Преступление отца Амаро

Каноник слушал, покачивая головою в знак немого согласия; он грузно опустился на кресло, отдыхая от бесполезной вспышки гнева, и поднял глаза на Амиаро.

– Но как же вы можете постулат так, в самом начале карьеры?

– А вы, отец-наставник, как же поступаете так в конце карьеры?

Оба засмеялись, и каждый заявил, что берет назад свои оскорбительные слова. Затем они пожали друг другу руки и принялись разговаривать спокойно.

Каноника особенно взбесило то, что Амаро устроился с дочерью сеньоры Жоаннеры. Если бы это была другая, он даже одобрил бы поступок Амаро. Но Амелия!.. Если бы бедная мать узнала, она, наверное, умерла бы с горя.

– Но зачем же ей знать? – воскликнул Амаро. – Это должно остаться между нами, отец-наставник. Я даже не скажу Амелии того, что произошло сегодня между нами. Все останется по-прежнему. Пожалуйста, будьте осторожны и не проболтайтесь сеньоре Жоаннере.

Каноник положил руку на сердце и дал честное слово благородного человека и духовного лица, что эта тайна навсегда погребена в его душе.

Но на колокольне пробило три часа. Каноника ждали дома с обедом. Прощаясь с Амаро, он потрепал его по плечу и лукаво подмигнул:

– Однако, вы ловкий парень, мой милый.

– Что поделать? Началось с пустяков, а потом…

– Знаете, – сказал каноник нравоучительным тоном, – это, ведь, лучшее, что есть на свете.

– Верно, отец-наставник, верно. Это лучшее, что есть на свете.

* * *

С этого дня Амаро мог наслаждаться полным спокойствием. До сих пор его волновала иногда мысль о том, что он заплатил неблагодарностью за доверие и внимание, оказанное ему на улице Милосердия. Но молчаливое одобрение каноника избавило его и от этих угрызений повести. В сущности, ведь, каноник был главою семьи, а сеньора Жоаннера лишь его сожительница. Амаро стал даже называть иногда Диаса в шутку дорогим тестем.

К его счастью прибавилось еще одно приятное обстоятельство: Тото заболела вдруг. На следующий день после прихода каноника у неё хлынула кровь горлом, и доктор сказал прямо, что у неё скоротечная чахотка, и через несколько недель её не станет.

Свидания в доме звонаря проходили теперь спокойно и безмятежно. Амелия и Амаро входили без стеснения, хлопали дверьми, говорили громко, зная, что Тото лежит в бессилии под мокрыми от постоянной испарины простынями. Впрочем, Амелия читала каждый вечер молитву Божией Матери за больную девочку и иногда даже, раздеваясь в спальне звонаря, спрашивала Амаро с печальной миной:

– Ох, голубчик, не грешно ли, что мы наслаждаемся здесь, а бедная девочка борется со смертью там внизу?

Амаро пожимал плечами. Что же поделать, раз на то воля Божия?

И Амелия развязывала юбки, покоряясь воле Божией и в этом.

За последнее время она бывала часто какая-то странная, и это очень не нравилось Амаро. Иногда она приходила нервная и расстроенная, рассказывала какой-нибудь сон, мучивший ее всю ночь и предрекавший, по её мнению, наказание за грехи.

– Ты очень огорчился бы, если бы я умерла? – спрашивала она б таких случаях. Амаро сердился. Не безобразие ли это? Свидание длится всего какой-нибудь час, а она отравляет его нервничаньем!

– Ты не понимаешь этого, – отвечала она, – а у меня сердце сжимается от мрачнато предчувствия.

Иной раз ей становилось ни с того, ни с сего так страшно, что она кричала и чуть не падала в обморок. Мать приходила тогда спать в её комнату, потому что она боялась кошмаров и страшных видений.

– Правду говорит доктор Гувеа, что ее надо выдать замуж поскорее, – говорила сеньора Жоаннера канонику.

– А зачем? – ворчал он в ответ. – Чего ей не достает? По моему, ей прекрасно живется и так.

Диас считал вполне искренно, что Амелия «купается в счастье». В те дни, когда она бывала у Тото, старик внимательно разглядывал ее тяжелыми, масляными глазами, а, встречая ее одну на лестнице, любовно трепал по румяной щечке. По его требованию, Амелия стала чаще приходить к нему в дом, и в то время, как она оживленно болтала с доною Жозефою, каноник непрерывно вертелся около неё с видом старого петуха. Амелия часто говаривала с матерью о добром отношении сеньора каноника, и обе были уверены, что он оставит ей хорошее наследство.

– Да, ловкий вы парень! – повторял он часто отцу Амаро, когда они оставались вдвоем. – Подцепили себе лакомый кусочек.

Амаро принимал гордый вид.

– О. да, отец-наставник, это, действительно, лакомый кусочек!

Похвалы коллег красоте Амелии особенно льстили самолюбию священника. Все завидовали ему в том, что девушка исповедуется у него. Поэтому он постоянно требовал, чтобы она приходила в церковь принаряженная.

Но у Амелии прошел период полной покорности священнику. Она пробудилась почти вполне от дремотного состояния физического и духовного отупения, в которое она впала, после того, как отдалась Амаро. Сознание греха делалось все яснее в её голове, и во мраке рабского, куриного ума появился слабый просвет. Она понимала теперь, что сделалась сожительницей священника, и эта мысль представлялась ей ужасной во всей своей наготе. Ее заботила не потеря чести и девственности, – она была готова пожертвовать и большим ради Амаро; то, что пугало ее, было не осуждение людей, а месть Божия – утрата райского блаженства, или, что еще хуже, муки, которые Господь мог послать ей при жизни, например, потеря здоровья или благосостояния. У неё явилась уверенность, что Матерь Божия возненавидела ее, и Амелия тщетно пыталась умилостивить ее смиренной молитвой, чувствуя, что Пресвятая Дева отвернулась от неё с презрением. Как быть? Амелия охотно отказалась бы от связи с отцом Амаро, но у неё не хватало смелости порвать с ним, так как она боялась его гнева не меньше мести Божией. Что бы она сделала, если бы против неё пошли и отец Амаро, и Божия Матерь? Кроме того, она любила священника и забывала в его объятиях все свои страхи. Чувственное желание придавало ей бешеную смелость, точно крепкое вино, и ола страстно прижималась к Амаро, бросая мысленно резкий вызов небу. Но мучения возобновлялись позже, когда она оставалась одна в своей комнате. Эта борьба так терзала ее, что она побледнела и даже немного постарела, что было очень неприятно отцу Амаро.

– Но что с тобою? – спрашивал он, когда она принимала это поцелуи холодно и равнодушно.

– Я плохо спала ночь… Нервы расстроены.

– Проклятые нервы! – ворчал Амаро нетерпеливо.

Она часто ставила ему теперь странные вопросы, приводившие его прямо в отчаяние. Служил ли он обедню с благоговением? Читал ли вечером молитвенник? Не пропустил ли какую-нибудь молитву?

– Знаешь, что? – отвечал он в бешенстве. – Ты, видно, воображаешь, что я – еще семинарист, а ты – отец-воспитатель! Не будь дурой.

– Надо жить в ладу с Господом Богом, – бормотала Амелия, очень заботясь о том, чтобы Амаро исполнял хорошенько обязанности священника. Она рассчитывала на его влияние при небесном дворе для спасения от гнева Божией Матери и боялась, как-бы он не утратил своего влияния по недостатку набожности.

Амаро называл подобные требования «капризами старой монахини» и ненавидел их, потому что они отнимали драгоценное время при их свиданиях.

– Я пришел сюда не затем, чтобы выслушивать твои жалобы, – отвечал он сухо. – Закрой дверь, если хочешь.

Она покорялась и делалась прежней Амелией с первых-же поцелуев в полумраке комнаты, дрожа от страстей любви в объятиях Амаро.

Священник был очень счастлив. Жизнь доставляла ему массу наслаждений, но лучше всего были часы свиданий в доме звонаря. Впрочем, у него были и другие удовольствия: он ел хорошо, курил дорогия сигары, носил тонкое полотняное белье, купил себе обстановку и не знал недостатка в деньгах, потому что кошелек доны Марии, выбравшей его своим духовником, был всегда открыт для него. В последнее время ему особенно повезло б этом отношении. Как-то раз вечером у сеньоры Жоаннеры дона Мария высказала мнение, что англичане – еретики.

– Как-же еретики? – заметила дона Жоакина Гансозо. – Они – такие-же христиане, как и мы.

– Конечно, они – христиане, но разве их крещение можно сравнить с нашим чудесным таинством? – Это-же курам на смех.

Каноник любил изредка, подтрунить над старухой и заметил важно, что она богохульствует. Святой Тридентский собор постановил считать отлученным от церкви каждого, кто скажет, что крещение еретиков, совершенное во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, не есть истинное крещение! Следовательно, постановлением Тридентского собора, дона Мария была отлучена от церкви с сего момента.

Бедная старушка что не лишилась чувств и бросилась на другой-же день к ногам Амаро, который наложил на нее эпитимию в виде трехсот молебнов, беря с неё по пятисот рейс за каждый.

В результате он являлся иногда в дом дяди Эшгельаша с таинственным и радостным видом, неся подарок Амелии – то шелковый платочек, то цветной галстух, то пару перчаток. Она приходила в восторг от этого доказательства горячей любви священника, и в полутемной комнате начиналась настоящая вакханалия любви в то время, как снизу раздавался сиплый, непрерывный кашель умирающей Тото.

XX

– Где сеньор каноник? Мне надо поговорить с ним. И поскорее, пожалуйста.

Прислуга провела отца Амаро в кабинет Диаса и побежала наверх к доне Жозефе рассказать, что священник пришел очень взволнованный, и, наверно, с ним случилось какое-нибудь несчастье.

Амаро резко открыл тем временем дверь в кабинет каноника и крикнул, даже не здороваясь: