Тайна рукописного Корана

– Ты ведь тоже сын правоверного. Они пришли к нам издалека, чтобы помочь братьям по вере…

– Добра от них ждешь? Напрасно. Не ради тебя они здесь. Край наш с потрохами засунуть в свой хурджин – давняя их мечта.

– И она сбудется. Не пристало сыну правоверного обращать взор свой на север.

– Мало, очень мало у меня веры к туркам, Исмаил. Они обманут и меня, и тебя, и всех.

– А гяуры тебя не обманут?

– Нет.

– Откуда в тебе такая вера?

– У русских теперь новая власть, они сбросили царя, у них свобода, земля роздана крестьянам. А в Турции все еще сидит жестокий султан…

– Но в Дагестане большевики уничтожены. Они бежали, опережая следы своих коней.

– Смешно, если вы в это поверили. Убаюкиваете себя. Вот он я, большевик, перед тобой! И всюду большевики. Скоро вы в этом убедитесь. Разве солнце виновато в том, что филин не видит?

– Хвалю твою откровенность, хотя у тебя в общем-то нет другого выхода: перед смертью каждый исповедуется. Ты что же хочешь сказать, что у меня опять отнимут мои пастбища, мои отары, мой дом?

– Непременно, и на сей раз уж навсегда.

– Но разве это справедливо? Давай рассудим по совести: я ведь тоже был бедняком. И только умом своим нажил все это.

– Обирать людей можно и без большого ума. Нужна только сила и власть, защищающая эту силу. Вот ты и ищешь такую власть…

– Каждый ищет то, что нужно ему…

– …И я знаю, почтенный Исмаил, если турки не дадут тебе этой власти, ты поклонишься хоть самому дьяволу.

– Твоя правда. Я готов и с дьяволом союз заключить, лишь бы не потерять своего.

– В том-то и беда, что тебе есть что терять. А у меня вот нет ничего. И таких, как я, большинство в народе. Мы теперь тоже хотим иметь. Не так много, как ты, но…

– Не все мечты сбываются! – не без ехидства бросил Исмаил. – А уж ты-то и вовсе ничего не заимеешь. Даже трех аршин земли, положенных каждому правоверному. Я брошу тебя на растерзание зверью… Э-эх, жаль, не хватает мне на него злости, – это Исмаил сказал уже Ибрахим-бею, молча слушавшему их перебранку. – Иного, кто нанес бы мне личное оскорбление, я бы забил плетьми до крови, ногами бы истоптал, с грязью смешал бы. А с ним так не могу. Он сын кунака Ибадага из Амузги и враг мне… Так какое у тебя дело ко мне? – обернулся он к Хасану.

– Говорят, ты обещал три согни овец тому, кто поймает меня?..

– Обещал. Но, слава аллаху, теперь они останутся в моем хозяйстве!

– Это еще почему? Разве ты не обязан отдать их мне?

– О чем ты? – опешил Исмаил.

– Чего ж тут непонятного? Может, это не о тебе такое говорят: идет в сапогах, а оставляет след босых ног? Разве не ясно, что овец ты должен отдать мне, я же самолично явился к тебе?

– Шутить вздумал, Хасан из Амузги? Благодари аллаха, что наградил тебя смелостью, граничащей с дерзостью. Только потому я не повешу тебя – легкой смертью отделаешься…

– И на том спасибо!

– В лечебной грязи утоплю, – кровожадно ухмыльнулся Исмаил.

– Славную казнь придумал! – всплеснул руками турок.

– Всех бунтовщиков утоплю! – разошелся Исмаил.

– Не слыхал ты, видать, про то, как зайцы каждую ночь совет держат, – проговорил Хасан из Амузги. – Гадают, как бы им орлов извести. Всю ночь думают, а под утро разбегаются, так и не решив дела…

– Ненавижу я тебя и дружков твоих, да сразят вас горячие пули!..

– Нас-то ты ненавидишь, а змею ядовитую на сердце пригрел и ни о чем не ведаешь!..

– Какую еще змею?

– А ту, что ненавидит тебя лютой ненавистью. Саидом Хелли-Пенжи зовется.

– Ненависть его в прошлом. Саид Хелли-Пенжи теперь служит мне верой и правдой!.. Ха-ха-ха, есть во мне такая слабость, люблю ставить людей на колени, особенно нравится мне делать из своих врагов покорных рабов! Вот так-то, Хасан из Амузги!

– Но знаешь ли, что этот твой раб предложил устроить мне побег.

– Что?! – сверкнул глазами Исмаил. – Ты, однако же, откровенен! Но так и знай, воспользоваться его услугами тебе не удастся!

– Почему же?..

– Смотрите-ка, он не теряет надежды! – возмутился Исмаил.

– Да если бы не надежда, я бы сам давно влез в петлю или утопился бы в твоей, как ты ее называешь, лечебной грязи!

– Не находишь ли ты, уважаемый Исмаил, – оторвавшись от курения кальяна, заговорил Ибрахим-бей, – что твой непрошеный гость час от часу наглеет? У нас с таких разом снимают спесь…

– Молоко матери да обернется мне позором, если я не сделаю того, что угодно тебе! – с жаром воскликнул Исмаил, с готовностью обернувшись к турку.

– Убить его всегда не поздно, для этого великой мудрости не требуется. Тут другое. Слушая вашу перебранку, и я убедился, что этот, недостойный звания правоверного, человек пользуется тем не менее, как мне кажется, доверием и признанием в народе…

– От самого Шах-Дага до Сирагинских гор! Чтоб ему пусто было!

– Оно и видно, потому он столь уверен в себе… Так вот, не убить его надо, а обесславить, от самого, как ты сказал, Шах-Дага до Сирагинских гор. Врага надо с корнем уничтожать, чтоб всходов от него не было.

– Мудра твоя речь, очень мудра, – согласно закивал головой Исмаил и торжествующе глянул в лицо своему пленнику, на котором, как показалось, мелькнула тень тревоги. – Я слушаю тебя, почтенный Ибрахим-бей.

– Что, если этого храбреца раздеть нагишом, привязать лицом к хвосту на какого-нибудь самого что ни на есть паршивого, облезлого ишака?..

– О, такой ишак у меня найдется!

– Привязать и прокатить по аулам. Вот, мол, люди, ваш хваленый Хасан, смотрите, какой он храбрый! И ротозеев созвать, чтобы шли вслед да забрасывали его камнями и грязью. Это, брат Исмаил, пострашнее убийства получится. Сказано ведь, вывих хуже перелома, срам хуже смерти.

– Это мысль! А как думает сам Хасан из Амузги? – скривившись в злорадной улыбке, спросил Исмаил.