спешила, ожидая довода поубедительней.
За столом было уже много пьяных – застолье как будто подходило к концу.
– Давай-ка, брат, споем, что ли, – предложила Мария, наклонившись к Никите
Артемьевичу.
– Запевай, – обрадовано поддержал тот, вспомнив вдруг о том, что его сестра певунья.
С минуту они сосредоточивались, пытаясь найти в шуме хоть какой-то промежуток.
Не дождавшись, Мария вздохнула и чисто, сразу высоко затянула:
– Что-о сто-ишь, ка-ачаясь, то-онкая рябина…
Мария обычно говорила тихо и просто, но в песне ее голос звучал с таким внутренним
натяжением и силой, что, казалось, раздвигал само пространство. Никита Артемьевич,
заволновавшись, прослушал полкуплета и подхватил. Петь он любил, и странно, что сегодня
не ему первому пришла эта мысль.
Степанида заулыбалась, скрывая гордость и радость за своих детей, повернулась к
сидящей около нее Тамаре Петровне.
– Моя песня, – сказала она.
Тамара Петровна, тоже подстраиваясь под песню, с улыбкой кивнула.
В детстве Бояркин стыдился материного пения. Она пела часто, делая что-нибудь в
доме, но потом шла доить корову и так же громко пела во дворе. Стыдился, наверное, потому,
что никто больше в Елкино не пел просто так, – казалось бы, с ничего. Переживал, что ее
могут осуждать соседи, и уж совсем не понимал Гриню Коренева, который специально
приходил на лавочку послушать. Николай даже теперь еще не мог поверить, что Грине
нравились тогда эти тягучие песни, потому что сам-то он "дошел" до них лишь на службе,
когда вспоминал дом. Слова песен Николай знал с детства и мог бы сейчас подтянуть, но
побоялся сфальшивить, потому что он не жил той жизнью, в которой так естественно пелись
эти песни.
Было пропето два куплета, и певцы уже окончательно "вошли" в песню, в чувство,
заключающееся в ней, когда на порог с бутылками вступила Валентина Петровна.
Настроение ее давно было испорчено: Никита Артемьевич не обращал на нее внимания и
вообще был как бирюк. "Хоть напиться на дочериной свадьбе", – подумала она, поняв, что
надеяться на него нельзя, и теперь с успехом выполняла эту программу. Уже шатко держась
на ногах, она чувствовала себя горько несчастной, но хотела веселиться, и то, что гости
запели, сильно ее развеселило. Хозяйка притопнула, начала криво приплясывать какому-то
своему ритму и вдруг визгливо выкрикнула:
Эх, юбка моя,
Юбка тесная,
Сорок раз дала -
И не треснула!
Кажется, она не понимала того, что вылепила. Песня была широкая и сильная, но эта
частушка словно удавкой перехватила ее.
Мария растерянно замолчала. Тамара Петровна прикрыла рукой глаза от гостей и
убежала в комнату матери. Никита Артемьевич, ядовито усмехаясь, посматривал на
племянника. После частушки замолчали даже те, кто песню не слушал. Пауза продолжалась
уже с полминуты, и тут, услышав звуки, казалось бы, совершенно неуместные в этой
ситуации, все с удивлением пооборачивались к Степаниде. Степанида сидела вроде бы
спокойно, прищуренными глазами наблюдая за всеобщей заминкой, но где-то в глубине ее
зарождался тихий, неудержимый смех, который все больше и больше сотрясал все ее тело.
Степанида, вспомнив свои утренние сборы, подумала теперь: "Вот и поглядели сватью", – и
уже не могла удержаться. Она увидела свадьбу как бы со стороны, так, словно о свадьбе, на
которой сватья набралась до того, что запела матерные частушки, ей рассказали дома.
– Ой, девки, что творится-то, что творится-то! – еле выговаривала она, опрокидывая