Лебедев, удобно устраиваясь за столом, широко зевнул, обнажая крупные зубы:
– Хозяйка, мы посидим трошачки. Малость продрогли на улице, – и, растянув губы в наглой усмешке, предложил: – Можа, и ты с нами рядышком? Согреешь?
Наталья метнулась к люльке, словно хотела спрятаться, будто ребёнок мог её защитить.
– Погрейтесь, милости просим! Только не разбудите малую, раскричится, так всю хату поднимет, – прошептала, набрасывая на рубаху мужнин пиджак, тщательно застегиваясь на все пуговицы.
Полицаи молча переглянулись, Лебедев хмыкнул, цинично скривив рот. Павлюченко заиграл пальцами по столу:
– С партизанами связь имеешь?
– Что? – Наталья побледнела, опустилась на краешек кровати. – Как подумать могли? Дети же у меня, старуха…
– Новикова к тебе заходила?
«Господи, соврать или правду сказать?», – растерялась, бросилась к печке, вытащила чугун с запаренным бураком:
– Вот, детям гостинец передала, из деревни. Голодные же мои…
Лебедев живо приподнялся, заглянул в чугун и, брезгливо отвернув нос, позлорадствовал:
– Мужик ейный, Новиков, с партизанами. Точно знаем. А бабу с дитём вместе взяли. Не будет тебе больше гостинцев! – загоготал громко. – Вечером свели в урочище и – капут!
Галинка проснулась, маленькое личико сморщилось, вот-вот заплачет. Наталья подхватила ребёнка на руки, принялась качать-приговаривать, только бы не заметили полицаи, как переменилась она в лице, как смертно заколотилось сердце, как задрожали ноги:
– Ай, разбудили дядьки девочку, ох, разбудили маленькую, а ей же ещё спатьки-спать, будем деточку качать…
– Севостьянов-то дружком был Новикову, – Павлюченко впился в Наталью глазами.
– Ай-люли, люли, люли, прилетели голуби… Скажете тоже – дружок! Да когда ж такое было? – Она нервно вздохнула: – Сели в изголовьице, спите на здоровьице… Ничего мы не знаем… Ни с кем мы не водимся… Севостьянов поселковую баню рубит, там и днюет и ночует… Ай-люли, люли, люли, прилетели голуби…
– Взяли твоего Савостьянова сегодня. В жандармерии. В Сурмино. Там разберутся, какую он баню рубит! – съязвил Лебедев.
Ефросинья Фёдоровна вскрикнула и, неловко скатившись с печи, бухнулась в ноги полицейским, взвыла:
– Злiтуйцеся, паны! Не вiнаваты мой сыночак! Нi y чым не вiнаваты Трахiмушка. Ён жа кармiцель на-а-аш…. А прападзем без яго…*
Заплакала проснувшаяся Лора, забилась в уголок, спрятавшись за каптуром. Павлюченко метнул на Лебедева недовольный взгляд:
– Кто тебя за язык тянул? А ты, Севостьянова, гляди, если прознаем что, пойдёшь следом за Новиковой!
Глава 6. Сурмино
Неугомонные соловьи, бесшабашно отрешившись от мирских забот, выводили любовные рулады, утренняя роса радужно переливалась в щедрых солнечных лучах, одуванчики, словно юные балерины, доверчиво расправляли ярко-жёлтые юбочки-пачки, а над ними, озабоченно жужжа, сновали пчёлы. Но Наталья бежала по узкой тропинке, ничего не замечая. «Должен быть выход!» – отчаянно пульсировало в голове.
Она влетела в хату к Серболиным и только теперь заметила, что как была в Трофимовом пиджаке поверх рубахи, так и прибежала. Женя удивлённо уставилась на подругу, забыв про разложенные на столе выкройки. Она славилась хорошей портнихой и, пока муж бил фрицев на фронте, шитьём добывала на пропитание для своей немалой семьи: двое мальчишек и три девочки. Тамарочка с Леной нянчились с младшенькой, а семилетний Лёня и двенадцатилетний Илья промышляли с утра до вечера на озере. То карасиков, то подлещика, то плотвичек, а, бывало, и раков добудут, таскают из нор, куда те на день ныкаются. Тем и кормились.
– Выйди, погомонить надо! – выдохнула Наталья.
Узнав про Севостьяновскую беду, Женя задумалась:
– Без аусвайса в Сурмино не пройдёшь. Можно попробовать через Симонову, которая в наших Панкрах, большой дом у неё, заметный, небось, видела? Она ж при комендатуре! Будет у меня платье примерять – я его уже сметала – поговорю.
С аусвайсами и кошёлками, якобы для картошки, обвязав головы платками, Наталья с Женей шагали по песчаной сурминской дороге, в который раз обсуждая план спасения Севостьянова. До деревни, где располагалась жандармерия, шесть километров. Вокруг лес – кусты, ели да высоченные сосны.
– Под ноги смотри, здесь часто на солнышке гадюки греются, –предупредила Евгения. – В низине болотина у Белого озера, оттого и полно в окрестностях змей.
– Других бы гадюк не встретить, тех, что с белыми повязками на рукавах. От немцев легче отбрехаться, чем от этих паршивцев. Ишь, сколько их к новой власти переметнулось!
– Даст Бог, отбрешемся, а вот как Трофима твоего вызволить?
Подружки умолкли. Солнце поднималось всё выше, идти жарко. Наталья почувствовала, как по спине покатилась струйка. Сбросила кофту, развязала платок, но шагу не убавила.
– Да не гони так! – взмолилась запыхавшаяся Женя. – День велик, справимся.
– Знать бы, что у полицаев с немцами на уме! Забьюць Севостьянова… Веру Григорьевну, родственницу его из Кузьмино, забили! Дочка в партизанах, а мать повесили… Страшно-то как! Добрая была. Тоже портниха, руки золотые, как у тебя. Я ей соли отсыплю. С разбитых складов все, кто мог, натаскали. Она – то платьишко Ларисе, то распашоночку Гале,
– Наталья зашмыгала потёкшим носом. – Забьюць, забьюць Трофима! Как жить без него?
Серболина, светленькая, худенькая, как лозинка, остановилась, резко повернулась и, глядя в упор, твёрдо скомандовала:
–Не смей беду приговаривать! Сглазишь! И не реви! Побереги слёзы, пригодятся ещё.
Неожиданно показались деревенские хаты. Наталья замерла, только дышала шумно, как после бега, и сердечко колотилось, казалось, стучит так гулко, что пройди кто рядом, услышит. И действительно, словно услышал, выскочил с обочины на дорогу полицай Семёнов, потный, раскрасневшийся на полуденном солнце.
–Будто чёрт из кустов! Принесла нелёгкая, – успела шепнуть Женя.
Немец, отдыхавший в тени под сосной, тоже поднялся с земли, зевая, лениво бросил:
– Аусвайс?
– Пропуск есть? – грозно повторил Семёнов, смахивая висящую на багровом носу каплю.
Женщины торопливо протянули документы. Он услужливо передал их немцу, заглянул в корзинки.
– За бульбой! Мы за бульбой! Может, в деревне кто обменяет на соль? – Наталья показала маленький бумажный кулёчек. – Детей покормить.
– У меня пятеро, у неё – двое, – умоляюще заглядывая в глаза полицаю, поддакивала Евгения. – А очистки посадить можно, к осени молодая картошечка вырастет.
Немец снова зевнул и, возвращая документы, равнодушно махнул рукой:
– ?berspringen Sie sie!
– Слава Богу! – обрадовались подружки.
– Шуруйте отсель! – гаркнул полицай и, смерив Наталью наглым взглядом, вдруг похотливо шлёпнул её ниже спины. Она отскочила в сторону, обиженно-оскорблённо свернула глазами.
– Ой-ё-ёй! Губки-то надула, – ёрничая и развязно тыча пальцем в сторону девчат, Семёнов подмигнул немцу, громко расхохотался: