ночи, причем поздней осенью в легких халатах с пивными пробками на них, орать, махать
кулаками, прыгать и лить слезы без видимой причины. Главная мысль всего их
последующего получасового представления заключалась в том, что испорченная свадьба не
может быть действительной. Недействительной была совместная жизнь молодых,
недействительна их квартира. Надо было сегодня продолжать гулять, а не сбегать. А если
сбежали, то все это аннулируется.
– Ну, так и гуляйте сами, кто вам не дает, – вставил Николай.
– А вот мы и гуляем! – взвизгнула теща. – Вот сейчас спляшем перед вами, барами.
От-та-та… от-та… Райка, давай-ка спляшем.
Валентина Петровна стала приплясывать. Это выглядело настолько глупо, что
казалось: теща вот-вот одумается и убежит от стыда, но ее вдруг поддержала и Раиса
Петровна – они заплясали обе, остервеняясь все больше и больше. Бояркин смотрел на них
даже с каким-то любопытством. Они плясали долго. Шло время, на улице стояла тишина, но
это их не касалось. Они без устали топали, звенели своими пробками, кричали и прыгали,
прыгали… Они почему-то не выдыхались, а даже, наоборот, только входили в азарт.
Валентина Петровна начала пристукивать комнатной антенной по верху телевизора, потом
колотить по-настоящему. Металлические стерженьки сломались, она порезала руку и стала
размазывать кровь по обоям. Увидела на окне Наденькины сережки и сгребла в карман.
– Мой подарок! Свадьбы не было. Надька, пойдем домой! Он недостоин тебя… Сейчас
все увезем…
Она спихнула их с дивана, содрала простынь и начала в узел собирать одеяло и
подушки, оставляя везде красные пятна. Раиса Петровна усердно помогала сестре.
– Мои обои! – вопила она, уже кромсая стены крест-накрест тупым кухонным ножом.
Наденька сидела на полу рядом с раздетым диваном. Она смотрела, не моргая и не
вздрагивая ни на стук, ни на крик.
Погром затягивался, и Николай медленно приходил в себя. Сначала он обнаружил, что
ни телевизор, еще не оплаченный полностью, ни обои, которые клеили очень старательно, не
было жаль. Появилась даже маленькая надежда: не вернется ли и вправду вся его жизнь в
прежнее русло. Он вдруг поймал себя на желании оказаться побежденным. По доброй воле
сдаться он им не мог, но если бы эти шаманки действительно его победили, то он бы,
пожалуй, не возражал.
– А хорош-шо вы работаете, – сказал он, – дружная бригада. Молодцы, ударницы!
Может вам помочь?
Увидев издевательскую улыбку, сестры молча бросились на него.
– Не бей, не трогай их! – крикнула Наденька, хотя Николаю вдруг, напротив, стало
даже весело.
Защищаясь, он толкнул Раису в ее ватную грудь, и она, наступив на подол своего
балахона, бухнулась задом так, что вздрогнули половицы, звякнули стаканы. Нож из ее руки
выпал, и Бояркин запнул его под диван. Падая, Раиска уронила и Валентину Петровну…
Потом они долго пытались подняться, но Бояркин сталкивал их одну на другую. Падая и
поднимаясь, сестры постепенно сместились в сторону двери и, воя от злости, на
четвереньках выползли в сени. Николай набросил крючок. Сестры уже устало поматерились
еще в сенцах, несколько раз пнули и ударили кулаками в обитую войлоком дверь и вышли во
двор. Бояркин затаился, опасаясь, что в окно может прилететь полено, но сестры, видимо,
утомились и ушли, стукнув калиткой.
Николай расслабленно опустился на диван. Было тихо. Голова болела от нервного
напряжения. Наденьку начало трясти от холода (дверь во все время визита родственников
оставалась открытой) или еще не известно от чего. Бояркин напоил ее водой и завернул в
одеяло. В комнате был кавардак, но все можно было прибрать, антенну купить новую, обои
подклеить, Все остальное оставалось неизменным.