Республика Татарково – 1. В тихом омуте

Оторопелое молчание. Рабочие подавлены, отводят взгляды в стороны. Им совестно перед людьми за этот уличный скандал. Татарков же наоборот, твёрд и напорист, слегка покачивается вперёд-назад.

Маша смотрела на него и на Разину, и ей показалась, что тёте Фросе хочется провалиться сквозь землю. А ей самой – расплакаться.

– Вот им я верю, – кивает директор на своих помощников. – И тому парню верю, – ткнул большим пальцем в сторону колхоза. – А тебе… Ишь ты! – вскидывает бровь в снисходительной усмешке.

– Нет, ты поняла, о чём я говорю?.. – вновь наседает директор, но уже слабее. – Ты понимаешь, что ты и твои забастовщики мне посадку сорвали?

Разина горбится и убито кивает головой: поняла, дескать… Похоже, такое обвинение её шокирует. Она не находит слов.

– Ну так, отвечай. Почему вчера в три часа картошку бросили резать?

Тут в мозгу женщины как будто происходит какое-то переключение. Она оживляется. На её лице, только что унылом и униженном сверкнула улыбка. Её товарищи тоже несколько приоживились, кроме Маши. Она вчера не было на переборке, и потому не знала сути дела. Но по оживлению коллег поняла, что что-то положительное повернулось в их сторону, оправдывающее.

– Так мы, почему бросили в три-то часа, Родион Саныч? Кульманов зажал наряды, вот люди и осерчали, – приободрёно заговорила Разина. – Кто ж ему задарма картошку перебирать будет, в гнилье копаться? И так копейки платит. На рубле экономит, а буртами добро гноит. Гнать такого председателя надо, а мы ему сколькой год подряд помогаем. В цеху, что ли работы нет? Вон, свой завод на ладан дышит… – и осеклась, глянув на округлившиеся глаза директора.

Родион Саныч покраснел, наполнился воздухом. Бородавка, чёрной горошиной вызревшая почти симметрично меж щетинистых бровей, поползла на лоб вместе с бровями. Шляпа, словно живая, сдвинулась на затылок.

Ты посмотри-ка, что делается!.. Она ещё критикует!..

За спиной директора Тишкин подавал незаметно знаки Разиной. Вначале он раза два мотнул головой, дескать, не то говоришь, женщина. Потом страдальчески сморщился; мол, кто тебя за язык тянет. Помолчи, и он успокоится… Теперь же закатил глаза: дура баба!.. «Красный петушок», так горделиво и нарядно красовавшийся на голове, упал на бок.

Маша, не смотря на напряжённую ситуацию, едва не рассмеялась над парторгом.

– Та-ак, – выдохнул Татарков. – Та-ак. Подгузин, ты понял, о чём тут речь?

Подгузин конечно же понял и кивнул головой.

– А ты, Тишкин, понимаешь, что тут происходит? – повернулся к парторгу.

Тишкин тоже дёрнул головой и развёл руками; дескать, он-то понимает, да вот ведь какой народ бестолковый!

– Та-ак, понятно, – резюмирует итоги опроса Родион Саныч, и толстым указательным пальцем, выдернув его из-за борта костюма, как стволом пистолета, гневно затряс перед женщиной, что в равной степени относилось ко всем рабочим и не только перед ним стоящим. – Но я вас научу! – сделал паузу, подбирая, как видно строгое наказание.

Площадь затихла, казалось, даже птицы на лету замерли.

Скомандовал:

– Вон отсюда! Я вас до колхоза не допускаю! И чтоб я духу вашего здесь не видел!

И грозный, с закинутыми руками за спину, последовал дальше. Подгузин за ним. Тишкин виновато пожал плечами, видимо, его партийное сознание всё же было на их стороне, посочувствовал.

Рабочие, которых только что осчастливил своим вниманием директор, какое-то время стояли, и обалдело провожали взглядами его и сопровождающих его лиц.

Но вот Холодцов оживился.

– Бабы, чего стоим? – придушено воскликнул он. – Бежим!

И он, обрадованный и вдохновлённый строгим распоряжением директора, подхватив свой «тормозок», лежащим в ведре, запетлял среди деревьев парка.

За ним поспешили и женщины. Отойдя немного от прикольного места, Маша оглянулась.

Тётя Фрося, подняв ведро и горбясь, в коротких чёрных сапожках семенила вслед за ними. И вскоре её согбенная зелёная спина скрылась за кустами акации от обзора «колхозников».

Выйдя к поселковой достопримечательности, стоящей одиноко на широкой асфальтированной площадке, как мавзолей на Красной площади, к кирпичному красному зданию – к туалету, к которому с самой постройки нет доступа, – Холодцов остановился.

– Фу-у… Вот это врезал, так врезал – весь дрожу! Вот это наказание. Ха-ха-ха! – его простоватое лицо удлинилось от смеха. На глазах проступила влага.

Женщины тоже засмеялись, в том числе и Разина. Константинова смотрела на неё с недоумением – только что едва не плакала, тут смеётся.

– В общем так бабоньки, – заговорил мастер, переждав смех коллег, – поскольку всё так неудачно сложилось, идите каждая по своим сменам. Ты, Маша, иди на перевоспитание к Филиппу. Ты, Зина, во вторую смену – к Авдееву. А мы с тобой, Ефросинья Степановна, в ночную. Будим сельскому хозяйству помогать минеральными удобрениями.

На площадь въезжали автобусы. Тем, кому ещё не было отказано в доверии, потянулись к ним, с ленцой, нехотя. Они с завистью смотрели провинившимся вслед.

А над площадью раздавались команды, вдохновляющие «колхозников». Их слышно было за версту, поскольку даже у «мавзолея» отлучённые от колхоза работники, слышали их отчетливо.

– Вы чего тянетесь?! Чего тянетесь? Живей! Подгузин, Тишкин, смотрите за ними там. За каждым смотрите. Не-ет, так дело не пойдёт! Но я научу!..

А время и впрямь было хлопотное. В колхозе «Мир» опять беда с посадочным материалом – в который раз картошка погнила. И зима в этот год была вроде бы не морозная. Беда, напасть прямо-таки какая-то…

Провинившаяся бригада расходилась по заданным мастером направлениям: кто – домой, кто – в цех.

Константинова и Разина некоторое время шли вместе, им было по пути. Маша не могла отделаться от мысли, только что удивившая её: как Ефросинье Степановне так быстро удается перестраиваться? То едва не плакала, то смеётся?..

– Э-э, девонька, – проговорила Разина, сплёвывая с губ невесть что, – это ещё цветики. Бывало так отстирает, что на неделю, а то и на месяц его внушения хватает. Гребёт и старого и малого. Привыкай. Тут они сплошь да рядом такие, крикливые и бедовые, на него, видимо, глядя. Кроме профорга и парторга. Но им, видать, положение не позволяет нашего брата окучивать. Так что, привыкай, если думаешь тут жить и работать.

На Машу нашла оторопь.

«Буду увольняться! Посоветуемся с Сашей, и бежать отсюда! Или?..»

Когда она приехала сюда, ей посёлок очень понравился. Чистый, по сравнению с областным центром, раскинувшийся на живописнейших просторах среднерусской равнины, на легендарных местах русской истории, знававшая и половцев, и татар, и фашистов. Овеянные славой и доблестью предков и в сочетании с современными постройками, лесопарковой зоной, расположенной внутри населённого пункта, превзошли все её ожидания.

До приезда, она представляла посёлок ничуть не лучше её колхоза, где улицы в жидком асфальте, особенно после дождей. И где самым красивым домом был – одноэтажный деревянный местный клуб, с утоптанной возле него не одним поколением молодежи земляной танцплощадкой, да школа, тоже приземистая, широкая, тихая из-за всё редеющих учащихся.

Посёлок же распахнулся перед ней сказочным краем. О чём она не раз говорила Саше и благодарила его, что он привёз её именно сюда. И Крыма не надо – Угра под боком и дикий пляж кругом, где хочу, там и лежу, загораю.

Но ко всему хорошему быстро привыкаешь, будни приземляют. А тут отношения со свекровью не заладились. Но и они не столь подавляли. Всё выравнивалось, или почти всё, с получением отдельной квартиры, пусть не в одном из красивых и светлых домов посёлка, но жильё несколько смягчило напряжение, и скрасила молодым существование. И душа успокоилась.

И вдруг! – вчерашний кошмар, который надломил душевный баланс.

А сегодня – дурость. Что-то об этом слышала. Мол, у директора на всё ума хватает: и на самодурство, и на благоразумие. В чём она убедилась, и напугалась…

«Или смириться?..» – и этот вопрос отозвался в сознании набатом, предвещающий что-то мрачное и захватывающее дух. И название посёлка начало ассоциироваться с древним монголо-татарским нашествием, которое осталось в истории Руси, как «великое противостояние». А может и не только в истории. Корни явно где-то здесь прорастают.

В цех идти не хотелось. И стыдно, и страшно.

9

Перед праздниками Крючков преподнёс сюрприз – фельетон в областной газете под рубрикой «Фельетон наших читателей». И назван он был «С шоколадным отливом». Народ анклава он развеселил, порадовал и обнадёжил.