не пробивается наружу и всегда прячется в уюте родного дома, где никто и ничто не может расстроить и причинить боль. Теперь же девушка не сдерживается.

Она пытается что-то сказать. Ведь очевидно же, что никакой проблемы нет, что сам директор убеждает в этом, сделав нужную запись, но вместо того, чтобы прислушаться к голосу разума… нет, вместо того, чтобы просто открыть глаза, родители даже не пытаются выслушать. Губы размыкаются, но тут взгляд резко начинает портиться: глаза успели наполниться слезами.

– Но я же… это же… Клим Саныч… – бубнит девочка сквозь слезы.

Здесь, в границе родного дома, ей ничего и никогда не угрожает. И вдруг – все изменяется в одно мгновение.

– В общем так, – заговаривает отец строгим, тихим, повелительным тоном. – С завтрашнего дня больше никаких прогулок. До экзаменов будешь сидеть дома и учить уроки, а вот когда…

– Но пап…

– Ты меня слушаешь, или нет?! С завтрашнего дня будешь сидеть дома!

Оливия снова пытается заговорить, но слезы уже не позволяют. Девушка начинает шмыгать, а если и старается что-нибудь сказать, но выходит у нее лишь мычание, так что она разворачивается и, плача, уходит в свою комнату, совершенно не понимая, в чем провинилась.

– Миш, – жалобным голосом зовет мужчину супруга, – может не надо было так жестко, а?

– Ничего, – вздыхает Михаил. – А как иначе?