Старик

В учительской никого не было – во всяком случае, я так думал. Я подошел к своему столу, взял стопку ученических работ и собирался уже как можно скорее очистить помещение, но… заметил на «простынях» на стенде свою фамилию. Подошел посмотреть, какие из моих законных «окон» забили уроками по замене.

– Ну и дела тут творятся, – пробормотал я вслух, все еще размышляя об убитой Лене Злобиной и ее отце, который каким-то непонятным пока образом был явно причастен к ее жестокой гибели.

– Это вы о чем? – мягкий мужской голос позади.

Я вздрогнул и обернулся. Учительская большая, а внимание в последние годы стало меня подводить – вот я и не заметил коллегу.

То был молодой учитель истории и обществознания. Ну, не то чтобы слишком молодой, но мне во внуки годился – немного за тридцать. Работал у нас с недавнего времени. Я целый месяц не мог запомнить, как его зовут. А звали его Светозар Радомирович Науменко.

Проклятая мода на экзотические имена. Такого поразвелось… Мне всегда было интересно, как со стороны выглядит этот процесс выбора имени для ребенка. Вот сидят без пяти минут родители, думают: а давай сделаем не так, как все. У нас будет такая же занудная работа, как у других, такой же унылый быт, но хотя бы наш ребенок будет носить необычное имя. И ну гуглить «необычные детские имена». Или, если говорить о случае с историком, искать в большом орфографическом словаре. Знаете, выпускались раньше такие издания, где в конце размещали несколько страниц с мужскими и женскими именами – выбирай не хочу. И вот, мусолят они, мусолят пальцами захватанные страницы… в конце концов решают: Светозар! Впрочем, и папка у него тоже оригинальное имечко носил. Радомир. Даже как-то зловеще звучит. Может быть, серб?

– А? – только и смог вякнуть я, не успев оправиться от легкого испуга.

– О чем размышляете вслух? – переспросил он, улыбаясь.

Обаятельный парень. Высокий, статный, еще не успевший обрюзгнуть (но с наметившейся тенденцией к тому), с аккуратной прической и жидкими усишками. На лице легкая печать аристократической болезненности. Тонкие руки. Девки из старших классов частенько хихикают в ладошку, завидев его в коридоре.

Не знаю, откуда он к нам пришел. Наверняка из другой школы. Обычно выпускники институтов или становятся учителями сразу после выпуска, или не становятся никогда. Первые или остаются в профессии на всю жизнь, или по прошествии недолгого времени навсегда ее покидают.

– А, это вы, – сказал я. – Доброе утро.

– Доброе. – Он приветливо улыбался.

– Я о той девочке, которую убили.

– Да, кошмар, – согласился он, разгладив улыбку. Я только-только, считайте, пришел в школу работать, а тут такое. Слышал, это отец ее убил.

Я задумался, ничего не ответил.

– У вас нет воды? – спросил Светозар Радомирович Науменко. – Лекарство запить.

– Нет.

– Пойду попрошу в буфете.

– С собой надо носить, – сказал вынырнувший у меня из-за спины Другой, как только историк покинул учительскую.

– И тебе доброго утра, – поздоровался я.

У меня не было ни малейшего желания с ним беседовать, и я тоже вышел.

Когда я ковылял к кабинету мимо большого холла у библиотеки, где висели в ряд портреты брянских поэтов, Другой высунулся из-за угла и картинно потыкал указательным пальцем в сторону столов, за которыми обычно коротали время ученики, если приходили задолго до начала своих уроков.

Там сидела девушка, десятый или одиннадцатый класс, с весьма нетипичным для нашего учебного заведения внешним видом. У нас в школе ревностно следят за стилем одежды учащихся: единой формы нет, но строгий костюм для мальчиков, юбка-карандаш и блузка для девочек обязательны. Косметики – по минимуму, никаких безумных причесок и выкрашенных в радугу волос.

А здесь…

Короткая кожаная куртка, килограмм черной и темно-синей штукатурки на лице; черные же как деготь волосы, явно после старательного окрашивания.

Новенькая?

Перед ней лежали раскрытые тетрадки с конспектами, но занята она была явно не ими. Она что-то увлеченно вырисовывала на неаккуратно выдранном листке в клетку. В обычный день я, может быть, и вовсе не обратил бы на нее внимания, но в этот раз у меня в голове пронеслась мысль: «Почему в школу так легко пускают посторонних? Непростительное разгильдяйство».

Рядом с ней я замедлил шаг. (Крайне бестактно с моей стороны, но в старости не всегда удается контролировать свои поступки.) Она рисовала голову лося с пустыми черными глазницами, а вокруг насаженные на колья человечьи черепа. Сверху была тщательно выведена надпись изощренным шрифтом «под готику», но я не успел разобрать.

Она подняла голову. Посмотрела на меня неподвижным взглядом, от которого я невольно поежился. Выражение лица у нее было недоброе. Не агрессивное, как у некоторых подростков, а просто недоброе. Которое сразу отталкивает. Не подростковое совсем.

Позади нее стоял Другой. Он вытянул руку, изображая пальцами пистолет, и «выстрелил» гостье в голову.

6

Поужинав с супругой и удалившись в кабинет, я по обыкновению за чашкой чая углубился в чтение новостей.

Итак. Чиновник перерезал ленточку в честь торжественного открытия общественного туалета… жители окраин жалуются на расплодившихся бездомных собак… алкоголик нанес сожительнице множественные колотые раны кухонным ножом…

Ну, и убийство школьницы Лены Злобиной. Ничего нового. Куча перепечаток того, что я прочел вчера. Лишь один новостной портал упомянул, что под подозрением отец девочки и что ее мать прошлым летом была убита тем же способом.

– Мысли навязчивые не одолевают? – спросил Другой, садясь напротив меня и наклеивая на сморщенное лицо ехидную улыбочку.

– Ты о чем это? – попросил уточнения я, хотя знал, к чему он затеял разговор.

– Почему тебя так интересует смерть этой сикухи? Уж явно не из сострадания и не из праздного любопытства. Тебе было бы все равно, если бы не…

Я хотел было запустить в него чашкой с остатками чая, но просто отставил ее.

– Пошел к черту! – процедил я сквозь стиснутые зубы.

– Как скажешь, – ответил он, не переставая ухмыляться. Встал и ушел.

Я смотрел в экран и ничего не видел. Мои глаза застлала пелена слез.

Каждый раз, когда слышу об убийстве ребенка, на меня тяжким грузом наваливаются воспоминания.

1952 год, нам по двенадцать – мне и моей сестре-близнецу. Мы вместе учимся, выполняем поручения родителей по хозяйству, ходим в лес по грибы. Мы как одно целое.

Однажды я поехал с матерью на рынок в районный центр – купить что-то из утвари. Тамара – так звали мою сестру – осталась дома с отцом. Когда мы вернулись, отец с угрюмым видом сидел один, вырезал что-то из дерева. Не поздоровался. Впрочем, для него обыденное поведение. Мама спросила, где Тамара. Он ответил не сразу. Помню его тяжелый, мрачный взгляд, сосредоточенный на деревяшке в заскорузлых пальцах. Ножом он выковыривал глаза какому-то неведомому существу. «Не знаю», – буркнул он. Мама удивилась: «Ушла и ничего не сказала?» – «Умгу», – промычал отец. Как мне показалось, не то с вызовом, не то раздраженно. «Толик, беги на речку, приведи Тамарку», – велела мать.

Лето. Ребята плескаются в нашей местной речушке, где не глубже, чем ребенку по грудь. Как сейчас помню, стоял там деревянный причал, куда рыбаки привязывали лодки и откуда в теплую погоду сигала в воду детвора. В тот выходной день, душный от надвигающейся грозы, народу к причалу стянулось тьма тьмущая. Сначала я искал Тамарку глазами, потом стал расспрашивать ребят. Ее никто не видал. Мне стало тревожно. Обычно отыскать сестру не составляло труда. А теперь я чувствовал: что-то не так. Очень сильно не так.

Я обежал все места, где могла находиться Тамара, – сельскую площадь с бюстом Сталина, клуб с библиотекой, продуктовую лавку, старый колодец там, где до тридцатых годов стояла часовня; перелесок.

Возвращался я по тому же маршруту.

Нет. Нигде. И никто ее не видал.

До дома меня подвез председатель нашего колхоза – Михей Семенович Рудаков, ветеран войны и труда. Мужик с громадными усищами и доброй-предоброй улыбкой. Я спросил и у него. Нет, он мою сестру в тот день не встречал.

К вечеру она домой так и не вернулась, и деревенские мужики снарядились на поиски. Я с ними. Мы прочесали русло речки, заливной луг, несколько озер поодаль, исходили вдоль и поперек перелесок, овраг, колхозное поле, конюшни. Нигде никаких следов.