Перекрёстки детства

– Я это… п-п-понятно, с-с-сделаю, – промямлил Женя.

А мама, спустившись с крыльца и помахивая сумкой, отправилась на завод, где работала лаборанткой.

Проспавшись, немного придя в себя, а, скорее всего, и чуток подлечившись, Женя, помня угрозу соседки и, зная, что она, и в самом деле, может написать на него заявление, решил водворить звонок на место, благо вчера хватило ума не выбросить его куда-нибудь за ближайший забор. Нащупав кнопку звонка в кармане серых, клетчатых, давно не стираных штанов, в которых он приходил «п-п-па-а-агаварить», Женя занялся ремонтными электро-работами.

Весь этот процесс наблюдала соседка из первой квартиры, Клавдия Михайловна, чьё внимание, когда она кормила своих кроликов, было привлечено непонятными манипуляциями неугомонного Жени у запертых на замок чужих дверей.

Всё бы, вероятно, прошло гладко, если бы не один момент, о котором никто не подумал. Квартира стояла пустой, мы с братом находились в школе, а электричество оставалось не отключено.

Вы не пробовали без рукавиц работать с оголёнными электрическими проводами под напряжением 220 В? Я не пробовал, что, дурак я что ли? А Женя попробовал. Без перчаток. Голыми, дрожащими с похмелья пальцами.

Шваркнуло его так, что он с криком: «…м-м-мать!» слетел с крыльца и врезался в поленницу берёзовых дров, сложенную напротив наших дверей, заодно опрокинув ведро с набежавшей из жёлоба дождевой водой.

Продолжая материться и размахивать руками, словно отгоняя кого-то, видимого только ему, Женя убежал к себе, оставив провода по-прежнему, печально торчать из стены.

Вернувшись вечером с работы, и не обнаружив никаких изменений, мама снова начала ломиться в соседскую комнатушку:

– Эй, переворот лаптя в воздухе! Я заявление пишу.

Мрачный Женя нарисовался на пороге словно по мановению волшебной палочки и сказал только:

– Т-т-ты э-э-то… с-с-свет вы-ыключи.

Уже в сумерках он вернул звонок на место, где тот с тех пор и находится.

С тех самых пор…

27. Prelude and Fugue No.3 in C-sharp major, BWV.872

«Полёты на воздушном шаре-анахронизм и вчерашний день! Грядёт эра высоких технологий!»

Сайрос Смит. «Популярная механика»

Той же самой осенью, в октябре, когда начались затяжные дожди, а иногда и пролетал редкий, тут же таящий снежок, и лучше всего было бы отсиживаться после школы в тёплой квартире за интересной книжкой, неудержимая страсть к поиску приключений на свою задницу частенько влекла меня на плотину.

Как я уже говорил, речка Светловка образует у нашей деревеньки пруд, имеющий несколько вытянутую форму, напоминающую очертания печени. Водоём имеет не естественное происхождение, он был создан в таком виде в годы великих строек, и на его берегу располагалась небольшая электростанция, от которой ныне остались лишь руины. Пацанами мы излазили эти развалины вдоль и поперёк, ползая по, напоминавшему выбросившегося на берег гигантского кита, старому высокому катеру со ржавым винтом, лежащему в одной из секций бывшей станции вверх килем. Собственно, от помещения там почти ничего не осталось за исключением пары-тройки серых каменных стен, скрытых деревьями и разросшимся кустарником. Ещё и сейчас, при желании туда можно попасть, т.к. всё это находится в центре села, на территории остановленной мебельной фабрики, но опасность обрушения ветхих строений намекает на то, что поступать так не следует. На фронтоне одной из пока держащихся стен, обращённой как раз к новой плотине, выложена фигурная дата основания-1926 год. Однако не столько сами руины манили нас, в них было слишком жутко и опасно. Везде, из земли, и из стен торчала арматура, при сильном ветре с остатков перекрытий сыпалась земля и падали мелкие камушки, под ногами кое-где хлюпала вода, ибо местность там болотистая. Манила таинственная атмосфера заброшенности и запустения былого величия. По прошествии многих лет я жалел, что не получилось сфотографировать этот умирающий памятник нашей деревенской истории, но теперь изменить что-либо уже поздно.

Новую же плотину, призванную регулировать уровень пруда, построили чуть далее, гораздо позднее. Берега реки здесь отделялись от несущейся бурлящей воды цементными стены, а за ними, справа, грудами лежали наваленные большие куски специально свезённых сюда скальных пород, огромных глыб. Левый берег находился ниже правого, но тоже являлся насыпным, с преобладанием мелкого щебня и отдельными серыми булыжниками, ушедшими в воду метра на полтора. Камни достигали таких размеров, что, забравшись них, можно было забросить удочку почти до середины потока.

Через дамбу, над ревущим водопадом пролегала асфальтированная дорога, поднимающаяся, затем, в горку. Тут по краю дороги и с левого берега, вдоль спуска воды были установлены металлические ограждения и перила из труб. Года через два после описываемых событий, местный чудак и алкоголик Гена Краля, вёз в грузовике на фабрику несколько бочек краски. С горы, спускающейся к плотине, он решил промчаться с ветерком, не притормаживая, однако не справился с управлением, скатился под откос, со всей дури врезался в перила, проломив их, и вместе с перевернувшимся грузовиком, ушёл с пятнадцатиметровой высоты под воду, в поток. Говорят, что пьяных Бог бережёт. Гена подтвердит, ибо отделался тогда лишь парой царапин на морде лица. Чего нельзя сказать о машине, её, покалеченную, пришлось извлекать со дна подъёмным краном.

За утопленный грузовик и езду в нетрезвом состоянии Гену арестовали и судили, дав условно 2 года и обязав возместить ущерб. Не знаю, возместил ли он ущерб от разбитого грузовика и утраченной краски, но вскоре этот прохиндей разбил и свой мотоцикл «Урал», опять нисколько не пострадав при аварии. На «Урале» он когда-то рассекал перед гаишниками в самодельном шлеме, изготовленном из половины выеденного арбуза. Этот хохмач и сам давным-давно служил в милиции, пока с треском не вылетел оттуда за пьянку.

Потом Краля ещё не раз демонстрировал своё везение и умение хорошо плавать. Например, однажды, поздней весной, когда лёд у берегов уже сошёл и остался только на середине пруда, Гена на спор плюхнулся в ледяную воду, доплыл до льдины, находившейся метрах в двухстах пятидесяти от берега, вылез на неё, попрыгал, крича и размахивая руками, и, как ни в чём не бывало, вернулся обратно к корешам, выиграв бутылку водки, раскупоренную и распробованную тут же на берегу, «для сугреву»

Плотина, и река ниже по течению, являлись излюбленными местами местных, да и не только местных, рыбаков. В среднем течении рыбачили удочками на червя, мотыля или тесто с каплей анисовой настойки; внизу, ближе к мосту, в ночное время некоторые, рискуя попасть в руки рыбнадзора, орудовали сетью, бреднем, саком. Одно время массово кинулись удить рыбу с помощью тройников. К короткому удилищу привязывалась толстая леска с тройником и грузилом. Тройник забрасывался в пену, прямо в бучило, туда, куда скатывалась вода из пруда, а рыбак, сидящий на бетонной стене плотины, время от времени резко дёргал удочку вверх. Рыба пронзалась крючком-тройником в брюхо, в бок или за жабры, и покалеченная вытаскивалась на берег. Рыбачить таким образом, конечно, запрещалось, да и имело смысл лишь при открытии шлюзов, когда из пруда спускались излишки воды. Тогда невероятно мощный поток, способный тащить за собой брёвна, затоплять берега, ворочать валуны, бурлил пеной у бетонных пятнадцатиметровых стен, облепленных любителями рыбной ловли, зачастую обдавая их водяными брызгами. Но это мало, кого пугало, некоторым за вечер удавалось натаскать из воды целое ведро достаточно крупных линей, поблескивающих желтоватой чешуёй. Сейчас лини в нашем пруду уже не водятся.

В остальное время течение катило свои воды ровно и спокойно и кое-где даже имелась возможность перейти вброд с одного берега на другой. Мы перебирались так неоднократно, не имея какой-либо определённой цели, просто из озорства. Вода могла доходить до колен, толкала на скользких камнях, норовя опрокинуть на бок, а тягучие зелёные водоросли, напоминавшие волосы спящей русалки, обвивались вокруг ступней.

Но, когда открывали шлюзы, то от кромки берега следовало держаться подальше. Светловка увеличивалась в размерах почти в полтора раза, превращаясь в злобного неистового зверя, несущегося вниз с пугающей силой и сметающего всё на своём пути.

В тот год на плотине начали укреплять стены, по которым кое-где, от старости, поползли трещины. К ним свезли кучу разного строительного материала, в том числе и две металлические балки шириной около сорока сантиметров. Ту, что оказалась подлиннее, перекинули с одной стены на противоположную. Вторую, покороче, уложили так, что она, замерев на половине пути до другого берега, нависла над пенящимся потоком. Как у нас и полагается, по окончании работ их бросили на месте реконструкции, убрав лишь следующим летом.

К ним-то, под сеющей с неба дождевой пылью и направил я свои сапоги в тот серенький осенний день.

28. Prelude and Fugue No.4 in c-sharp minor, BWV.873

«Страх воды присущ не всем видам кошек, но имеется у некоторых пород собак»

Николай Глазычев. «Милицейские будни»

Перебраться по балке с одной стены на другую, не обращая внимания на воющую водопадом, далеко внизу, тёмную и страшную бездну воды, у пацанов нашего села считалось признаком храбрости. Казалось, если свалиться с такой высоты прямо в бучило, то ничего уже не спасёт. И хотя, я не помню случаев, чтобы кто-то утонул, упав туда, чудилось, со мной будет именно так, а не иначе. Тем более, что я не умел плавать.

Не каждый мог сразу отважиться на такую прогулку, а те, кто переходил, делали это с каменным лицом, демонстрируя окружающим соплякам, что уж они-то ни капли не боятся ни высоты, ни бурлящего под ногами водопада. Из моих друзей так переходили и Панчо, и Гоша, и Банан. А я-не мог. Высоты я страшился неимоверно, а водоворот внизу, словно зная это, гипнотизировал, маня сигануть в пучину вниз головой. Несколько раз я, передвигаясь на корточках и держась за выступающие узкие, холодные края, добирался, почти до середины, но разворачивался и, обмирая от ужаса, не думая ни о чём, возвращался обратно. Приходилось карабкаться к дороге почти по отвесному склону и перебегать на другой берег, как все обычные люди.

Надо мной посмеивались, обзывали ссыкуном, но преодолеть себя я не мог.

И всё-таки однажды, набравшись храбрости, когда рядом никто не мешался, а удочка не занимала руки, я вновь ступил на дрожащую поверхность балки и сделал шаг над пропастью. Воду в этот раз не спускали и поток внизу был не особо силён, хотя и привлекал к себе моё внимание. Это уже потом мне стало известно, что в подобных случаях нельзя смотреть вниз. Я в тот день смотрел. Кружилась голова. И замирало, обрываясь, сердце. Но, шаг за шагом, ступая медленно и осторожно, я продвигался вперёд, и вскоре позади осталась большая часть пути. Возвращаться оказалось поздно, и вскоре я ступил на другой берега. Никакой особой радости по этому поводу я сперва не испытал, ужас от пережитого был так силён, что гасил все остальные эмоции. Лишь немного отдышавшись и придя в себя, я осознал, что, как и другие, смог пройти это испытание.

Всё так же, содрогаясь от страха я повторял этот трюк ещё пару раз, буквально силой заставляя себя вставать на холодную и мокрую металлическую поверхность. С возрастом я стал бояться высоты гораздо меньше, но вместе с боязнью прошло и желание проделывать подобные художества, кого-то в чём-то убеждая. Совершать отчаянные поступки стоит, доказывая что-то лишь самому себе, но никак не другим. Умение преодолеть страх не означает избавление от него, многие наши страхи существуют до тех пор, пока существуем мы. Оно лишь позволяет поверить, что ты сильнее, а значит, в нужный момент времени сможешь возвыситься над этим чувством, оттолкнуть его. Храбрость-не бесстрашие, а способность стать выше своей слабости.

Добравшись до правого берега, я в тот раз не стал переходить по балке обратно. Шёл я туда не за этим. Мне хотелось наловить раков, что являлось ещё одной страстью проходящего года. Их тем летом притаскивали и с пруда, и с плотины, выуживая из-под камней голыми руками. Я предвкушал, как играючи достану, хотя бы, пяток раков и принесу их домой, чем удивлю и маму, и друзей. Поговаривали, что эти зверюги прячутся меж глыб, лежащих частично в воде, частично на берегу. Те, кто имел опыт и оказывался удачлив, вытаскивая усачей на свет божий, варили их в кастрюле, разводя костёр прямо между камней. Пищей для огня служили притащенные с высокого берега старые сухие ветки, разбитые ящики, щепки и поленья, незаметно позаимствованные из дровениц у ворот ближайших домов. Выеденные панцири бросались тут же и иногда хрустели под сапогом. Среди булыжников встречались трупы странных, сероватых, с белым брюшком, продолговатых рыбин. Они очень походили на змей, считались ядовитыми, в пищу не употреблялись и, если вдруг оказывались у кого-то в саке, то недрогнувшей рукой выбрасывались на прибрежные камни, где какое-то время извивались, пытаясь безуспешно доползти до спасительной воды. Среди прочего ужаса про этих рыб ходила байка, что они могут вцепляться зубами в голую человеческую ногу или руку и пить кровь. Пацаны их побаивались и, видя извивающееся у воды тельце, бросали в него камнями, пытаясь добить. Это сейчас я знаю, что угорь совершенно безобиден, а в то время старался держаться от них, даже мёртвых, подальше.

И вот, спустившись к реке, я улёгся животом на камни, почти сразу же, намочив и замарав, не только свою единственную домашнюю куртку, но и брюки. Закатав правый рукав, я начал шарить под одной глыбой, под второй, под третьей. В сапог, каким-то неведомым образом попала холодная противная вода, мне пришлось его снимать и отжимать носки. И ничего, никого, ни одного рака!

Да что раков! Даже рыбаков на берегу в этот промозглый день не было. Лишь вдали, поближе к тополям, у чьего-то доходившего почти до воды огорода, маячила одинокая фигурка, махавшая удочкой. Знай я, кто это, то, наверное, не стал бы слишком долго задерживаться и отдыхать, сидя на валуне, болтая сапогами в потоке.

Встав, отряхнувшись и перебравшись по камням чуточку дальше по течению, я повторил попытки. Но и они не дали никакого результата.

Рукава куртки, касаясь воды, намокли, стало совсем неуютно и холодно. Запах водорослей, смешиваясь с вонью мочи, гниющей рыбы и сгоревших досок, валявшихся тут же, казался тошнотворным.

Совсем отчаявшись, я собрался было в последний раз пошарить под ещё одной глыбой, но тут у меня за спиной раздался голос:

– Чё, раков ищешь?

Это был Колька Налим, деревенский уркаган лет пятнадцати, худой и длинный, с желтоватым прыщавым лицом, куривший папиросы и пивший вино, постоянно сплёвывавший через губу, частый клиент детской комнаты милиции. С ним не могли сладить ни мать, больше внимания уделявшая мужикам и пьянкам, нежели сыну, ни школа. Инспектор по делам несовершеннолетних говаривала Налиму, что он, рано или поздно, каким бы скользким ни казался, отправится в колонию. Что в итоге и случилось. Колька целыми днями пропадал на берегу, не брезговал даже самой мелкой рыбёшкой, из которой дома варил уху. Ребята моего возраста Налима побаивались и старались обходить стороной, он запросто мог отобрать червей или даже удилище, а в случае сопротивления ещё и треснуть.

Колька и был той фигуркой у тополей, и теперь, подогнув болотники, с закинутой на плечо удочкой возвращался с рыбалки. Улов отсутствовал.

– Ага, – невесело пробормотал я. И пожалел, что не ушёл раньше.

– И как? – спросил Налим и сплюнул в воду.

– Нету ничё, – махнул я рукой.

– Дык, ты неправильно ловишь. Руками не поймать. Кто-ж так-то раков ловит?

– А чем тогда?