«Сено», «Эпоха перемен» и другие повести

Тётя Катя расспросила несколько встречных – никто не видел. С тяжёлым чувством пошла искать. Исходила весь совхозный сад от края до края, и на ферму зашла – нет нигде, как сквозь землю провалились. Пошла за село до самой городской автотрассы. Дальше за нею только поля – холодные и пустые, огороженные лесозащитными полосами уже голыми и прозрачными. Но что сквозь них увидишь, когда солнце уже село, и быстро сгущаются сумерки.

На обратном пути завернула ещё на ток. Это в совхозе самое опасное место, если коровы сюда попадут и наедятся зерна, конец им. Но сейчас ещё идёт уборка, машины туда-сюда снуют, люди работают. Спросила знакомых женщин, не видели ли Мусек.

– Нет, тётя Катя, не видели, не было их.

Что ж, надо идти домой, тёмная ночь стоит, ничего не видно. А дома на дворе встретил её чуть не плачущий Александр Иванович:

– Я думал, что нас посетила большая беда, что с тобой случилось самое страшное.

Боже мой, совсем стал как ребёнок!

Ответила жёстко, неласково:

– А что со мной могло случиться? Коров я не нашла – вот что случилось.

Отдышалась, включила свет в пригоне. Ну конечно! Добрый Александр Иванович распахнул перед Борьками калитку и не удосужился загнать их на место. А они уж похозяйничали без призора: свои порции сожрали и три коровьи. Теперь вот лежат оба на месте Чернопёстрой Муси, кряхтят от удовольствия, и дроблёнка у них с носов осыпается. Наверное, за всю свою бычью жизнь не были так довольны как сегодня. Ну как тут не отругать Александра Ивановича. Он обиделся, ходил по тёмному двору, вздыхал и бубнил под нос свою философию: «Уж так устроена жизнь: рядом с розами всегда растут шипы».

А Сашка Ивкин так и не прислал сена. Эх! Все врут, никому верить нельзя!

ІІІ

Полусон-полубред Катерины Ивановны был полон видениями коров, их мычанием у калитки, хотя она знала, что Муськи ночью не вернутся – не затем удрали.

В прошлом году они терялись несколько раз. Пас скотину отец Валерки Фуфачёва, иногда напивавшийся до полного бесчувствия. Пользуясь бессознательным состоянием своего пастыря, пасомые расходились в соответствии со своими природными наклонностями. Её Мусек влекли путешествия: за полем открывалось новое поле, за колком другой колок, за далью даль, и всё им казалось, что в новой дали трава выше, сочнее и слаще.

Первые два побега были на три-четыре километра, и на другой день протрезвевший Фуфачёв находил и возвращал их в стадо.

Третий прошлогодний отрыв случился золотою осенью во время уборки. Пастух безуспешно объезжал поля два дня, а на третий она отправилась в даль светлую сама с водителем КАМАЗа, возившим зерно от комбайнов с дальних полей – он случайно услышал её расспросы на центральном току и сказал, что видел трёх коров в берёзовом лесочке у самой совхозной грани.

На прежнем месте их уже не было, но, проехав на два километра дальше по едва заметной колее, увидели их пасущимися на краю скошенного овсяного поля соседнего совхоза. Такая даль, кругом ни одной скотины – вот ведь какие индивидуалисты – отвергают коллектив и баста! Шофёр тоже изумился:

– На двенадцать километров от села ушли!

Катерина Ивановна тогда была так рада, что не почувствовала эти двенадцать километров. За три часа (может за четыре – она не засекала) пригнала их домой. Да и день был – настоящее бабье лето.

А последний раз они ушли в степь – это она точно помнит – пятнадцатого октября (в прошлом году, разумется). Искала она их шесть дней. Утром уезжала на попутных машинах или тракторах и обходила поле за полем. Но было уже серо, холодно, дождь, ветер. Домой приходила вечером: слова от усталости молвить не могла сказать, ног не чувствовала, колотилось сердце, а в душе отчаяние – нет нигде её Мусек. Одна мысль утешала: ну одна могла пропасть, но три большие коровы – это же не иголка. Константин Акимович постарался её переубедить:

– А сколько сейщас двуногих волков ездит по трассе? Смотрят – три здоровые коровы. Вещер. Кругом ни души. Щик ножом по горлу, разделали – мясо в кузов, и айда на Город… А за такую корову как у тебя, они по два с половиной мильёна возьмут.

Старушка заплакала. Так ясно ей представилось, как коровки её дорогие лежат в лесополосе с перерезанными горлами, а три лохматых дядьки, нагнувшись над ними, длинными кровавыми ножиками режут их тела.

У неё сделалась нервная икота. А Константин Акимович смутился и сказал:

– Да не переживай, может найдутся, – и ушёл в дом.

На пятый день она ездила искать Мусь на «Москвиче». Владельцы «Москвича» второй день искали двух коров и тёлку. Сначала по трассе в одну сторону проехали километров восемь, потом в другую столько же. Наконец, углубились в поля. Сколько же они этих полей объездили! Пока земля была мёрзлая, ехали быстро, а к обеду, когда отпустило, стали буксовать и уже больше толкали проклятый «Москвич», чем ехали в нём. Измучились, вывозились в грязи. Хозяйский сын всё на деревья лазил, осматривал поля. И вдруг после обеда закричал с берёзы: «Вон они! Вон, за кучей соломы!» Пошли и правда: стоят хозяйские коровы и тёлка, жвачку пережёвывают. Погнали домой. Катерина Ивановна идёт и ничего с собой поделать не может, слёзы против воли так и катятся из глаз. И хозяева примолкли, словно виноваты, что они своих коров нашли, а её нет.

Придя домой, сказала Александру Ивановичу:

– Всё, не найдём мы больше коров.

Он сказал, что ходил на скотный двор – там тоже нету. А на какой скотный двор – он уже не мог сказать. Забыл!

На шестой день, Катерина Ивановна снова отправилась на поиски. На этот раз уехала с попутным К-700 на северную грань совхоза. Тракторист сказал, что дальше не поедет: у него наряд сволакивать здесь на полях солому. Она вылезла из кабины и пошла между колков, забирая всё дальше на север. Она решила, что Муськи должны были идти по ветру, а за шесть дней могли уйти далеко.

Шла, шла тётя Катя и почувствовала, что выбивается из сил. Огляделась: кругом одинаковые колки, одинаковые поля с рыжей, убитой морозом травой. Трактора, что она оставила, не слышно, один ветер шумит, дорог нет, день тёмный, солнца не видно. Стало страшно. Повернула назад.

Вдруг ей показалось, что идёт не той дорогой, по которой сюда пришла. За одним колком другой, нет им конца, и никак не может она сообразить где поле, на котором К-700 солому убирает. От ужаса, отчаяния и усталости вся взмокла. Одежда к спине прилипла. И какое жуткое одиночество, какая глушь! Как же она сюда забрела! Чужой, враждебный равнодушный мир! Закричать, завопить от ужаса – никто тебя не услышит, ни одна берёза не вздрогнет, и серое небо будет так же струится куда-то вдаль.

Мир представлялся ей то чудовищно огромным, поглотившем её, втянувшим в свои невероятные бездны, то душным, давящим со всех сторон голыми колками, низким небом, бурой мёртвой землёй.

И вдруг чудо: Катерина Ивановна наткнулась на дорогу. Вернее, это был след от колёс в траве. Но она знала, что если идти по этому следу навстречу ветру, он будет расширяться, станет дорогой, ведущей в совхоз. Однако, не дойти. Слишком далеко и слишком мало сил. А ночевать в степи – это конец. Она замёрзнет. Ветер ледяной, по ветру то и дело белыми струями проносится снег. И не спрятаться – нигде ни стога, ни копны. Александр Иванович поднимет тревогу не раньше вечера, а ночью её искать не поедут. Боже мой! Умереть так одной в степи! От страха во рту пересохло, воздух со свистом и болью входил в грудь.

И вот обессилевшая женщина стала спотыкаться, потом всё чаще и чаще и, наконец, первый раз упала. Поднимаясь, подумала: «Ну всё, несколько раз ещё смогу встать, а потом – конец. И тогда случилось ещё одно чудо: она услышала гудение трактора. Оглянулась – едет «Беларусь». Откуда он взялся в такой глухомани. Тракторист остановился и долго глядел на неё, соображая, не оптический ли она обман, потом посадил в кабину и промолвил удивлённо:

– Какого лешего ты, бабка, в такую даль зашла?

А она ответить не может, только дышит прерывисто. Домой приехала – не поверила глазам – на часах только полтретьего.

Присела, отдышалась, полежала, отдохнула.

Явились быки. Стала управляться. К вечеру пришла в себя, то есть, к ней вернулась способность горевать о коровах.

– Пропали, пропали наши коровы окончательно, мы их больше не увидим, – заплакала Катерина Ивановна уже в голос.

Сварила чай. Сели ужинать. Не оттого, что хочется, а потому что так надо. За столом скорбная тишина. Вдруг входит Лёшка Лазков. Он работает скотником и живёт на их улице через дом.

– Катерина батьковна! Ну-ка, принимай своих коров!

– Да ты что, Лёшка, не может быть! – воскликнула она.

– Я серьёзно говорю, иди открывай ворота, я их пригнал.

Поперхнулась, зарыдала, как за столом сидела, так, не одевшись, и выбежала на ледяной ветер.

Точно – её Мусеньки, её родные коровы. Верила и не верила, узнавала и не узнавала. Открыла ворота. Погладила, потрогала – они! Настоящие, такие, как были шесть дней назад.

– Боже мой! Лёша, Лёшенька, да где ж ты их нашёл!? – причитала, плача от радости.

– А на первой бригаде, Ивановна. За бригадным домом в лесочке.

– Да ведь мы там вчера два раза проезжали.

– Они видно, в лесок зашли от ветра и легли – вот ты их и не заметила. Им что! Рядом котлован: пойдут попьют, поедят и опять в лес залягут.

– Ну спасибо, Лёша, уж я и не знаю, как тебя благодарить.

– Да никак не надо, мы ведь все люди.