1945: Черчилль+Трумэн+Гиммлер против Сталина. Книга первая

– Как Вам известно, сэр, русские запросили у нас кредит на сумму шесть миллиардов долларов, с рассрочкой платежей на тридцать лет, под два с четвертью процента годовых, с началом платежей через десять лет.

– Да, я помню, Генри.

– Я внимательно изучил наши возможности, и, насколько это было возможно – их потребности.

– И? – вновь улыбнулся Рузвельт.

– И пришёл к такому заключению: помогая русским, мы поможем себе. А, помогая себе, русские помогут нам.

Улыбка медленно сошла с лица Рузвельта, и её тут же заместило выражение досады. Выражение было лёгким, почти неуловимым, но Моргентау слишком долго «служил при дворе» для того чтобы без труда «взвесить» и «уловить». Результат анализа не остановил его, и он принялся «наносить точечные удары» и «бить по площадям». Последнее – чтобы «наверняка».

– Готов пояснить, сэр. Этот кредит позволит нам загрузить русскими заказами наши производственные мощности, а закупки русскими нашей продукции дадут нам возможность избежать очередного кризиса перепроизводства.

Моргентау был прав, потому что излагал аксиомы: кредит даётся под поставку товаров. Это не заём, который позволяет заёмщику использовать полученные деньги по своему усмотрению. Отсюда – прямая выгода для того, у кого много товара, и кто хочет получить за него много денег.

Но даже аксиома не сумела прогнать с лица президента выражение скепсиса. И Моргентау «поднажал».

– Сэр, русские могут ведь разместить свои заказы у конкурентов – хотя бы, в той же Англии! Мы не можем не учитывать этого обстоятельства.

– Боюсь, что Вы заблуждаетесь насчёт сэра Уинстона, Генри, – усмехнулся Рузвельт: тонко, почти неуловимым движением глаз, даже без подключения лицевых мышц.

– Допустим, сэр, – слегка «отступил во вторую линию» министр финансов, и тут же перешёл в контрнаступление. —

Но, помимо Англии, есть и другие претенденты на русский карман. Кроме того, нам следует видеть перспективу, мистер президент.

– Какую именно, Генри?

– Русские в скором времени сами могут составить нам конкуренцию на внешнем рынке!

– Ну-у-у! – насмешливо протянул Рузвельт, на этот раз не поскупившись на качественную усмешку. «Довод» не поколебал уверенности Моргентау.

– Да-да, сэр! Не забывайте о том, что Сталин в лапотной России за несколько лет создал те отрасли промышленности, о которых его «предшественник на троне» император Николай и не слышал!

– Но у русских после войны будет такая разруха!

В голосе президента не было ни грана сомнения в собственной правоте. Но и это не подвигло министра финансов «в верном направлении».

– Да, у русских будет разруха, сэр. Но мы не должны забывать о том, что в двадцатые годы Сталину досталось наследие, вряд ли много лучше теперешнего. И ничего: справился! Что ему помешает справиться и на этот раз? Мы уже знаем о том, как Сталин умеет мобилизовать народ и ресурсы. Вряд ли кто другой смог бы не только выстоять после такого удара, но и создать альтернативную промышленность на востоке страны, на голом месте! Кроме того, у русских будет теперь возможность существенно поправить дело за счёт репараций!

– Кстати, насчёт репараций…

Лицо Рузвельта исказила гримаса, то ли боли, то ли неудовольствия: в наличии имелось и то, и другое. В последнее время президент активно недомогал, и только слепой – в лице какого-нибудь неофита Белого дома – не мог не заметить этого. Что же – до неудовольствия… Опять же в последнее время Рузвельт испытывал нарастающее влияние окружения. Из очень многих ртов в его уши ретранслировалась одна и та же «песня»: «пора русских ставить на место – в угол!»

Моргентау тактично переждал, пока лицо президента не восстановило статус-кво, насколько это было возможно при наличии перманентных оснований для нарушения.

– Так, вот – насчёт репараций, Генри… Я полагаю, что в этом вопросе нам следует быть большими реалистами…

– Вы хотите сказать, сэр, что…

– Нет-нет, Генри! – слабо улыбнулся Рузвельт. – Я, разумеется, не имел в виду лично Вас. Просто мне кажется, что, чем меньше Советский Союз получит в счёт репараций, тем больше будет его заинтересованность в наших кредитах.

Лицо Моргентау прояснилось.

– Значит, Вы согласны, сэр – пусть и «с другого фланга»? И это – правильно!

И он тут же раскрыл папку с документами.

– У меня готово встречное предложение русским, сэр!

Рузвельт начал открывать рот, но Моргентау уже завладел инициативой.

– Мы предложим русским кредит не в шесть миллиардов, а в десять! И не на тридцать лет, на тридцать пять! И не под два с четвертью процента – а под два! И…

Моргентау не закончил фразы, замерев с открытым ртом – так, словно наткнулся на препятствие. Да он на него и наткнулся – на препятствие. «В лице лица» президента: настолько убедительно и оперативно оно прокисло от последних слов министра финансов.

– Что, мистер президент?!

Предваряя ответ, Рузвельт слегка разбавил кислоту скепсисом.

– Вот, уж, не ожидал от Вас, Генри, таких «просоветских» взглядов…

Если Рузвельт сейчас упрекал своего министра финансов, то упрёк был явно незаслуженным. В чём, в чём, а в симпатиях к русским Генри Моргентау нельзя было заподозрить даже при большом хотении. Министр финансов был «хорошим, правильным американцем»: антикоммунистом, антисоветчиком и русофобом. В этом отношении он отлично вписывался в коллектив, из дружных рядов не выпадал – и не собирался. Обвинять его в том, что он «шагает не в ногу», не следовало даже в шутку: «не заслужил, однако». Человек всего лишь проявлял здравомыслие. Здравомыслие капиталиста: «когда видишь деньги, не теряй времени!». Верный христианин, Моргентау заключил бы сделку и с дьяволом, если бы она сулила ему те самые «триста процентов по Марксу».

По причине незаслуженности упрёка министр финансов счёл возможным обидеться. В пределах допустимого, конечно: «полноформатно» забываться даже в связи с личными обидами в Белом доме – непозволительная роскошь и непростительная глупость.

– Смею уверить Вас, сэр, что я не более «просоветский», чем директор ФБР Эдгар Гувер! Но, в отличие от него, я вижу перспективу. Перспективу нового рынка, новых прибылей и новых политических возможностей. Ведь «установку» на то, что экономика – базис политики, ещё никто не отменял. Надеюсь, сэр, Вы не станете обвинять меня в том, что я цитирую Маркса: эта мысль – универсальная! И, потом, кредит русским – это тот самый «крючок», на который мы будет улавливать их неоднократно и долгие годы. Это позволит нам держать Советы «на коротком поводке»! Разумеется, если проявить терпение и чуточку здравого смысла!

Моргентау замолчал, и уставился на босса в ожидании «высочайшей резолюции». Рузвельт неопределённо поморщился – и откинулся на спинку коляски: в последнее время он стал быстро уставать и от новостей, и от необходимости реагировать на них. Некоторое время он сидел с закрытыми глазами, предоставляя министру финансов возможность качественно истерзать себя догадками, разгадками и сомнениями. Наконец, он приоткрыл глаза и покосился в собеседника.

– Я думаю, Генри, что древние римляне были правы…

– ???

Взгляд Моргентау был красноречивей любых слов. Рузвельт миролюбиво улыбнулся.

– «Audiatur et altera pars!»: «Да будет выслушана и другая сторона!» Поэтому я предлагаю вынести наш с Вами вопрос на заседание кабинета. Как говорят русские: «одна голова – хорошо, а полторы – лучше!»

Моргентау знал эту поговорку, пусть и в переложении на «цивилизованный лад», но смеяться над «ополовиниванием второй головы» ему почему-то не захотелось. И он знал, почему: босс явно отводил ему роль «голубя мира» в обществе «проголодавшихся ястребов». Назначение этой роли – и судьба «голубя» – не вызывало у него ни малейших сомнений. Тем паче, что ему был точно известен количественный состав и реквизиты «ястребов». Об их «ястребиной квалификации» и тенденциозности подхода к «голубю» и речи не шло: само собой разумеется…

… – Было бы очень вредно предлагать такой большой кредит, и тем самым, потерять единственный и такой действенный рычаг давления!

Стеттиниус, не так давно сменивший в кресле госсекретаря Кордэлла Хэлла, одобрительным взглядом поощрил своего помощника Клейтона: парень в концентрированном виде и «прямо в лоб» выразил их совместную точку зрения на предмет. Краем глаза он заметил, что и президент воспринял эту сентенцию, как надо – даже подобрел лицом. То есть, слова Клейтона упали явно не на камни: не ради же Моргентау требовалось «рассыпать жемчуг»! Следовало немедленно закрепить успех – и Стеттиниус взглядом испросил согласия босса, каковое и было незамедлительно дано.

– Господа, позвольте мне огласить телеграмму нашего главного специалиста по русским делам – special envoy Аверелла Гарримана. Мнение – прямо из логова вр… хм… э…э…э… друга.

Рузвельт улыбнулся: оценил подход. Можно, оказывается, и якобы оговорку с последующим «исправлением» квалифицированно и не без юмора использовать для характеристики действующих лиц. Пусть даже «юмористическая составляющая» изначально и не планировалась. Это был тот случай, когда слово, вылетевшее в формате «неуловимого воробья», не только не осуждалось, но даже приветствовалось.

Стеттиниус, тем временем, развернул услужливо протянутую Клейтоном бумажку.