Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга вторая

– А?

Брежнев медленно выбрался из себя.

– Что ты говоришь?

Андропов прочистил горло: не понял реакции. Не расшифровал.

– Я спрашиваю, Леонид Ильич, какие будут распоряжения? Ну, относительно… хм… похорон… и всего прочего?

– Распоряжения?

Даже голосом Брежнев сумел удивлённо пожать плечами.

– Какие ещё могут быть распоряжения, Юрий Владимирович?

– Ну…

Явно смущённый реакцией Генсека, Андропов замялся.

– … Всё-таки, Хрущёв был главой партии и правительства…

– Юрий Владимирович…

Иронические нотки в голосе Леонида Ильича перешли в разряд назидательных.

– По высшему разряду мы хороним только действующих политических деятелей. Тех, кто на момент смерти состоял при должности, а не при садовой лейке. Ты меня понял? Так что никакой Красной площади – если ты на это намекал.

Андропов «намекал» на это, но «афронтом намёку» не огорчился: ему же меньше хлопот – как Председателю КГБ.

– Новодевичье?

Брежнев не стал выдерживать паузу.

– Да. Вполне приличное место. Масса приличных людей. Так, что Никита не должен быть на нас в претензии за окружение. Наоборот, это окружение может выставлять претензии за такое соседство.

– А…

Андропов ещё раз смущённо закашлялся.

– Что ещё? – догадался Генсек.

– Характер похорон?

– Семейный.

Если Юрий Владимирович был предельно краток, то Леонид Ильич был предельно категоричен.

– Никакого официоза. Никаких почётных караулов. Никаких салютов. Никаких речей от имени партии и правительства. Только обеспечение порядка.

– Понял, Леонид Ильич. Последний вопрос: когда давать оповещение в прессе, и в какой форме?

– Когда?

Брежнев на мгновение задумался.

– В день похорон. Тринадцатого, да? Значит, тринадцатого. А что касается формы…

Леонид Ильич ещё немного поспел в трубку.

– … Простое извещение. Дескать, ЦК КПСС и Совет Министров СССР извещают… только без глубокой скорби…

Он усмехнулся.

– … о том, что… на семьдесят восьмом?.. на семьдесят восьмом году жизни скончался бывший такой-то – дать должности – пенсионер союзного значения Никита Сергеевич Хрущёв.

Помедлив, Леонид Ильич утратил добродушие – на пару фраз, как «на пару слов»:

– Пусть ещё скажет спасибо за то, что семь лет прожил на пенсию, о которой простые люди и мечтать не смеют. Да ещё определён на Новодевичье кладбище… По заслугам его бы – в безымянной могиле, под номером…

Отчасти Брежнев имел право на такую жёсткость в оценках. Вопрос об исключении и даже аресте Хрущёва с последующим его преданием суду был снят только благодаря его позиции. Ведь очень многие делегаты того октябрьского Пленума ЦК были настроены исключительно решительно. И если бы Брежнев не отказал Хрущёву в выступлении перед Пленумом, развитие событий пошло бы по наихудшему сценарию. И всё закончилось бы именно так: исключением, арестом, судом – и «номерной могилой».

И, потом: ведь именно Леонид Ильич настоял на предельном размере пенсии Хрущёву – в пятьсот рублей. И это при том, что все секретари ЦК – и сам Генеральный – получали по семьсот рублей оклада. А минимальная зарплата советских граждан составляла всего шестьдесят рублей. Есть, что с чем сравнивать – и есть, на что жить!

И пусть все эти годы имя Хрущёва предавалось забвению, но, с другой стороны, никто его и не трепал. Ни разу – за исключением случая с опубликованием на Западе книжки мемуаров – никто и не потревожил Никиту Сергеевича. Чего ещё желать отставнику, при жизни осрамившемуся до конца дней своих?

…Тринадцатого в обед Андропов докладывал Генеральному секретарю о выполненной работе.

– Порядок обеспечили, Леонид Ильич.

– Народ был? – без особого интереса поинтересовался Брежнев.

– Человек двести. Практически все – знакомые и друзья семьи. Никого из действующих политиков не было. Из отставников – тоже.

В голосе Юрия Владимировича послышалась какая-то недосказанность.

– «Колись», Юра! – усмехнулся Леонид Ильич.

– Микоян прислал венок. От себя лично.

– Микоян?

Леонид Ильич покряхтел в трубку. Выразительно, так, покряхтел.

– Правильно мы сделали, Юра, что спровадили его! Сколько же лиц у этого человека! Вот, уж, действительно: «специалист по бегу между струйками»!

Андропов понял: только что, на его глазах – точнее, на ушах – Брежнев приговорил Анастаса к забвению. Больше к отставному «президенту» хода не было: ни самому Брежневу, ни его окружению. Damnatio memori: закон об осуждении памяти. И не в Древнем Риме, а в современной Москве.

– Иностранцы были?