Désenchantée: [Dé]génération

– Не будем об этом, – сказал Вольфганг, и в его голосе Чезаре почудился тон испуга. – Жалеть о прошлом – опасный симптом, тот, кто постоянно жалеет о чем-то, что потерял, близок к преступному образу мыслей.

– Вам виднее, – примирительно сказал Чезаре, заметив, что машина свернула в загодя открытые ворота, и приближается к приятному на вид старинному зданию, вероятно, конечному пункту путешествия. – Мне о прошлом сожалеть не приходится, в моем прошлом un merde было больше, чем солнечных дней. Это Райхсканцелярия? Я думал, она больше.

– Ну что Вы, – ответил Вольфганг. – Райхсканцелярия у нас в Шарлоттенбургском дворце, а здесь – резиденция Райхсфюрера.

Он остановил машину, и, прежде чем выйти, зачем-то залез в «бардачок». Вольфганг решил не дожидаться, пока он там копается, и выбрался из машины самостоятельно. Вольфганг вышел из машины немного позже, и вид у него был заметно удрученный.

– Что случилось? – спросил Чезаре, заметивший, как изменилось настроение его водителя. – Che cazza, я Вас чем-то обидел?

Парадоксально, но Чезаре, который за свою достаточно долгую жизнь отправил к Апостолу Петру немало людей, а еще большему количеству в той или иной мере нарушил целостность и комплектность организма, вовсе не хотел обижать Вольфганга. «Парню и так досталось», – думал он. – «Из князи, да в грязи. И в его случае не особо заслужено – видно же, что этот Вольфганг – perfrcto stronzo, не какой-то там merdoso…»

– Да нет, – отмахнулся Вольфганг, – курево забыл купить, Schei?e, ой, простите…

– Che cazza, да ладно, не стремайтесь, – сказал Чезаре. – Без мата жизнь, как у примата…

Он достал из кармана пальто пистолет, переложил в другой карман, а затем извлек из первого помятую пачку – желтую, с верблюдом на фоне пирамид. Курил Чезаре очень редко, в отличие от Пьерины:

– Забирайте, – сказал он, протягивая пачку Вольфгангу.

– Ух, ты, «Кэмел», – обрадовался тот, – сто лет, кажется, его не курил. Уже и отвык, на мою зарплату такие не купишь, даже если бы продавались, но импортные только через спецраспределители высокого уровня можно достать, а в такие спецраспределители таким, как я, вход запрещен.

Чезаре рассеяно кивнул: он услышал, что кто-то идет в их направлении. «Кто-то» оказался привлекательной молодой девушкой, одетой в теплый комбинезон, вроде тех, которые носят туристы-выживальщики – удобный, не стесняющий движения, всепогодный. Одежду дополняли ботинки с высоким берцем, и темный берет, цвет которого в сумерках Чезаре не разобрал. Девушка была привлекательна, но не во вкусе Чезаре – слишком мягкие, почти детские черты, с которыми не гармонировала мальчишеская стрижка, к тому же и нос курносый, а курносые Чезаре никогда не нравились.

На комбинезоне у девушки было несколько карабинов с закрепленными на них совсем не детскими игрушками – компактным пистолет-пулеметом, вроде бессмертного чешского «Скорпиона» (Чезаре сам юзал такие в молодости, хотя предпочитал продукцию родной компании «Беретта»), парой гранат, наступательных, без осколочного кожуха, и ножом вроде непальского кукри, размером с девичье предплечье. Чезаре присвистнул:

– Che cazza, мы ожидаем нападения?

Девушка проигнорировала его вопрос:

– Герр Райхсфюрер ждет Вас, дон Корразьере, – сказала она мягким, колоратурным сопрано, – мне приказано провести Вас в Зеленую гостиную.

– Хороший знак, – шепнул Вольфганг. – Зеленая – для желанных гостей.

– Вы могли бы придержать свои комментарии при себе, герр раухенгестерн[13 - Раухенгестерн – вечно вчерашний, обидное прозвище, применявшееся в отношении категории орднунг-менш, получивших имплантат, но сохранивших имя, а также унтергебен-менш, прошедших процедуру восстановления в правах;], – сказала девушка своим беззаботным голоском, более подходящим для того, чтобы петь песенки вроде «Шнип-шнап-шноппе». От ее слов Вольфганг скривился, словно больной зуб себе прикусил. – Идемте, дон Корразьере, герр Эрих не любит ждать.

Уходя, Чезаре украдкой ободряюще подмигнул Вольфгангу. Вид у того был невеселый.

* * *

Они прошли по красивому парку, среди покрытых инеем можжевеловых кустов, туй и голубых елей, к довольно большому трехэтажному дому с четырьмя башенками по углам. Башенки были перестроены, к ним добавили по дополнительному этажу с балкончиками, на которых возвышались новенькие эфэльки[14 - Эфэлька (жарг.) – лазерная турель ПВО (flak lazer). Могут применяться также против наземной техники;] – оружие серьезное, несмотря на субтильный вид. Эфэльки плохо гармонировали с классическими статуями, стоявшими в апсидах фасада, перед крыльцом и в фойе. «Похоже, Райхсфюреру нравится античная скульптура», – рассеяно подумал Чезаре. – «Perfecto, с подарком определились – притарабаним ему что-то из ваттиканских музеев, Папа не обеднеет, да и на кой Римской церкви голые бабы… в смысле, богини греко-римского пантеона? А дону Энрике – в самый раз».

Дом, вероятно, недавно перепланировали, чтобы разместить внутри охрану. Охрану составляли такие же девочки и мальчики, как та, что пришла за Чезаре – не старше двадцати пяти, подтянутые, коротко стриженные, атлетически сложенные. У некоторых Чезаре заметил имплантированное оружие. Это было серьезно – кибернетически усовершенствованные солдаты были элитой даже в армиях сверхдержав.

Чтобы добраться до зеленой гостиной, Чезаре пришлось пройти по коридору, подняться по лестнице на второй этаж, пройти по еще одному коридору, вдоль всего здания, еще раз подняться, опять пройти по коридору… на лестнице между вторым и третьим этажом ему почудился лай собаки, но он быстро оборвался.

Молчаливая девушка провела его до двери в гостиную, открыла дверь, пропустила Чезаре внутрь, и закрыла дверь за ним. Гостиная действительно была выдержана в зеленых тонах – зеленые тканевые обои выше темных стенных панелей, тяжелые зеленые портьеры, столешница из малахита на овальном столе, сервированном на двоих, зеленая обивка стульев, кресел, дивана, зеленый малахитовый камин и малахитовые вазы на пилонах по углам, даже бронза металлических предметов покрыта зеленой патиной…

– Люблю зеленый цвет, – сказал тихий, но твердый, уверенный в себе голос из темноты в дальней от входа части зала. – Психологи говорят, он умиротворяет. Нам-то с тобой больше в оранжевом довелось походить, да, stronzo?

Чезаре невольно расплылся в улыбке и сделал шаг навстречу появившейся из темноты фигуре:

– Вам никогда не шло оранжевое, дон Энрике, – сказал он, пожимая протянутую руку. – Новая одежда Вам больше к лицу.

– Как и тебе, – мужчина взял Чезаре под руку, подводя к столу. – Наконец-то приоделся по-человечески, а не как босяк. Садись, перетрем за жизнь, пропустим пару бокалов вина.

Чезаре не заставил себя упрашивать. Голос его собеседника был мягким, но что-то в нем было такое…

«Таким тоном делают то самое «предложение, от которого невозможно отказаться», – подумал Чезаре. Его собеседник, Райхсфюрер Нойерайха Эрих Штальманн, сел напротив, так, что между ним и Чезаре оказалась узкая часть столешницы.

Тем временем, двери, в которые вошел Чезаре, открылись, и на пороге появился пожилой мужчина в сером комбинезоне и серой саржевой рубахе. Некогда мужчина был тучен, но сильно похудел, вероятно, не так давно – его щеки опали и висели, как брыли у бульдога. Мужчина был пронумерованным.

– Хм, – сказал Чезаре, глядя, как мужчина берет со стола вино и сноровисто его открывает. – Я пока не вки… не разобрался с тем, как устроен Орднунг, и многого не понимаю. Разве сюда допускают пронумерованных?

– Унтергебен-менш, – поправил его Эрих. – Почему нет? Обслуживающий персонаж нужен не только на шахтах…

Пронумерованный заметно вздрогнул.

– И потом, дон Чезаре, унтергебен-менш – не раб и не крепостной; он такой же гражданин Нойерайха, как и любой Орднунг-менш, но с урезанными правами. Как говорили… другие умные люди, arbeit math frei…

– Labor Omnia vincit, – кивнул Чезаре. – Этой фразе намного больше лет, чем кажется на первый взгляд.

– …но большинство ее ассоциирует только с ошибками наших предшественников, – Эрих указал пронумерованному на бокал Чезаре, и тот его наполнил. – В Нойерайхе труд действительно делает свободным, и более того – свободным делает только труд. Ни деньги, ни знатность, ни статус… кстати, вино необычное. Угадае…те, что за сорт?

– Я не сомелье, – улыбнулся Чезаре. – Сами знаете, дон Энрике, мне в моей жизни больше приходилось пить всякую бурду, вроде вареного вина.

– Да уж, там, откуда мы пришли, нас деликатесами не баловали, – Эрих поднял бокал. – За Нойе Орднунг, дон Чезаре!

– За Нойе Орднунг! – подхватил Чезаре. – Благослови его Пресвятая Мадонна.

Они выпили, и Эрих вновь сделал знак пронумерованному. Тот опять наполнил бокалы и вышел. Чезаре тем временем отдал должное легкой закуске – тонко нарезанному прошутто.

– Дон Энрике, а Вы не боитесь? – спросил Чезаре, когда пронумерованный вышел. Эрих удивленно посмотрел на Чезаре, и тот подумал, что со своей внешностью Райхсфюрер легко бы затерялся в толпе, если бы не одно но. Действительно, во внешнем облике человека, перед которым дрожала не только вся Германия, но и, без преувеличения, вся Европа, не было ничего выдающегося. Среднего роста. Поджарого, но не атлетического телосложения. Круглая голова с высоким лбом с залысинами. Нос был некогда сломан, но восстановлен, и потому ничем не выделялся. Губы, на которых то и дело появлялась легкая улыбка, которую, наверно, можно было бы даже назвать застенчивой – если не знать, что скрывается за ней. Голубые глаза, светлее, чем у самого Чезаре, у которого глаза были цвета весеннего неаполитанского неба…. На первый взгляд – обычные глаза… или, вернее, глаз, поскольку второго глаза у Райхсфюрера не было. Пустую, покрытую коллоидными рубцами глазницу прикрывала черная повязка, довольно редкая в современной Европе. По какой-то лишь одному ему ведомой причине герр Эрих не хотел выращивать себе новый глаз, хотя ему такая возможность была вполне доступна, и носил повязку, как какой-нибудь ганзейский пират.

– Чего, по-твоему, я должен бояться? – удивился Эрих.

– Того, что у про… унтергебен-меншей может появиться желание отомстить, – пояснил Чезаре, доставая с тарелки греческую оливку. Он очень с детства их любил, но никогда не ел вдоволь. А сейчас с оливками в Италии было худо. Даже трудно это себе представить – Италия без оливок! – Они свободно живут рядом с вами – кто мешает им взять молоток и тюкнуть кого-нибудь из своих обидчиков по темечку?

Эрих улыбнулся. Улыбка у него была доброй, искренней, так улыбаются люди, которые уверены, что их совесть чиста:

– Скорее я буду бояться, что Гумбольдты с кладбища в моем имении придут требовать с меня свою собственность. Дорогой Чезаре, я стою по ту сторону страха. Понимаешь, о чем я?

Чезаре неуверенно кивнул, глядя на Райхсфюрера. Он и до того не выглядел дряхлым, а сейчас словно помолодел Чезаре вспоминал их первую встречу – в швейцарской тюрьме предварительного заключения. Это было двадцать лет назад; Чезаре был молод, чуть больше двадцати, но уже имел определенную репутацию. Он сидел, ожидая перевода в Брюссель, где его должны были судить по одному интерполовскому делу, когда по «узелковому радио» прошла малява о том, что в их кутузку прибывает сам Штальманн. Об этом человеке Чезаре слышал краем уха, особо не прислушиваясь. Теперь он тоже воспринял новость спокойно: «cazzarolla, ну, поглядим на этого Штальманна… небось, какой-то бритоголовый с каской вместо головы».

Они встретились на прогулке. Эрих сидел на любимой лавочке Чезаре и чистил зеленоватый мандарин. Кожура от мандарина отслаивалась плохо. Лицо Эриха было сосредоточенным и совершенно мирным – ни дать, ни взять, бухгалтер, сводящий не особо сложный баланс.

Чезаре с двумя своими fratelli не спеша подошел к лавочке. Дино и Микеле привычно зашли справа и слева – им не первый раз приходилось брать фраера в «коробочку».

– Che cazza vuoi? – спросил Чезаре ровным тоном. – Чувак, тебе сказали, чья это лавочка?