«Сено», «Эпоха перемен» и другие повести

А перед тем, как гнать коров, Катерина Ивановна отдала последнюю бутылку, бывшую в доме. Ещё семи не было, пришла Ганка – жена Константина Акимовича. В субботу они ходили к сыну в баню и затравились. Теперь хорошо, если через неделю остановятся. Вот и тут никакие законы не действуют. Где-то она читала или по телевизору слышала, что если человек до двадцати лет не пристрастится к спиртному, то вряд ли станет алкоголиком. А Ганка до шестидесяти трёх в рот не брала, а последние пять лет пьёт запоями, и допивается до того, что приходится её отхаживать и вызывать «скорую помощь».

Такая женщина была: красивая, чистоплотная, ухоженная, хозяйственная. А сейчас… Опухла, оплыла, скрючилась и незаметно сделалась старухой. И что случилось? Ну и раньше пили, а сейчас это и питьём назвать нельзя. Какое-то поглощение. И стар, и мал хлебают эту водку, как будто последние времена настали, как-будто кроме неё ничего ценного на земле не осталось.

А на выгоне Катерина Ивановна услышала жуткую новость. Вчера у Яшки Брыкина был день рождения. Собрались гости, пили до глубокой ночи. Когда все разошлись, в доме остались мертвецки пьяные Яшка и его мать. Из топившейся печки высыпались горящие угли и попали в банку с соляркой, с помощью которой растапливалась непослушная печь. Говорили, что огонь разбушевался в считанные минуты. Яшкина мать проснулась, очумевшая, ничего не соображающая выскочила, подняла тревогу, а что Яшка в доме остался, об этом забыла.

Сбежались люди. Кто-то приблизился к окну и увидел: лежит на кухне посреди огня человек в горящей одежде. В дом никто войти не решился, а когда огонь стих, от Яшки остались лишь обгоревшие кости. Было ему всего двадцать три года. Работал в совхозе трактористом.

Как сейчас стоит он перед глазами Катерины Ивановны: рослый, крепкий, красивый парень, стране бы на таких держаться, а вон, как получается: не хотят страну держать и жить не хотят. На бутылку самогона меняют жизнь, даже не попробовав её на вкус. Кто виноват: они ли, страна ли…

Пришла бабка Паша с баночкой в руках: опять ей Женьке «разу дать нечего». «Дайте, – говорит, – хоть какой сухарик завалящий». Налила банку молока, дала полбулки хлеба. Бабка выдавила спасибо и ушла, а Катерина Ивановна вспомнила программу «Время» и сказала самой себе:

– А эти барбосы говорят: «Стабилизация, стабилизация».

Рассказала Александру Ивановичу о Яшке Брыкине. Поужасались, но недолго. В век телевидения чужая смерть перестала быть страшной и помнится недолго.

После завтрака хотела взяться вставлять зимние рамы, но пришла Ганка, занесла бутылку. Спросила, слышали ли о пожаре. Поговорили о погибшем Яшке и его матери. Ганка изумлялась до чего люди запились, потом без особого перехода спросила:

– Ты отходы выписала?

– Нет ещё.

– А чего ждёшь? Сегодня последний день выписывают по пять семьсот, завтра уже будут по пятнадцать тысяч. Я тоже ещё десять центнеров выписала.

Ганка страшная: веки красные, опухшие, под глазами мешки. Если б семь лет назад ей сказали, что она в таком виде не в контору, а просто на улицу выйдет… Нет, если б ей сказали, что она вообще дойдёт до такого вида, она бы немедленно повесилась. А сейчас ничего, ходит себе и ни капли не стыдно.

Катерина Ивановна быстро переоделась и, велев Александру Ивановичу посматривать, вдруг Васька Сарычев сено привезёт, пошла в контору. Там всё новые, молодые сотрудницы, из старых бухгалтеров только двое остались: одни на пенсии, другие уволились, а иные и в сырой земле.

Подошла к Нине Абрамовой. Она была бухгалтером стройучастка, и Катерина Ивановна сдавала ей свои отчёты до ухода на пенсию. Совсем молоденькой, только что пришедшей из училища, помнит она Нину, а вот уже и она ветеран.

– Что вы к нам, Екатерина Ивановна? – спросила Нина.

– Пришла отходы выписать. Правда, что с завтрашнего дня они будут по пятнадцать тысяч?

– В Р-ском совхозе они давно по пятнадцать тысяч. Это наш Вадим Вадимыч что-то расщедрился. Сколько вам центнеров?

– Да, наверное, двадцать. Сена нет, так хоть ими подкармливать…

– Берите больше, некоторые и по пятьдесят берут.

– Да? Ну тогда пиши тридцать. Денег у меня хватит.

Нина выписала накладную, и сама же побежала собирать подписи, чтобы ей не ходить. А она спросила у девчат, что у них нового.

– А ничего, – ответила Оля, бухгалтер автопарка, – зарплату задерживают, живём как все. Видели в вестибюле кастрюли?

– Да, я ещё подумала: неужели девчата хотят открыть коммерческий магазин и кастрюлями торговать.

– Нет, Екатерина Ивановна, это мы зарплату кастрюлями выдаём. Металлургический завод на бартер привёз. Мы им зерно, они нам кастрюли.

– Боже мой! Вот страсти какие! И берут люди?

– Берут. Некоторые по три-четыре штуки. Ещё немного поговорили, подивились рыночным отношениям. Девчата похвастались, что главному компьютер поставили. Он сейчас на нём баланс сбивает.

Вернулась Нина с подписанной главным бухгалтером и директором накладной.

– Ой, Нина, большое тебе спасибо, избавила меня от хождений. Ты не меняешься, всё такая же молодая и красивая.

– Ну что вы, Екатерина Ивановна! У меня уже Алёшка в армию идёт.

– Правда, что ли? Ну вообще-то да. Когда я на пенсию пошла, ему был год.

– Кто бы знал, как я боюсь!

– Я тебя понимаю. Ведь это ужас, что по телевизору показывают. Хоть в Чечне эти страсти кончились, так может ничего, может обойдётся. Ты уж не переживай очень, Ниночка, – и у неё в груди вдруг такая нежность вскипела и благодарность, что она погладила Нину по руке. Хотелось бы больше, но такое уж нынче суровое время – стыдятся люди свою нежность выказывать.

Заплатила в кассу сто семьдесят одну тысячу и пошагала на ток. Надо было найти Петра Романовича Гордеева, который работает там на самосвале и возит зерно. Хороший мужик: за транспортными услугами она всегда обращается к нему. Два раза обежала ток, пока наконец не заметила его машину у мельницы. Пётр Романович спросил:

– Тебе чего?

– Отходы бы привезти, Пётр Романович.

– Срочно?

– Хотелось бы сегодня. Говорят, что завтра будут по пятнадцать тысяч.

– Ладно, иди домой, после обеда привезу.

– Это точно? – спросила она и обидела Петра Романовича.

– Ну раз сказал, что привезу, значит привезу.

И пошла старушка домой, а Александр Иванович уже спать ложится, курточкой укрывается, да голову на подушке устраивает.

– Спокойной ночи, малыши, – сказала она, – ну-ка вставай, некогда спать. После обеда Гордеев отходы привезёт. Надо место подготовить.

Александр Иванович покорно поднялся и пошёл за ней…

На дворе она спросила, не приходил ли кто в её отсутствие.

– Приходил, – ответил Александр Иванович.

– Кто?

Он наморщил лоб и стал вспоминать

– Васька Сарычев? Сашка Ивкин? – спрашивала она раздражённо.

– Нет, нет, подожди, сейчас вспомню, – сказал Александр Иванович, потирая и лоб, и нос, но так ничего и не вспомнил.