Перекрёстки детства

Не дороже ли самой верной верности, ибо ты уже познал, что верность хранят до тех пор, пока это выгодно.? И выгодно совсем даже не тебе…

Не отдашь ли ты всё, что у тебя есть только для того, чтобы снова стать тем пацанёнком двенадцати лет отроду, которому друг кричит на бегу: «Я идуууу!!!»? Не там ли твоё место, не рядом ли с ним, не знающим всего, что поджидает его в этой жизни?

Очутившись рядом с ним, стал бы ты рассказывать ему, что этот друг, когда-то летевший со всех ног по своему огороду, однажды не захочет даже разговаривать с ним безо всякой видимой причины. Лишь потому, что в то время, как он будет мотаться по городу в поисках работы, школьный товарищ, зарабатывая приличные деньги, станет воспринимать его, как нищеброда-неудачника, недостойного внимания и побоится, что услышит просьбу о помощи.

Стоит ли рассказывать этому маленькому мальчику, восторженно внимавшему стихам о любви, что однажды та, кого он будет любить до конца жизни, и помнить даже тогда, когда не будет узнавать никого из окружающих, звать её, уже будучи, почти, не в состоянии говорить, поменяет его чувства на более обеспеченную жизнь, выкинув за порог холодным декабрьским вечером? И идти ему будет некуда.

Надо ли ему это знать?

Поможет ли ему это в жизни?

Ты! Рассказал бы ты самому себе четырнадцати-пятнадцатилетнему о том, что его ждёт в недалёком будущем?

Смог бы он понять твои предостережения?

Понял бы ты себя?

Ты уверен?

Точно?

А сейчас-то ты себя понимаешь?

А, рассказав ему, всё, что помнишь, ты остался бы собой?

А о романтическом знакомстве с той женщиной, что бросит его, о запоздало вспыхнувшем и пожравшем его чувстве, рассказал бы?

А историю о том, на фоне непрерывных домашних скандалов, непрекращающейся травли со стороны тёщи, он в прогулках по предвечерним душным июньским переулкам, куда убегал, лишь бы только не слышать визга этой истеричной старухи, повстречает давнюю знакомую и переспит с нею? И не один раз… И не станет особо скрывать сего факта от любимой?

Слабо?

А надо?

Ты, вообще, хоть раз задавал себе подобные вопросы?

Так, может быть и замечательно, что путешествие во времени невозможно? Встреться ты сам с собой, переместившись лет на 30 назад, что бы ты сделал? Просто покатал бы на мотоцикле себя маленького, посмотревшись в свои детские глаза, как в зеркало для героя?

Или, что?

Наше детство всегда находится за нашим левым плечом, и чем быстрее и дальше мы от него уходим, тем ближе оно к нам.

Неуловимое это мгновение мелькает и исчезает, потревоженное рычащей из дорогого автомобиля какофонической мелодией. И вот, тебе уже снова сорок пять лет, у тебя куча болячек, тебе нужно не опоздать на городской автобус и, самое главное, ты не можешь точно сказать, был ли ты этим двенадцатилетним пацаном, которым, всего-то на миг, почувствовал себя мгновением ранее. И это досаднее всего. Это настолько гложет тебя и не отпускает, что ты станешь приезжать сюда снова и снова, чтобы понять, происходило ли на самом деле всё то, о чём ты только что вспомнил? И не просто приезжать, а раз за разом проходить теми тропками, что проходил он, сидеть на том же камне у берега реки, на котором, когда-то, сидел он…

Или это всего лишь сон? Ведь часто во сне мы можем увидеть то, о чём раньше не имели никакого представления. Мы узнали это и забыли. А, если всё случившееся не было сном, то где оно? Куда оно ушло? Можно ли его увидеть и потрогать? А если нет, то как соединить себя с тем ребёнком, что бегал по этим холмам, кувыркался в этой траве, смотрел в это синее небо?

«Ой-ли?» – иногда спрашиваю я себя. По этим ли холмам? А где тогда заросли можжевельника, казавшиеся почти лесом? Заросли, в которых мы прятались и бесконечно искали друг друга…

Да и в этой ли траве мы катались? Почему же она раньше была такой мягкой, а теперь вот словно сталкивает тебя, заставляя подняться на ноги, не принимая.

А небо? Почему сейчас так тревожно становится в груди, если долго смотреть на бесконечное голубое море, раскинувшееся в вышине? Раньше оно было спокойным и навевало сон.

А теперь оно что навевает? Зовёт к себе? Напоминает, что мы скоро сольёмся с ним в одно целое, станем вон той небольшой серой тучкой, подкрадывающейся к солнцу?

Что ж, если пришло время, я готов стать ей.

Только, сейчас и здесь…

А ты?

26. Prelude and Fugue No.2 in c minor, BWV.871

«Опыты по введению различных доз алкоголя подопытным животным в условиях повышенных температур, доказали проявление нарушения адекватного восприятия ими действительности»

Евгений Лукашин. «Учебник ветеринарии»

Я не зря задумывался, чем же ещё обусловливалось положительное отношение соседа Жени к нам с братом, кроме как вполне объяснимым нереализованным чувством отцовства, рано или поздно просыпающимся в каждом мужчине. Дело в том, что одно время Женя достаточно активно подбивал клинья к нашей матери. Процесс ухаживания начинался, стоило лишь соседу для храбрости принять на грудь некоторую порцию горячительного.

Почему именно тогда? Всё очень просто-обычно Женя пребывал в двух состояниях: состоянии похмелья и состоянии подпития, переходившего в состояние перепития, сменявшегося похмельем. Да, вот по такому кругу он, по большей части и жил. Ну, а, поскольку, состояние похмелья к активным действия не располагает, то состояние подпития, когда можно горы перепрыгнуть, переворот лаптя в воздухе продемонстрировать и море перейти, оказывалось самым предпочтительным.

Все эти ухаживания, конечно, не приводили ни к чему, или имели совершенно противоположный эффект. Как-то слишком раздухарившемуся Жене довелось охладиться, попав под недрогнувшую руку нашей матушки, когда та, утомлённая нытьём преследовавшего её по пятам соседа, выплеснула на него ведро холодной колодезной воды, только что принесённой для поливки капусты.

Выронив из пальцев сырую потухшую сигаретку, Женя, фыркая, вытер лицо, глянул на промокшие брюки, стряхнул с грязных пяток калоши с попавшей в них водой, сел на, стоящий у дровяника, чурбан для колки дров и промычал нечленораздельно:

– Э-э-э-э! Т-т-тыы, ч-ч-чего т-т-так? З-з-за ч-что?

Мать презрительно глянула на сдувшегося ухажёра, ещё минуту назад ходившего гоголем и отрезала:

– Было бы за что, я б тебя поленом. Понял? Проспись сходи. Тоже мне тут, кавалер, ёлки-палки.

И, прихватив опустевшее ведро, едва заметно улыбаясь, снова пошла на колодец. Капуста, всё-таки, ждала поливки.

Но Женя ничего не ответил, красноречие его иссякло, он лишь повздыхал и ещё некоторое время поотсиживался у поленницы, осмысливая произошедшее, и сушась на вечернем, бьющем в глаза, солнышке.

Однако не таков был наш сосед, чтобы сдаваться после первой же неудачи. По жизни он руководствовался принципом-«Но, если я чего решил, то выпью обязательно!», поэтому попытки свои, совершенно бесплодные, не оставил. Однажды осенью, совсем одурев от шмурдяка, выпитого в неисчислимых количествах, Женя, от души названия в дверной электрический звонок, начал ломиться к нам в квартиру чтобы «п-п-поговорить» Открывать дверь мама не только не спешила, но и наоборот, предупредив дебошира, что вызовет участкового, закрылась на второй крючок, а когда непрекращающийся звон стал действовать всем нам на нервы, выкрутила одну из пробок в электросчётчике. Звонок, естественно умолк, что вызвало у расходившегося кавалера сначала недоумение, а затем ярость. Матюгаясь заплетающимся языком, не придумав, что ещё бы этакого предпринять, он сорвал звонок со стены, оторвав от проводов. Так как время стояло уже вечернее и на улице темнело, то выходка его до поры осталась незамеченной. Пропажу звонка и торчащие в разные стороны провода мама обнаружила только утром, уходя на работу. Сразу поняв, чьих это рук дело, она ногой стала стучать в соседскую дверь. Стучала не стесняясь, так, что не только дверь, но и стена сотрясалась от её ударов. Наконец, за дверью обозначилось какое-то шевеление, и раздался хриплый мужской голос человека, измученного далеко не «Нарзаном»

– М-м-м, к-к-кто там? М-м-м…

Это «М-м-м» ясно указывало на то, что жилец квартиры чувствовал себя после вчерашнего не самым лучшим образом и ещё не успел подлечиться.

– Открывай давай, жених. Дело есть.

Дверь приоткрылась. На пороге показался взлохмаченный, опухший и заросший щетиной Женя, держащийся одной рукой за дверной косяк, а другой-за собственную раскалывающуюся голову.

– Твоя работа? – показала мама на торчащие из стены провода.

Сосед молчал, кося мутным взглядом на то место, где ещё вчера находился звонок.

– Значит так. Если к вечеру, когда приду с работы, не сделаешь, я иду в милицию и пишу заявление. Опять пятнадцать суток получишь. Ясно-понятно?