Ларионов с улыбкой осмотрелся и даже оглянулся.
– Может быть, ты и прав, – невесело усмехнувшись, сказал он, – но уж какая радость в
моих буднях.
Он стал рассказывать о своих семейных делах, об отношениях с женой и ее
родителями более откровенно, чем в общих разговорах. Когда закончил, то увидел, что
Бояркин улыбается.
– Ты чего? – обиженно спросил Ларионов.
И тогда Николай поведал ему о своих семейных отношениях.
– Да-а-а… А ведь у тебя-то еще почудней, – даже с каким-то облегчением признался
Ларионов. – Мне-то моя жена хоть сначала нравилась, а вот ты-то да-а! Учудил.
– Так уж все сложилось, что по-другому было нельзя, – словно оправдываясь, сказал
Николай. – Вот если бы сейчас кто-нибудь тонул, разве бы ты не бросился спасать? Бросился
бы, конечно.
– Только надо хорошо плавать, а то можно и самому на дно булькнуть, – заметил
Ларионов.
– Вот-вот – это хорошая мысль, – подхватил Бояркин. – Опять же все дело в нас самих.
Значит, и в моей ситуации, и в твоей еще не все потеряно.
– Слушай-ка, а тебя твоя ситуация не давит? – спросил Ларионов.
– Стараюсь не поддаваться, – пожал плечами Николай. – Думаю, что в жизни это не
самое главное. У меня есть дело. – И он красиво изложил суть своих размышлений о
педагогике.
– Вот тут-то собачонка и зарыта, – подумав, сказал Ларионов. – У тебя оттого и
радости больше, что цель есть.
– Кто же тебя этим обделил? Вокруг море дел и проблем.
– Ну, а что я буду делать? Куда? Я знаю только свои насосы. А за воротами
нефтекомбината я просто бродяга. По своей специальности повышаться некуда – там уж я и
так знаю все наизусть. За новое браться поздно.
Ларионов размахнулся и влепил снежок в дощатый забор, огораживающий какое-то
строительство. На Борисе была искусственная шуба с длинным лохматым ворсом,
придававшая ему такой мужественный, "медвежий" вид, что, казалось, разные дробинки он и
не должен был и замечать.
– Если говорить честно, то мне просто шевелиться неохота, – продолжал он. – Мне
уже нравится работа там, где пассивный режим, Маргариту я даже понимаю – у нее такая же
работа… Только она уже не мучится. А, знаешь, есть у меня один план. Взять бы этой весной
путевку на курорт в Прибалтику или на Черное море, познакомиться там с какой-нибудь
хорошей женщиной и уехать куда угодно…
Обычно, как бы спасаясь от перспективы превратиться в "чурбана", Ларионов много
фантазировал. Всю свою прошлую жизнь он видел неким руслом, от которого отходили
отростки различных возможностей, так и не использованные им, но необходимые теперь.
Борис любил воображать, как бы он жил, если б поступил учиться туда, куда однажды
собирался, если бы он имел женой кого-нибудь из прежних невест, если бы работал где-
нибудь на севере или в пустыне. И часто рассказывая кому-нибудь или даже вспоминая про
себя то, что было на самом деле, он, как в детской книжке для раскрашивания, в семь цветов
раскрашивал даже самые серые странички. О будущем же он фантазировал еще свободней и
чем больше теперь говорил, тем больше приходил в нормальное состояние духа.
– Перед отъездом схожу в магазин, – продолжал он. – Выберу самый лучший топор,
посажу черенок, тщательно обработаю шкуркой и потом по телевизору – трах! по
проигрывателю – трах! по магнитофону – трах! Да, кстати, хотел тебе сказать: переписал
вчера фуги Баха. Между прочим, мощные вещи. Маргарита откуда-то принесла. Может быть,
зайдем послушаем?