Максимовна и гуманоиды

– Што рублей оставь себе. Водку чай уже по две шотенных давно продаю, – сказала Канониха, хвастаясь своими доходами.– Кто хочет пить, тот будет и по двести рублей её родимую куплять! Моя водка, чай не казенная— слеза ангела. Я её не с опилок делаю, как в нашей державе, а на ржаном солоде, собственного приготовления. И очищаю я свою горелку от сивухи не электролизом, а народным способом. Мою водку коли пьешь, то голова, светла, как лампочка Ильича. Не болит, и не требует опохмеления, – сказала Канониха, гордясь своим подпольным производством.

– Ой, бабы! У мене в роте опять что—то шевелится, – заверещала Максимовна, и, открыв рот, засунула туда палец.– Будто черваки меня грызут!!!

Баба Клава, по кличке «Телескоп», подошла к своей подруге и любопытства ради, заглянула сквозь линзы прямо старухе в рот. Любопытство было такое, что она возжелала лично удостовериться в наличии новых зубов.

– Ты, Максимовна, мялицу то свою шире разуй, да скажи мне «А», – сказал «Телескоп». —Глянуть хочу, может, брешешь ты нам, что у тебя новые зубы ёсь!

Максимовна, удовлетворив просьбу подруги, открыла рот, да как заорет на весь магазин:

– А—а—а—а—а—а—а—а—а!

Клавка почти вплотную навела свои очки, с фантастическими диоптриями. С умным видом, наполненным любопытством и состраданием, она заглянула Максимовне в рот. Увиденное настолько потрясло её сознание, что она не удержалась на ногах и упала на пол, завалив стопку оцинкованных ведер, которые стояли на витрине. Ведра загремели. Бабы, хватаясь, кто за валидол, кто за прилавок отпрянули от Клавки, посчитав, что у неё случился удар.

– Скончалась, – завопила Канониха. – Не уверовав в чудо, тут же представилась!

Клавка «Телескоп» промычала, приходя в себя.

Максимовна склонилась над телом старухи, и, приложив ухо к груди, послушала сердечные ритмы. После недолгой паузы выдала:

– Сердце ёйное стучить! Сердечные ритмы вроде бы в норме. Давление я так предполагаю сто тридцать на девяносто.

– Батюшки господние, что это такое делается, – запричитала Клава, приходя в себя?!

– Все из—за тебя, старая клизма! Что не могла рот свой не открывать. Клавке же нельзя волноваться, – сказала Канониха, накинувшись на Максимовну. – Караул, тащите «пипетку», пущай укол старухе делает, не ровен час – помрет.

Тут бабы загудели, словно шмели над цветочной лужайкой. Вытянув из карманов мобильные телефоны стали всем скопом набирать номер скорой помощи. Кто кричал, что надо набирать ноль один. Кто орал, что ноль три. Все попытки связаться с дежурным доктором приводили к полному фиаско и как результат, к полному ступору всей сотовой связи.

Тут виновница приключившегося конфуза Балалайкина Машка, вырвалась в лидеры. Плюнув на телефоны, она открыла двери, и дунула в сторону фельдшерского пункта, словно спринтер на короткую дистанцию. Бабы, увидев удаляющуюся спину Максимовны, оторопели от невиданной прыти.

– Гля, гля бабы, балалайка поперла! Во – дает старая!!! Максимовна реактивная! Нам за ней до смерти не угнаться, – сказала Семеновна, глубоко вздыхая.

– Ты, Клавдия Германовна, какого черта в обморок падала? Народ в округе весь переполошила. Максимовна глянь, как дунула, будто не пенсионерка, а пуля!

Клавка, достав из кармана таблетку валидола, положила её под язык, а баночку завязала в носовой платочек и сунула в карман своей «душегрейки». Слегка отдышавшись, она осмотрела переполошившихся старух и сказала:

– Видно не время мне еще помирать, погожу малость. Хочу глянуть, как Машка своими новыми зубами будет морковку грызть. Во же старая перхоть, наверное, себе протезы вставила, а нам тут на уши лапшу вешает, что будто у неё новые зубы выросли.

– Ты Клавочка дурочка, – сказала Канониха.– Какие в её годы могут расти зубы?

– Молочные, – кто—то крикнул из очереди, и старухи звонко засмеялись.

– Зубы я у балалайки лично видела, – сказала Клавочка, – вот только я не поняла, вставные они или и правда сами собой растут.

С этого дня Балалайкина, стала объектом пристального изучения.

С каждым часом морщин на лице Максимовны становилось все меньше и меньше, они будто разглаживались прижатые горячим утюгом. Седые, редкие волосы старухи наливались здоровьем и блеском, приобретая приятный золотистый оттенок, как когда—то в молодые годы. Все эти метаморфозы с телом настолько беспокоили старуху, что она начала бояться выйти из дома. На третий день после победы над внеземными захватчиками седина с головы вовсе исчезла. Рот Максимовны заблистал белоснежной голливудской улыбкой так, что глядя на себя в зеркало, «старуха» не узнавала себя. Её жизненный век по каким—то причинам начал свой стремительный отсчет в обратную сторону. Еще вчера кожа на её руках была дряблая и до ужаса тонка. А сегодня— сегодня она прямо дышала молодостью и первозданной красотой. Три ночи к ряду стали ей сниться удивительные сны, о которых она уже забыла лет сорок назад. Эти природные инстинкты еще больше стали донимать молодую женщину, стараясь разрывать ее сердце любовной страстью.

Как—то утром, после очередного эротического сна Максимовна, взглянула на себя в зеркало, и чуть не потеряла сознание. Там, напротив, в жалком и холодном куске стекла стояла красивая девушка лет двадцати пяти. Машка робко скинула с себя старую льняную самотканую рубаху и панталоны с начесом и, увидев свое обновлённое тело, потеряла дар речи. Груди, словно половинки наливного яблочка, высились на женской груди, придавая ей настоящую женскую аппетитность. Кожа стала упругой и бархатной, а ноги, несколько лет страдавшие подагрой, выправились так, что даже шишки на суставах рассосались, не оставив и следа от былой и мучительной болезни.

– «Боже, что это, – промолвила Максимовна. – Это как?!» – хотела спросить себя Балалайкина. В этот миг из ее рта вырвался на удивление чистейшей воды звук.

Собственный голос, обновленный вид настолько испугал старуху – молодуху, что она, закрылась в хате. Занавесив все окна старыми одеялами, чтобы из соседей никто её не видел, она спряталась за стенами, чтобы пережить свалившиеся на неё метаморфозы.

– «Боже мой! Стыд какой! Бабы глазам своим не поверят» – сказала она сама себе, расхаживая по дому в обнаженном виде. В этот миг она поняла, что нравится сама себе настолько, что ей не хочется возвращаться в старое и разбитое болезнями тело. Целый день она с удивлением любовалась своей фигурой, которое прямо на её глазах набирало необычайную сочность и привлекательность. Её ягодичный отдел приятно округлился, а все тело вытянулось, словно морковка сорта амстердамская.

Недельное отсутствие Максимовны в сельпо насторожило в округе всех местных жителей. Недобрый слушок о покупке гроба, который пустил столяр Мирон, прокатился по всей деревне и такими деталями, что народ понял – Максимовны больше нет. Не дожидаясь скорбных новостей, бабы порешили, всем пенсионным коллективом идти к Балалайкиной, чтобы достойно придать её тело матушке земле. Опираясь на палки, старухи, словно лыжная сборная по биатлону двинулась по улице в сторону дома возмутительницы спокойствия.

Канониха, как закадычная подруга Балалайкиной, вырвалась в лидеры и шла первая, увлекая за собой вереницу старух. Приблизившись к хате, она стала стучать своей клюкой по стенам, чтобы «пробудить» хозяйку или изгнать привидение Максимовны.

– Эй, старая! Ти жива ты, ти не? – орала Канониха, переходя местами на истерику. Она, что есть силы, грохотала в дверь дома. Каждый раз, прислушивалась к любым шорохам, которые должны были исходить из хаты. Но все было таинственно тихо…

Машка, отодвинув шторку, увидела, как к ней в гости идет толпа озабоченных её отсутствием старух и местных алкоголиков, которые любили подрабатывать рытьем могил и доставкой тел для упокоения. Что было делать, Балалайкина в эту секунду не могла себе представить. Была возможность спрятаться в подполье, но тогда было бы не понятно, каким образом дом закрыт изнутри и куда делась хозяйка. Вскрыв сундук, Машка влезла в него с головой, стараясь подобрать себе более носимые наряды, которые лежали еще со времен её молодости, но её гардероб был жалок и скуден. Схватив первое попавшее платье времен покорения целины, Машка надела его на свое обновленное тело и на скорую руку, накинув на плечи Павлово— Посадский платок, предстала перед зеркалом в образе деревенской простушки, изгнанной из столицы на сто первый километр. Теперь можно было не спешить. В таком виде её вряд ли бы кто узнал. Накрасив красным карандашом губы, Балалайкина улыбнувшись, подмигнула себе и, потрогав налившиеся соком груди, услышала крики и стуки в двери.

– Давай Прохор, ломай двери! Руби скорее, чай Максимовна, наверное, уже перед господом представилась! – орала Канониха, вытирая катившие по лицу слезы.

Прохор, держа топор наперевес, словно разбойник, поднялся на высокое крыльцо. Перекрестившись, он сказал, будто с трибуны мавзолея:

– Бабы! Бабы, да простит меня господь! Не ради любопытства праздного, а истины ради, творю я сие беззаконие! Не держите на меня зла! Участковому подтвердите, что не ради злого умысла, а ради спасения тела усопшей Марии Балалайкиной, пришлось мне портить частную собственность.

Только он замахнулся, чтобы ударить в дверь, как за ней послышался звук падающих ведер. Здоровый русский мат, перемешанный с проклятиями, послышались из дома. Прохор бросил топор и, крестясь, слетел с крыльца, будто собственными глазами увидел воскресшего покойника.

– Свят, свят, свят, – молился он, стоя на коленях.

За дверью кто—то зазвенел железным засовом. После небольшой паузы они распахнулись, и на пороге возникла молоденькая девушка. Она грызла яблоко, и ехидно улыбалась.

– Шлюха, – заорала Канониха, видя красный Павлово – посадский платок и алые, как ягоды клубники губы.

Бабы в страхе отпрянули назад.

– Это кто тут шлюха?! – заорала Машка, и швырнула в Канониха недоеденный огрызок. Это я что ли шлюха?! Чаго хату ломаете?! Не видите, сплю я, – сказала Балалайина. Может мне участковому вашему позвонить, да сообщить о погроме?

– А ты нас участковым не пугай! Пуганые мы! Ты откуда такая взялась, – завопила Канониха, переводя свои тощие руки в положение боксерской стойки.

Держа проверенный временем антигуманоидное оружие под названием ухват, Машка спустилась с крыльца и, стиснув от злости зубы, замахнулась на митингующих.

– Цыц – старые клячи! А ну—ка разбежались по норам! А то я вам сейчас устрою бойню под Фермопилами, – сказал Машка, – Эх, я сейчас, вас.…Уф!

Старухи крестясь, отпрянули от хаты, давая себе оперативный простор для бегства. Канониха, была не робкого десятка, и, закрыв баб своей грудью, пошла вперед, чтобы дать незнакомке достойный отпор.

– Ты, кто такая, чтоб нас тут допытывать?! – спросила она, подбоченясь.

– Я может быть, тут квартирую! – сказала Максимовна, видя, что ее никто не признает.

– А где Максимовна?! Где подруга наша Балалайкина?! – спросила Канониха, напирая на квартирантку.

– Максимовна ваша, два дня назад как укатила в Бормотухин. Навсегда от вас уехала. Нашла там какого—то деда и поехала, за него замуж выходить. Меня на свое хозяйство кинула, чтобы такой, как этот огузок с топором, ее хату не раскрал, – показала Балалайкина на Прохора, который сидел на земле, открыв рот от удивления.

– Ведь, брешешь же! – сказала Канониха, и топнула своей босой ногой.