Старик

Шли годы, а мы с мамой все надеялись, что Тамара вернется. Отец до самой своей смерти не проронил ни слова на этот счет. Пару раз я видел, как он пускает скупую мужскую слезу, пока думает, что никто не видит. Но он ничего не говорил. Он вообще молчал большую часть своей жизни. А я все думал: что означало его поведение, когда мы с мамой вернулись с рынка? Ведь что-то оно означало! Тамара должна была помогать ему по хозяйству, но куда-то ушла. Зачем? Мы ведь всегда спрашивали у родителей разрешения, если хотели отлучиться из дома. В тот день ближе к вечеру мы собирались отправиться в перелесок ловить ящериц. Больше никаких планов не строили.

Милиция сбилась с ног. Многие в селе грешили на отца. Дескать, больше некому. А он своей угрюмой замкнутостью и нелюдимостью только подливал масла в огонь. Случай обсуждали долго. Однажды в школе у меня за спиной кто-то обронил ту же самую фразу, что и молодой учитель истории – мой коллега – почти семь десятков лет спустя: «Слышал, это отец ее убил»…

Меня долго давило ощущение утраты. Поначалу я чувствовал себя так, будто из меня без анестезии вырезали жизненно важный орган. Но в те времена не было принято долго горевать. Лето быстро закончилось, надо было готовиться к зиме, да и учебный год начался. Некогда себя изводить попусту. Однако вспоминать о Тамаре я так и не перестал.

С супругой я об этом говорил лишь однажды – еще до нашего с ней бракосочетания. У нас двое детей – сын и дочь. Он живет в Москве, она – в Ленинграде… то есть в Санкт-Петербурге. У них все складывается хорошо. Престарелых родителей они не забывают. Приезжают то на Новый год, то летом погостить. Когда они были маленькими (у них разница в возрасте два года), меня не оставляла мысль, что один из них может куда-нибудь пойти в одиночку и не вернуться. Поэтому я всегда старался делать так, чтобы они были на виду у меня, Маргариты или ее матери-пенсионерки, которая какое-то время помогала нам с воспитанием. Так продолжалось довольно долго – пока дочери не исполнилось шестнадцать, а сыну четырнадцать. Тогда родительский контроль сам собой стал ослабевать.

Дети выросли, и хлопот у нас с супругой сильно поубавилось. Жизнь вновь поменялась. А мысли о пропавшей сестре так меня и не оставили…

Аккурат перед смертью «отца народов» пошел робкий слушок, будто в наших глухих лесах окопалась банда беглых заключенных. Возможно, гибель Тамары – их рук дело. Если так, то надеюсь, что она умерла быстро, без боли и унижения.

А может быть, она жива? Может быть, она…

…в моей голове?!

Знаю, такого быть не может, но помню, как мать рассказывала: когда она была беременна нами, бабка-знахарка сказала ей, что будет тройня. Родились мы двое. Уже обучаясь в педагогическом институте, я вот что прочел в журнале «Наука и жизнь»: в материнской утробе близнец может врасти в тело брата или сестры, стать паразитом. Например, на годы и десятилетия обосноваться в черепной коробке. На некоторое время я стал одержим сумасшедшей мыслью, будто в моей голове сидит маленький недоразвитый близнец.

Подавив слезы воспоминаний, я вновь открыл страницу Лены Злобиной в социальной сети. Снова стал скроллить. Только теперь я понял: Лена чертами лица похожа на Тамару – такую, какой та мне запомнилась утром того страшного летнего дня в пятьдесят втором. Я не осознавал этого, когда Лена была жива и три раза в неделю приходила ко мне на уроки, но осознал, когда выяснилось, что ее изнасиловали и убили. Оно ведь мне всегда так и представлялось против моей воли: над Тамарой надругались, а потом зверски расправились. Я как мог внушал себе надежду, что она споткнулась, ударилась головой о камень, потеряла память, заблудилась, села в грузовой поезд, укатила черт знает куда. Что она рано или поздно объявится… близко или далеко – может статься, в другом конце страны. Но я знал: так не бывает.

И вот, я скроллю «стену» в надежде найти хоть какую-нибудь подсказку, маленький намек.

Взгляд зацепился за картинку. Я уже успел по инерции прокрутить ее вверх.

Отмотал назад.

Изображение лося. Черный карандаш. Животное стоит посреди высокой травы, согнувшейся почти к самой земле. Ветер швыряет листья. Позади – устрашающий черный лес.

Но страшнее его сам лось. Глазницы зверя пусты, только они не черные, а белые. Автор рисунка не тронул эти два пятна. Пасть раскрыта. Ветвистые рога рвут в лоскуты небо, калечат линию горизонта. Обитатель леса не выглядит ни капли правдоподобно, но вид у него пугающий. Я вздрогнул… представил себе низкий, утробный лосиный рев.

Лоси травоядные, но не тешьте себя иллюзией, будто они не опасны. Увидите в лесу – бегите. В наших умеренных широтах агрессивнее разве что медведь. Особенно страшна лосиха с детенышами. А если она голодная, то случайному прохожему точно крышка. Нет, жрать она вас не станет, зато насмерть забьет копытами – переломает ребра, пробьет череп, и останетесь вы инвалидом на всю оставшуюся жизнь. А продлится эта самая оставшаяся жизнь, с высокой вероятностью, минут десять.

Мы с мужиками, когда я был помоложе, ходили на лося. Да, Анатолий Васильевич Церковный – охотник. В прошлом. Сейчас я со своими тремя ногами даже на полудохлого пса не рискну выйти. Живого лося мы так ни разу и не встретили, сколько ни плутали по следам. Зато разок попался молодой кабанчик, но он задал от нас такого стрекача, что только копытца сверкнули… Впрочем, всегда удавалось настрелять уток и прочей крикливой пернатой мелочи. Зайцев еще…

Так вот, о чем это я… Когда я скроллил страницу Лены в первый раз, лось не обратил на себя моего внимания. А сегодня я увидел такой рисунок у чужой девушки в школе. Не точно такой детально, но выдержанный в этой стилистике.

Может быть, одно из новомодных веяний в культуре? Лось как символ… чего-нибудь. Скрытой угрозы?

Я открыл «Гугл» и замер в замешательстве. Как составить запрос? «Мрачный лось»? «Готический лось»? «Черный лось»? «Лось с пустыми глазами»? «Лось ужас»? «Лось-убийца»?

Перепробовал все перечисленное. Безрезультатно.

Может быть, это какая-нибудь совсем молодая субкультура? Субкультура лося?

Я захлопнул крышку ноутбука, откинулся в кресле и одним глотком допил остатки чая.

7

Под ногами зыбкая, хлюпающая почва, грязная трава, увядшие бурые листья. Светит полная луна. И темно, и светло одновременно. Сырой, холодный воздух.

Я на болотистой просеке, по которой, уныло гудя, тянется бесконечные километры линия электропередачи. На просеку с обеих сторон наступает непроглядный лес.

Идти тяжело. Ноги промокли. Я продрог.

Воздух настолько влажный, что, кажется, его можно зачерпывать ложкой, словно основательно схватившееся желе из свиных ног. Одышка.

Что дальше? Воспаление легких. Пневмония. Пропахшая мочой, гноем и лекарствами больница.

Смерть…

Воинственный звук из-за деревьев. Как будто труба. Или горн. Словно возвещает о предстоящей битве.

Кто-то ломится через заросли.

Трубный звук ближе. Он колеблется на низких частотах. Пугает. Приближается вместе с треском сминаемого сухостоя.

Это лось.

Рога – как крона дуба. Смертоносные копыта-колоды.

Идет сюда. Не прогнать чужака, а уничтожить. Чтобы захрустели кости. Чтобы боль пронзила сместившиеся внутренности. Чтобы сделать дырявый кожаный мешок с сочащимся сквозь прорехи костно-мышечно-кровяным месивом.

Вот он, показался. Огромный, черный, с бездонно-пустыми глазницами – еще чернее, чем его шерсть. Надвигается на меня. Принюхивается, шумно втягивает воздух ноздрями-колодцами.

Издает воинственный трубный рев. Меня обдает теплым смрадом из пасти.

Исполин вскидывается на дыбы. Заносит копытища высоко над моей головой. Я поворачиваюсь, чтобы бежать, однако ноги топчутся на месте, словно увязли в студне. Мощный воздушный поток ударяет в шею и затылок. Вот-вот опустятся копыта. Раздробят мои хрупкие старые кости…

Из моего горла вырывается отчаянный крик. Я с трудом узнаю свой голос. Из темноты мутными потеками проступают очертания мебели. Моя квартира. Я сижу на кровати, тяжело и хрипло дыша. Легкие раздуваются, словно кузнечные мехи. Кожа покрыта вонючей испариной, ночная майка-алкоголичка пропиталась насквозь.

– Толик? – голос сбоку. – Что такое?

Маргарита Семеновна приподымается на локте. Я смутно вижу голову, всклоченные волосы.

– Ничего, – отвечаю. – Сон нехороший приснился.

Спускаю ноги с кровати, нашариваю ими тапки, иду в туалет, шаркая.

Открываю дверь туалета, включаю свет. В стороне, в полутемном коридоре – Другой. Стоит, смотрит исподлобья. На лице ни тени привычной ухмылки. Мрачнее мрака.

– С годом Лося, – приглушенно произносит он и растворяется в темноте.

До утра я не мог уснуть, разве что временами впадал в болезненную, беспокойную дремоту. Стоило закрыть глаза – и перед мысленным взором возникала кошмарная морда из сна. Мерещился гнилостный запах нездорового пищеварения из пасти чудовища.

Казалось, монстр теперь всегда будет со мной. Стоит лишь сомкнуть веки – и он тут как тут. Заносит надо мной копыта. Вся мощь дьявольских мускулов обрушивается на меня.

Это не просто лось. Не тот лось, на которого охотятся с ружьем. Это полуреальное божество родом из древних времен, о которых не сохранилось никаких свидетельств. Последние люди, что ему поклонялись, давным-давно превратились в перегной, а он дремал до поры в чащобе, куда не ступала нога современного человека…

Когда зазвенел будильник, я чувствовал себя разбитым. Первой мыслью было остаться на весь день в кровати, вызвать врача, взять больничный.