Аккорд-2

Вцепившись белыми пальцами в сумочку так, будто это было мое горло, она обожгла меня гневным серым пламенем. Я выдержал ее взгляд, и лицо ее вдруг разгладилось, пламя погасло, пальцы ослабли.

– Тут ты прав. Хватит врать.

– Тогда продолжай.

– Да ради бога! – скривилась она. – Только имей в виду, если тебе не понравится, ты сам напросился!

– Договорились.

Несколько секунд она молчала, а потом заговорила:

– В общем, когда он стал меня целовать, я сразу поняла, что погорячилась. Только было уже поздно. И я глаза закрыла и велела себе терпеть. Слава богу, он как-то быстро и деликатно все сделал… Между прочим, если тебе это так важно, он был аккуратен, и я сказала правду: он был во мне, но я чистая. Если, конечно, не считать двух луж на животе… – покраснела она. – Потом, конечно, разделись, легли, и вот он гладит меня, целует, душу себе выворачивает, а мне неинтересно… Вспомнила, как хотела его когда-то, а тут смотрю – тело как тело, ничего особенного, только волосатое очень, и бантик так себе… В общем, полное разочарование… И я чтобы отвлечься, представила, как ты ходишь по квартире, как укладываешь Костика, как поглядываешь на часы и волнуешься, почему меня так долго нет. Представила и подумала – знал бы ты, где я сейчас и чем занимаюсь! А чтобы хоть как-то оправдаться твержу себе, что делаю это не из удовольствия, а из благодарности. И еще пытаюсь вспомнить, как ты меня обижал. Пытаюсь и не могу – вспоминается только хорошее. Смешно: меня во все места целует другой мужчина, а я думаю о тебе! Представляю, как вернусь домой, смою под душем его поцелуи и буду любить одного тебя. Вот дура-то была, прости господи! – заключила она с сердцем. – В общем, не стала тянуть и подставилась второй раз. Вот так и рассчиталась…

Предъявив недостающий позвонок, что был изъят ею из позвоночника змеи измены и заменен протезом замыкания и химерой истерики, она уставилась вдаль. Я огляделся: тот же парк и то же место под рослым вязом. Днем – изумрудный великан, ночью – сонный брюнет: шевелюра его потемнела, чуткие уши-листья обвисли. В воздухе, придавленном его сухой грузной сенью есть место и для сдержанного ворчания машин, и для продолжительной, неуютной паузы. Лина вернула взгляд из дальней дали и с насмешливой опаской спросила:

– Ну что, убьешь теперь?

– Обязательно, – проглотил я неподатливый ком. – Но сначала хочу знать, что было дальше.

– Надо же, какой любопытный… – глянула она на меня и продолжила: – А дальше я вскочила и стала одеваться, а он сказал, что готов развестись и быть со мной, а я сказала, что была с ним из благодарности, и что мы никогда больше не увидимся, вот что было дальше! Хочешь еще?

– Валяй!

– Ладно. В общем, он жутко расстроился – решил, наверное, что раз не смог удовлетворить, значит не понравился. Жалко так улыбнулся и попросил дать ему третью попытку, чтобы доказать, что он не слабак. Я отказалась. Он упал на колени и стал уговаривать, но я сказала: нет, я и так ради тебя любимого мужа обманула. А он твердит – давай ляжем, давай ляжем! Я ему – это ничего не изменит, а он – вот увидишь, изменит! Я ему – нет, а он – да! Содрал с меня трусы, впился туда ртом и не отпускает! Я вцепилась ему в волосы, говорю – сейчас же отпусти! – а он только мычит. И мне вдруг стало так противно! Говорю ему: ты, конечно, можешь взять меня силой, но тогда между нами точно все будет кончено! Ты этого хочешь? Он опомнился, поглядел на меня, и я вижу, как его безумные глаза наполняются слезами. И бормочет: не представляю, как буду жить без тебя… В общем, оделись и спустились вниз. На него было больно смотреть – такой он был потерянный и несчастный! Пока ждали такси, он курил, а я успокаивала себя, что два половых акта за неиспорченную жизнь – не такая уж большая цена. Напоследок он мне сунул бумажку со своим телефоном. Сказал, что будет ждать моего звонка столько сколько надо…

Она примолкла и снова уставилась в полюбившуюся ей даль. Наглядевшись, продолжила:

– В такси храбрилась – не я первая, не я последняя! Живут же с этим другие, и ничего! Но ближе к дому скисла: никак не могла придумать, что скажу тебе, когда приду… А когда спряталась в ванной и обнаружила в пупке его сперму, тут-то и поняла, что натворила! Поняла, что жить дальше как ни в чем не бывало не получится. И давай рыдать. Смешно – стою под душем, рыдаю, а сама придумываю, как тебя обмануть… В общем, когда пришло время выходить, решила – скажу, что старый знакомый обманом заманил к себе и изнасиловал… Как видишь, истерика для зачинщицы – непозволительная роскошь…

Мое воображение – мой палач. Скинув с нее темно-синее с перламутровым отливом платье, я уложил ее чернильницей вверх, окунул туда перо сибирского борзописца и заставил их давать письменные показания. Невыносимое зрелище! Спеша избавиться от их чернильно-промокательного союза, я угрюмо потребовал:

– Ладно, давай дальше.

Лицо ее стало серьезным, настоящим.

– А что дальше… Дальше ты ушел, а потом вернулся – злой, нелюдимый, чужой… На меня не глядишь и к Костику охладел… А я твержу себе – все образуется, обязательно образуется, надо только потерпеть, и все наладится! И когда ты потом первый раз был со мной, я почувствовала, что ты по-прежнему меня любишь. Пусть и с черной тоской в глазах, но любишь. И я сказала себе: все унижения снесу, всех его баб вытерплю, только бы быть рядом! Я же твоих женщин за версту чуяла! Говорила себе: ладно, пусть, заслужила, только бы он после них возвращался ко мне. Так и жила двенадцать лет, пока мне не рассказали про твою секретаршу. Всё рассказали – и сколько ей лет, и какая она миленькая, и на каком месяце, и что ты квартиру ей купил, и что под ручку с ней открыто гуляешь и целуешь при всех. Вот это был удар, так удар! Тут уж я не стерпела – ушла… А когда она вместо меня дочь родила, поняла, что бог меня пусть и с опозданием, но наказал. Возненавидела тебя и ожесточилась. Когда совсем плохо было, усмехалась и говорила себе: ничего, зато я первая ему изменила!..

Она скользнула по мне невидящим взглядом:

– Что-то меня не туда занесло. Не знаешь, почему? А я знаю. Потому что мы никогда об этом не говорили. А надо было. Надо было сесть и либо разругаться в пух и прах, либо кинуться друг другу в объятия. Только я всегда боялась такого разговора: кто знает, чем бы он закончился. А так жили и жили… Кстати, когда мне было невмоготу, я звонила Ивану, и он меня утешал. Жаловался, что без меня не живет, а существует. Я знаю, он меня боготворил, потому что любил сердцем, а не членом, как ты. И если хочешь знать, больше мы с ним не виделись…

Ее взгляд обнаружил мое присутствие.

– А все же жаль, что ты так плохо думал обо мне – мол, терпела лишь потому, что не хотела ничего менять! Обидно! Не оценил ты мои молчаливые муки, не оценил… Выходит, зря я страдала. А я-то считала… А впрочем, что я тут перед тобой плачусь – все равно не поймешь! Ну, и ладно. Теперь мне все равно, что ты обо мне думаешь. Слава богу, сегодня я дышу, радуюсь солнцу, не пл?чу и прекрасно сплю. Хочешь знать с кем?

– Не хочу, – отвернулся я.

– А зря! Ах, какой мужчина! Не мужчина, а вторая молодость! Между прочим, замуж зовет! Как думаешь, соглашаться?

– Тебе решать, – сурово обронил я.

– Да? Ну, тогда соглашусь.

А дальше я услышал и вовсе отчаянные вещи. Пропущенные через горнило моего воспаленного воображения, они выглядели приблизительно так:

…Он богат, разведен и на пять лет старше. Она познакомилась с ним на работе, куда он приезжал по поводу аудита, и уже через неделю стала его любовницей. Привезя ее к себе в первый раз, он раздел ее и долго любовался, а потом повел в ванную и, отклоняя протесты, побрил ей лобок. Обласкав ее новое публичное лоно, московский цирюльник там же, в ванной подарил ей многообещающий оргазм, после чего спросил, почему она развелась. Узнав, что из-за измены мужа, он сказал, что только похотливое и неразборчивое животное может изменять такой прекрасной и страстной женщине. Когда они передохнули, он попросил освежить его лобок. Она до сих пор помнит, как оказалась лицом к лицу с его хищным, налитым кровью фаллосом. Помнит, как со жгучим стыдом и тайным любопытством разглядывала коряво вылепленную плоть, в которой не было красоты, а только поджарая ребристость и неотесанная хрящеватость. Придерживая и физически ощущая его тугую податливую муку, она жалела его, а закончив бритье, неожиданно потянулась к нему и без запинки проделала то, что никогда в жизни не делала. Доведя распаленного уродца до рвоты, она большим пальцем правой руки ощутила, как через его набухшую трахею в нее толчками устремилась сперма и смыла ее прежнюю мораль. И вот они вместе уже год, и между ними никаких запретов, отчего она принимает его дары всеми имеющимися у нее отверстиями. Нет, она его не любит, она лишь воздает ему должное…

Не слишком ли много откровений для одного вечера, и должен ли я верить тому, что она несет? Нет, не должен. А между тем именно что-то подобное мерещилось мне одинокими холодными ночами. Одно из двух: либо я ее совсем не знаю, либо она, наконец, узнала себя, и тогда мне конец.

…Когда она приходит нему, он набрасывается на нее прямо в прихожей, прижимает к стенке, и она так остро, так ярко его чувствует! Стонет от удовольствия, а он бормочет, что в ее волосах запутался ветер. Потом кровать и основательное трехпозиционное совокупление. А дальше куда заведет игра воображения. Например, он очень любит, когда она разгуливает по квартире голой. Ходит за ней по пятам, восхищается, трогает, гладит, обнимает, а потом встает на колени, целует ее бедра и, доведя себя и ее до неистовства, берет тут же, на полу. Он такой сильный, такой неутомимый! И очень опытный. В каких только позах она не побывала! Особенно она любит закидывать ноги ему на плечи: он гладит их, целует и говорит, что у него на плечах самые красивые ноги на свете!..

Ее слова стучали по моим барабанным перепонкам, словно град по подоконнику и отскакивали от них с хлестким, металлическим боем. Чего она добивается? Хочет, чтобы я ее убил?!

…А еще у него есть такие резиновые штучки. Он ее ими разогревает, а потом пристраивается и доводит до безумия. Со мной-то она все боялась Костика разбудить, а в его хоромах кричи – не хочу. Поразительно, до чего он ловок: одновременно орудует своим Навуходоносором, дилдосом, играет с ее грудью, да еще умудряется целовать! Настоящий Юлий Цезарь! А иногда он подставляет ей свой зад, и она резиновой штучкой доводит его до крика, а после нежно жалеет и делает минет. Со мной у нее все оргазмы были на один фасон, а он ей показал, какая между ними разница, и когда она эту разницу прочувствовала, довел до мокрого оргазма, о котором она раньше слыхом не слыхивала. Это было что-то!..

Приятно возбужденная, она глядела на мое вытянутое лицо, словно спрашивая себя, словами какого еще калибра может пробить мою напряженную невозмутимость. Вдруг глаза ее вспыхнули отчаянным, преступным вдохновением.

…Однажды он предложил ей игру. Она согласилась, и он мягкими ремнями привязал ее к кровати. Она лежала, распятая, а он ходил вокруг нее с опасной улыбкой и примеривался. Она занервничала, захныкала, и тогда он стал щипать, скручивать и кусать соски – все больнее и больнее. Потом мучил самым большим фаллосом, а потом впился между ног и до крови укусил. Какое там кричала: она визжала от боли! Визжала и вопила, что он урод и садист. И тогда он с довольной улыбкой зажал ей рот и стал насиловать. Она мычала, дергалась и чувствовала себя так мерзко, так унизительно, пока неожиданно и против воли не пережила оргазм – отвратительный, мучительно резкий и в то же время удивительно милосердный. За ним второй и третий. Непередаваемые ощущения: как будто кто-то мучил и жалел ее одновременно! Он освободил ей рот, преобразился в саму деликатность, и она пережила четвертый, теперь уже благодатный оргазм. Как он потом объяснил, это были так называемые антиоргазмы. Закончив, он предъявил своего перемазанного кровью палача и пошутил, что лишил ее невинности. Она лежала, пустая и одуревшая, а он зализывал и нежно жалел ее рану. Так что теперь она знает все виды оргазмов и может выбирать тот, который больше подходит ее настроению. Ах, да что говорить – она с ним такую школу прошла, такое испытала! Кстати, он мечтает о ребенке. Что ж, она не против. Сестра у Костика есть, пусть еще и братик будет. Но только после свадьбы. Что у нас сегодня – почти июль? Значит, если она завтра соглашается, то на следующий год где-то в начале мая и родит. И еще она считает, что после родов я обязательно с ним должен познакомиться: как-никак родственниками будем…

– Ну все, хватит! – решительно перебил я ее. – Вот что я тебе скажу: теперь, когда мы все выяснили и не разругались в пух и прах, что мешает нам броситься друг другу в объятия?

– Ты что, идиот?! – возмущенно уставилась она на меня. – Я же русским языком сказала – я сплю с другим, я собираюсь за него замуж, я счастлива и почти беременна! Что тут непонятного?! Всё, мы разведены, мы чужие, и я знать тебя больше не желаю! Отстань от меня со своей любовью и женись, наконец, на расчестной-пречестной матери твоей дочери! Не для того я с тобой разводилась, чтобы ты ходил холостой! И не звони мне больше! – звенящей птицей взмыл ее голос, и она, резко повернувшись, быстро ушла, оставив меня оторопело смотреть вслед ее невесомому, темно-синему с перламутровым отливом бегству.

39

«…Твою мать, твою ж мать! Нет, вы когда-нибудь видали таких святых идиоток, а? Она, видите ли, специально развелась, чтобы я женился на матери моей дочери! Ну, не дура ли?!» – бежал я по городу, не ведая, куда и зачем. Инстинктивно взяв курс на Лужники, я двигался туда замысловатым путем: едва в моем движении намечалась прямота, как я тут же от нее отказывался в пользу ломаной уклончивости.

Солнце улеглось на крыши и назойливо лезло в глаза, так что мне приходилось заслоняться от него другой стороной улицы. Город был во власти тополиного пуха, и он скапливался у запруд поребриков, в изломах домов, возле мало-мальски выступающих из земли препятствий, которые в другое время могли заявить о своем существовании лишь заставив о себя споткнуться, а теперь вдруг стали укрытием для любопытных, живых, легких на подъем странников. Пух толпился у стен, фундаментов, ларьков, застревал в силках травы, бился о железные прутья решеток, перекатывался через тротуары и медленно кочевал по городу, сбиваясь в семьи, набираясь ватной плотности и веса. Вместе с пухом кочевали самонадеянные, разодетые самым легкомысленным образом люди. У всех были деловитые потемневшие лица, у всех была цель, и все ее скрывали.

Насытившись слепым, безутешным бегством, я взял такси и высадился у дома Ники, когда на земле уже сгустилась тьма, а подслеповатые облака в бледно-сиреневом небе теряли последние запасы света. Когда я вошел, Ника пытливо посмотрела на меня:

– Что-то случилось?

– Нет, нет, все в порядке! – поспешил я ее успокоить. – Просто долго шел пешком!

Когда мы легли, она красноречиво прильнула ко мне.

– Прости, Никуша, что-то я сегодня не в форме. Ты не обидишься? – обнял я ее, и когда она заснула, вернулся к нашему с Линой разговору.

Итак, вот правда, которую я ждал годами и как всякая правда она обескураживающе проста и бесцеремонна: женщина, с которой я пылинки сдувал, придумала повод и легла под чужого мужика. Иначе она, видите ли, не могла. Бывают, видите ли, долги, за которые приходится расплачиваться таким вот похабным образом. Дура, незатейливая сказочница! Да будет ей известно, что наука давным-давно занесла ее случай в антологию клинических казусов. Как сказано в одном старом английском фильме – незаконченное не забывается. По сути, измена ее была предрешена. Не измени она через восемь лет, изменила бы через десять, пятнадцать, двадцать. Сама того не ведая, она реализовала то, что намечтала много лет назад – то есть, поступила как Софи и Люси. И от меня здесь ничего не зависело: будь я хоть Аполлон – в потемках женской психопатии все боги серы. И ее нынешняя развратная жизнь есть продолжение той порочной траектории, по которой однажды покатилась ее покосившаяся натура. Не прибитая к наклонной плоскости соблазна гвоздями моральных устоев, она способна лишь катиться вниз, и того, кто встанет на ее пути она собьет, как кеглю!

Я долго еще ворочался на горячих углях подробностей. Мысли ветвились, плодились, наливались горечью, пока не уперлись в логичный вопрос: а что сделал бы я, доведись мне в ту пору встретить Нину? Ровным счетом ничего, с ходу одолел я его, лишний раз подтвердив первосортное качество моей любви в отличие от низкопробного суррогата моей бывшей. С этим чувством жалкого превосходства и заснул, и первой в мой сон вплыла на гостиничной кровати обнаженная Лина…

Утром я встал, как на войну и весь день был нетерпелив и невнимателен. Кое-как дожив до вечера, поехал к себе на квартиру и, бросив машину возле дома, отправился к Чистым прудам. Было свежо и ясно. Творя колдовство, я трижды обошел пруд. Поразительное дело, но то, что я собирался сделать в ближайшие полчаса никого из окружающих, кажется, не интересовало. О, этот безучастный мир невнимательных людей! Не хочу быть его частью!

Достав телефон, я позвонил Лине и услышал раздраженное:

– Я же сказала мне больше не звонить!