Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга вторая

Леонид Ильич подготовил не только кадры и общественное мнение к съезду. Он подготовил и очередной удар по недругам, пусть и дышащим на ладан. Так, Воронов был избран в Политбюро уже не главой правительства РСФСР, а председателем Комитета народного контроля.

– Товарищи считают, – в традиционной для себя манере объяснился по телефону Леонид Ильич, – что надо срочно укреплять Народный контроль. Это – важнейший участок работы, который мы за другими делами как-то запустили. Твоя кандидатура, Геннадий Иванович, нашла полную поддержку у товарищей.

Вот так, вот: не пинка тебе даём из Предсовмина России, а оказываем высокое доверие – пусть и ступенькой ниже! «Кандидатура нашла полную поддержку»! Учились бы у своего Генерального, как надо работать, товарищи оппозиционеры!

Место Воронова в Совете Министров РСФСР теперь занимал Соломенцев – человек хитрый, изворотливый, хорошо «ориентирующийся в обстановке», и давно уже понявший, «кто тут есть ху» и у кого этот «ху» есть. При всех карьеристских устремлениях, Соломенцев не обладал качествами лидера, не стремился в вожди – и по этой причине более чем устраивал Леонида Ильича.

Разумеется, не только это определило выбор Брежнева: работать Михаил Сергеевич умел. В те годы на руководящих должностях в партии дураков не держали. Не зря же Брежнев неуклонно «продвигал» перспективного товарища: Соломенцев работал и в Челябинске, и в Караганде, и в Алма-Ате. Работая вторым секретарём ЦК Компартии Казахстана, Михаил Сергеевич не только сам «правильно сориентировался» перед октябрём шестьдесят четвёртого, но и «правильно сориентировал» товарищей.

Тогда Леониду Ильичу было ещё не по силам отблагодарить Соломенцева «за верность принципам коллективного руководства» и «деятельное участие в борьбе с «волюнтаризмом и субъективизмом». Поэтому тот отбыл в Ростов-на-Дону, «на обком». Но уже в шестьдесят шестом, на первом после съезда пленуме ЦК, Брежнев сумел «организовать» избрание Михаила Сергеевича секретарём ЦК. Теперь же он не видел препятствий для дальнейшего роста верного человека.

С учётом всех этих обстоятельств Леонид Ильич решил не затягивать с введением Соломенцева в состав Политбюро. Он подключил все каналы, надавил на все имеющиеся рычаги – и смог «убедить» товарищей: уже на следующем, ноябрьском Пленуме, Соломенцев был избран кандидатом в члены Политбюро…

С избранием Кулакова членом Политбюро статус Полянского существенно понизился. И не потому, что «наверху» появился ещё один «брежневец». Для Дмитрия Степановича это было уже не существенно: из политической борьбы он выбыл. И это было не только объективным фактом, но и его собственным решением. Третий вождь «антихрущёвского сопротивления» теперь думал лишь о том, как бы уцелеть в своём нынешнем качестве.

Но отстоять даже занимаемые рубежи Дмитрию Степановичу не удалось. С избранием Кулакова в Политбюро – сразу полноправным членом – у Полянского «отобрали» весь Агропром. Под надзором у него остался только Минсельхоз.

Леонид Ильич «обезвредил» бывшего соратника ловко и корректно. И, главное: «на законных основаниях». Ведь Кулаков, длительное время работавший заведующим Отделом сельского хозяйства ЦК, а потом – отраслевым секретарём ЦК, считался «наверху» крупнейшим – после Леонида Ильича, разумеется – знатоком отрасли. Как-то так получилось, что Полянский со временем утратил прежний авторитет. Он даже сам не заметил, как.

И вот теперь, «продвинув» своего человека в Политбюро, Леонид Ильич «порадел» тому в обретении максимума полномочий. Фактически теперь Кулаков определял сельскохозяйственную политику – или, как минимум, отвечал за неё в Политбюро. Полянский же со временем превратился их хозяина в слугу, в рядового чиновника «без права голоса».

Оригинальность ситуации: «член Политбюро без права голоса» – как-то не веселила. Ведь, оставшись наедине с тяжелейшей отраслью и её проблемами, не будучи в силах влиять на принятие решений, он превращался в хрестоматийного «козла отпущения» со всем набором услуг. Отныне «сельскохозяйственные шишки» становились достоянием исключительно его головы. А, вот, успехи отныне связывались только с «мудрой политикой ЦК во главе с товарищем Леонидом Ильичом Брежневым». Своей доли аплодисментов – прихватив и чужую – удостаивался теперь и секретарь ЦК Кулаков.

В итоге, Брежнев сделал так, что Полянскому стало уже совсем не до политики: «не до жиру – быть бы живу». Всю остаточную энергию Дмитрию Степановичу пришлось направить исключительно на решение проблем сельского хозяйства – увы, бесконечных.

Правда, он попытался объясниться с Генеральным. Хотя Воронов и отговаривал его: «нечего махать кулаками после драки». Сам Воронов уже не собирался «махать».

– Леонид Ильич, отняв у меня Агропром и оставив только одно министерство, Вы лишили меня всех прав: только обязанности! Как же работать в таких условиях?

Брежнев отвёл взгляд в сторону: неприятного личного разговора избежать не удалось, так как Дмитрий Степанович подошёл к нему сразу же после заседания Политбюро. Леонид Ильич очень не любил «выяснять отношения». В своей практической деятельности он неукоснительно придерживался того принципа, который один писатель даже сделал названием своего романа: «Убей меня нежно!» Расставаясь с бывшими соратниками – «посредством ноги» – Леонид Ильич всегда старался придать этому расставанию вид полюбовного. Хотя любовью, во всех без исключения случаях, занимался он один: согласия партнёров не требовалось.

– Ты неправильно ставишь вопрос, Дмитрий Степанович. Что значит: я «отнял»? Товарищи так решили! Товарищи решили, что необходимо усилить внимание к сельскому хозяйству. Причём, не просто внимание, а внимание партии! Политбюро! Товарищ Кулаков – человек опытный, авторитетный на селе, хорошо разбирается в его вопросах. Кого, как не его, отряжать тебе в подмогу? Как говорится, «одна голова – хорошо, но и вторая – не пятая нога зайцу»!

«Отражать тебе в подмогу»! Наконец, Дмитрий Степанович понял, что разговаривать дальше бесполезно: «убойный» довод – а сам неубиваемый. И ещё он понял то, что судьба его делает очередной – и, вероятно, последний свой поворот. Больше всего его поражало то, что решение Брежнева действительно выглядело так, словно принималось всеми членами руководства: как никто другой, Леонид Ильич умел соблюдать «внешние приличия». И ведь никто не возражал! А некоторые даже думали, что мнение Брежнева – это, в том числе, и их мнение. Даже больше того: что резолюция Генсека – это концентрированная воля руководства!

– Ты не обижайся на товарищей, Дмитрий Степанович Леонид Ильич «погладил» объект работы мягким взглядом. – Товарищи хотят тебе помочь: работы-то – невпроворот. Поэтому включайся! Я, конечно, знаю о ваших трениях с Кулаковым. Но надо стараться находить общий язык! Надо добиваться взаимопонимания! Для пользы дела, прежде всего! Пусть не будет дружбы, но пусть будут крепкие товарищеские отношения!

«Да, Леонид Ильич, – „отсемафорил“ глазами Полянский. – Не разглядели мы тебя. Я думал, ты проще. А в тебе – даже не два дна. Ты – как та экспортная матрёшка: открываешь одну – в ней вторая, открываешь вторую – в ней третья… „Товарищи“… Такой довод не прошибёшь! Да, Лёня: куда нам всем до тебя…»

А «Лёня» был теперь совсем не «Лёня». И даже не «Леонид Ильич», а «товарищ Леонид Ильич Брежнев». Партийное обращение превратилось в некое подобие титула. Или звания. Неважно, что сочетание всех этих слов нарушало давно установленный партийно-речевой норматив и даже правила грамматики: прежде бы сказали либо «товарищ Брежнев», либо «Леонид Ильич».

Самому Генеральному новая форма обращения пришлась по душе – и даже прошлась: елеем и мёдом. В очередной раз он оценил таланты «главного идеолога»: идея и в самом деле принадлежала Михаилу Андреевичу. И не только идея, но и её воплощение в жизнь. Именно Суслов первым «определил» Генсека «товарищем Леонидом Ильичом Брежневым». Точно так же, как чуть раньше он первым выдал быстро ставшую «крылатой» фразу «…и лично Леонид Ильич Брежнев». Фразу, ставшую не просто «крылатой», но обязательной – и даже «общим местом».

И это были не просто слова: это было наглядное свидетельство изменившегося положения Леонида Ильича в партии и её руководстве. Именно двадцать четвёртый съезд, именно семьдесят первый год стали теми рубежными датами, которые разделили «эпоху Брежнева» на две части: «до» и «после». Именно двадцать четвёртый съезд закрепил всё то, что Леонид Ильич «наработал» к семьдесят первому году. В том числе, и события года прошедшего, когда Брежнев впервые продемонстрировал соратникам, кто тут есть «ху», и кого этот «ху» есть…

Удачно начавшийся год удачно и заканчивался: ожидалось выдвижение Брежнева на Нобелевскую премию мира. За решение германского вопроса. Вместе с канцлером ФРГ Брандтом.

– Как быть?

Леонид Ильич и в самом деле находился в затруднительном положении.

– Как быть, Михаил Андреевич?

Суслов был, конечно же, польщён оказанным доверием: чин советника в таком щекотливом деле ко многому обязывал… всех остальных.

Он задумался. Хотя, скорее всего, старательно имитировал процесс: наверняка, идя к Генеральному, уже продумал варианты.

– Вопрос, конечно же, интересный, Леонид Ильич. С одной стороны, вручение Генеральному секретарю ЦК КПСС такой авторитетной на Западе награды повысит и Ваш авторитет, и авторитет партии, и авторитет страны. Это – очень важно. Но, с другой стороны…

Суслов исполнился, пусть и не искреннего, но качественного сожаления.

– …кто – в комитете? Записные антисоветчики! Удобно ли принимать премию из рук тех, кого мы постоянно – и по заслугам! – клеймим, как идейных врагов? Не зря древние говорили: «Если тебя хвалит враг – задумайся!».

В очередной раз Михаил Андреевич отработал в формате «и честь соблюсти, и капитал приобрести»: и большевиком себя показал, и Генсеку посочувствовал. Он давно уже понял, что Брежневу очень хочется стать лауреатом солидной международной премии. Леонида Ильича уже не удовлетворяли дифирамбы внутреннего производства. И он заслуживал такой награды. Не поощрения, не аванса на будущее: награды! Так, кстати, считали и многие на Западе.

Но главный идеолог видел и другое: Леонид Ильич твёрдо отдаёт себе отчёт в том, что собой представляет эта премия. Принять её коммунист не мог «по определению»: в Осло сидели убеждённые противники социализма и СССР. Это ретроградство идеолога было уместно.

– Один Брандт получит награду за то, во что я внёс, куда больший вклад, – пожалел себя Брежнев. – Несправедливо!

Он помолчал, всё ещё борясь в душе с самим собой: не каждый день «номинируют» буржуи!

– Но Вы правы, Михаил Андреевич: мне эту премию принимать нельзя. Это поднимет меня, но уронит идею.

В уголках его глаз блеснули слёзы – не скупые и не мужские: решение было на грани самопожертвования.

– Чёрт с ней, с премией…

Около трёх часов днём одиннадцатого сентября в кабинете Брежнева на Старой площади раздался звонок. Леонид Ильич скосил глаза на батарею телефонов: звонил телефон прямой связи с Председателем КГБ.

– Слушаю тебя, Юра.

– Леонид Ильич, – раздался в трубке взволнованный, слегка надтреснутый голос Андропова, – умер Хрущёв.

– Когда? – не слишком огорчился Брежнев.

– Около часа тому назад.

Словно извиняясь за задержку с оповещением Генсека, Андропов смущённым голосом добавил:

– Пока узнали… пока уточнили…

– Всё в порядке, Юра, – успокоил его Брежнев: сам он почему-то никак не мог разволноваться. Не получалось. А, может, и не старался. – Значит, ушёл Никита…

Разволноваться не получилось, зато получилось взгрустнуть. Нет, Леонид Ильич не испытал чувств: было бы, к кому. Но и сказать «Труп врага всегда хорошо пахнет» язык не поворачивался – ни сам, ни следом за мыслями. Леонид Ильич вдруг остро почувствовал, что с уходом Хрущёва ушла в прошлое значительная часть его собственной жизни – так, словно кто-то перевернул страницу книги. Почему-то вспомнилась немецкая фраза, когда-то вызубренная наизусть в школе: «Schade, das die zeit so schnelle ging vorbei». – «Жаль, что время проходит так быстро». А, может, вовсе и не «почему-то», а потому, что именно эта, казалось бы, совершенно неуместная фраза, точнее всего отражала душевное состояние Леонида Ильича.

Андропов тактично выжидал, пока Хозяин «усвоит информацию». Но «процесс усвоения» явно затянулся, вероятно, совмещаясь с другими процессами – и Юрий Владимирович не выдержал:

– Какие будут распоряжения, Леонид Ильич?