Перекрёстки детства

– Дык, шапкой надо. Все шапкой ловят. Во, давай покажу. На шапку-то они цепляться хорошо станут. Клещами цепляются, а ты тащишь. Только, что достану, половину себе возьму, – и Налим, аккуратно поставив удилище между камнями, снова сплюнул, сдёрнул у меня с головы вязаную синюю шапочку с изображениями красных оленей и помпончиком на макушке. Я схватился обеими руками за голову, но шапка уже перекочевала к Налиму. Тут же без лишних разговоров он склонился и сунул её в воду под ближайшую булыгу, начал там водить рукой. Затем под другой, и ещё раз.

– Не, нету тут щас раков, ночью их ловить надо, они на огонь идут. На, – и он, выпрямившись, разочарованно шлёпнул на булыжник мокрую грязную тряпку, с которой ручьём стекала вода, почти такую же, какой наша мать мыла полы. Это было всё, во что превратился мой головной убор. Уже без помпончика, тот, видимо, зацепившись за острый край булыжника и оторвавшись, остался где-то под камнем, на радость ракам. И Налиму.

– Колпак надень, уши надует, – закуривая, кивнул он мне и протянул пачку, – будешь?

Я отрицательно помотал головой:

– Не, не буду.

– Ну, как хошь! – и гадёныш, не оглядываясь и посвистывая, прихватил удочку и начал, ловко перепрыгивая с камня на камень, подниматься в горку. А я остался сидеть на холодном и остром щебне, постепенно сознавая, что дома меня снова ожидает трёпка. И за испорченную шапку, и за грязные брюки с курткой, и за воду в сапогах.

Стоял уже вечер и мать, скорее всего, воротилась с работы, так что, возвращаясь с мокрой и грязной шапкой в руке, я шёл на прямую расправу. Морось уже не сыпала, по дороге куртка и брюки на ветру подсохли и стали выглядеть ещё кошмарнее.

Лихорадочно соображая, как бы извернуться, я стал полагать, что нашёл, если не выход, то лазейку к спасению.

Когда мать узрела меня, входящего в комнату в мокрых носках и оставляющего ими влажные следы на полу, то реакция её была вполне предсказуема.

– Что это такое? Это где ты опять шлялся? Снимай немедленно куртку и штаны. Что ты с шапкой сделал? – стала кричать она, постепенно увеличивая силу голоса, сдёргивая с меня мокрую грязную куртку и выхватывая из руки шапку. – Ну ты сейчас получишь! Где ты шатался, признавайся, скотина ты этакая?

– А-а-а! Мам, это не я, – понеслись мои завывания в ответ на её тычки и приготовленный для порки ремень. – Это не я, я не виноват.

– А кто, кто виноват? Я что ли тебе шапку изорвала?! Ты посмотри, сволочь, что ты с ней сделал! Тебе что, каждый день новую покупать надо? Я что, миллионерша по-твоему? – кричала мать, загоняя меня ремнём в угол.

– Нет, мама, это не я. Это Меженин! Он шапку у меня забрал, в лужу бросил и меня в лужу столкнул! А-а-а! Не надо! – увернуться не получилось и ремешок со свистом прошёлся по моим рукам.

– Что ты всё врёшь? Какой опять Меженин? – орала мать, опуская ремень. – Что ты всё на Меженина валишь? Признавайся, гадина, где болтался!

– Меженин, у пруда, в лужу, я в магазин ходил! Я не вру! – жалобно скулил я.

– Может, и правда Меженин, – вступилась за меня бабушка Анна. – Ты же знаешь, он маленьких любит обижать, то деньги отнимет, то стукнет.

– Да какой Меженин?! Я вот в школу завтра пойду разбираться, я к директору пойду! Пусть они там с этим Межениным поговорят. А ты, тварина, переодевайся и быстро садись уроки делать.

Поняв, что гроза почти миновала, я стал, пока мать отправилась за водой на стирку уделанной мною одежды, сбиваясь рассказывать бабушке Анне впопыхах придуманную историю, добавляя всё новые и новые подробности. Она только головой покачивала. А дед, заскочив к нам вечером по пути из хлебного, выслушав мать, снова сходил к Меженину, и на этот раз застал его дома.

Неприятный случай через какое-то время забылся. Радостные события припоминаются легко и свободно, постоянно пребывая с нами, обнадёживая обманом повторения, даруя иллюзию счастливо и достойно прожитой жизни, а мерзость, что была совершена нами когда-то давно, таится глубоко в подсознании, выскребать её тяжело. Однако, время от времени, это надо делать, дабы не зазнаваться и не повторять поступки, могущие испортить существование не только нам самим, но и окружающим нас людям. Всего лишь подпись под доносом о специально осуществлённом в институтской лаборатории гидравлическом ударе, направленном против «товарища Рудимента» может однажды обернуться визитом преданного и давно позабытого друга. И извернуться не получится, как ни старайся. Но это в кино.

А только ли в кино?

С тех пор, завидев издали Меженина, я старался юркнуть в какую-нибудь щель, в кусты, свернуть в проулок, быстрее добежать до своих ворот, лишь бы только не встречаться с ним, не смотреть ему в глаза, сочащиеся презрением.

Но однажды, спустя год, встречи этой избежать не удалось и закончилась она тем, чего я никак не ожидал.

Меженин спас меня тогда от больших неприятностей.

29. Prelude and Fugue No.5 in D major, BWV.874

«Наш отряд, приветствуемый местным населением и гусями, несколько раз торжественно входил в село и уютно располагался среди его жителей»

Попандопуло. «История гражданской войны в сельской местности»

Лето сверкало, пенилось, сияло и бурлило солнцепёком, когда в нашу жизнь вошли два новых человека. Первым из них стал Зяма, отсидевший год в колонии для несовершеннолетних. Редкостная гнида, сущее воплощение всего самого отвратительного и злого, что я в то время только мог себе представить. Зяма то ли приехал на каникулы к бабке, то ли вовсе переехал к ней жить от родителей-алкоголиков, но появился он на нашей Почтовской улице внезапно, и чувствовал себя там королём. Так же внезапно он, потом, и исчез, как-то поздним вечером подколов ножом возвращавшегося из кино подвыпившего мужчину. Зяма быстро собрал вокруг себя местные подростковые отбросы и сколотил из них нечто вроде шайки, в которую закономерно влились Налим и Меженин. Днём эта компашка частенько проводила время во дворе дома Зяминой бабки, откуда слышались музыка, крики, мат и какой-то стук, то ли ломали что-то, то ли наоборот, чинили. А вечером они выходили на охоту, сшибая деньги у пьяных, избивая их в случае сопротивления. Роста Зяма был для своих 16 лет среднего, чуть выше меня, и заметно крепче. Светлые вьющиеся волосы, короткая стрижка, грязные кисти рук с наколками букв, на плече ещё одна плохо выполненная фиолетовая наколка-оскаленная волчья пасть. Зямина серые глаза, узкие, как щели ДОТа смотрели всегда подозрительно, недоброжелательно и с угрожающей усмешкой. Ходил он в синем спортивном трико и распахнутой, если было жарко, замазанной чем-то, безрукавке. Слова растягивал на блатной манер: ну-у, шке-ет, вали сю-юда!

И всё было бы ничего, поселись он где-нибудь в стороне, на другой улице, ну, в конце концов, мало ли у нас в деревне было подонков, одним больше, одним меньше, не особо и заметно-то. Но этот говнюк поселился на полдороги от нашего дома к дому бабушки, где мы, обычно, проводили всё лето. По улице стало невозможно спокойно пройти, т.к. обязательно кто-то из его шайки, расположившейся на травке у Зяминых ворот, выскакивал на дорогу и, просто так, ради удовольствия, давал мне, или кому-нибудь другому из нашей компании, пинка или затрещины. Пару раз Зяма сам перехватывал меня, возвращавшегося вечером к себе, останавливал и хватал за рубашку:

– Ну-у, чё, деньги есть, чмошник? Гони рупь за проход!

– Нет у меня денег… – отвечая, я смотрел не в его глаза, а на растягивающие фразы губы с коростой.

Я, и вправду, не таскал с собой монеты, да и откуда им было взяться у 13-летнего пацана.

– А поискать? – и Зяма запускал руку в мои карманы, вытаскивал носовой платок и бросал его на дорогу, а когда я нагибался, чтобы поднять его, он, развернувшись, пинал мне под зад так, что я падал, до крови сбивая ладони о землю.

Зяма ржал, поквохтывая.

Что мог я противопоставить ему, прошедшему огонь и воду, бывшему сильнее и старше меня на два с лишним года? Я, книжный ребёнок, не умевший драться и достаточно трусливый? Пожаловаться взрослым? Но дети существуют в своём параллельном мире, который не всегда пересекается с миром взрослых. Да и просить помощи, жалуясь, я не хотел, очень надеясь, что Зяме вскоре надоест меня третировать и он сам собой рассосётся. Но тот всё никак не рассасывался…

Причём, даже, перехватывая меня не одного, а с кем-то из друзей, Зяма, порою, обращал своё навязчивое внимание лишь на мою скромную персону, вызывавшую у него дикую и непонятную мне антипатию. Хотя, нет, пожалуй, он любил докопался и до Панчо. Но Панчо был выше его и что-то дерзко ему однажды ответил, и тут, Зяма, осклабившись, отступил.

Однажды, направляясь к бабушке, я шёл по улице вместе со своим одноклассником Бызей, невысоким, вертлявым, белобрысым и кудрявым хохотунчиком с лисьей мордочкой, постоянно болтавшим и смеявшимся. Как назло, мы выбрали не совсем удачное время для прогулки и, напротив школьной кочегарки, прямо перед нами материализовался, словно ниоткуда, чёртов Зяма.

– Чё, чмошник, хочешь получить? – и не дожидаясь ответа, он легко ударил меня кулаком по скуле. – Кароч, в субботу бу-уешь у меня во дворе драться со своим ко-орешом, тем длинным (Зяма имел в виду Панчо). До крови будете драться, а кто проиграет, запина-аем. Ты поял?

– Понял, – тихо ответил я, глядя снизу-вверх Зяме в лоб, и осторожно потирая покрасневшую скулу.

– Чё ты понял, ка-а-зёл? – и он снова взял меня за ворот рубашки.

– Что драться будем…

– И чё, буешь?

– Буду, – твёрдо и спокойно, несмотря на внутреннюю дрожь, ответил я, переведя свой взгляд на уровень его глаз и, думая про себя, что надо быть полным кретином, чтобы добровольно явиться к нему во двор и драться там с Панчо.

Зяма был даже слегка удивлён таким моим ответом.

– Ну ладно, тогда, ва-али!

И он попытался меня пнуть напоследок, но мне удалось увернуться, компания у дома заржала и заулюлюкала, а мы с Бызей, между тем, рысью отбежали на безопасное расстояние.

– Как он тебя, а! – восхищённо хохотнул Бызя. Он поднёс кулак к моей скуле:

– Вот так, да?

– Ты-то чё лезешь? – я оттолкнул его руку и, отвернувшись, ускорил шаг.

Жизнь стала мне не мила тем летом. Я не мог никуда выйти, везде мне попадался проклятый Зяма со своими подпевалами, и снова приходилось получать незаслуженную порцию унижений под дружное гоготание дружков Зямы.

Размышления, о том, что можно сделать в данной ситуации, привели только к тому, что я стал обходить Почтовскую улицу, окольными путями пробираясь к пункту назначения. Сделать это можно было, как минимум, тремя путями.