«Сено», «Эпоха перемен» и другие повести

Лёшка был пьян, и ей хотелось поскорей от него отвязаться, но он и не думал уходить

– Ты пойми, – продолжал он, – все мы люди, все братья. А раз так, то должны держаться вот как! Друг за дружку! Я тебе в прошлом году коров пригнал, ты мне бутылку дала. А не дала, я б тебе всё равно в следующий раз пригнал. Сейчас я тебе тюк привёз, если есть, налей стакан, а нет, я требовать не стану, потому что я такой человек, я людям никогда зла не сделаю.

– Ну стакан я тебе могу налить, – сказала она, – только ты ведь и так уже выпивши, как бы твоя Галина чертей мне не дала.

А сама подумала: «Может, действительно, выпьет стакан и уйдёт». Но Лёшка просидел целый час, выхлебал полбутылки и замучил их с Александром Ивановичем своими пьяными разговорами. Еле она от него отвязалась, сказав, что надо отходы таскать.

– А я тебе помогу, – сказал он, с трудом шевеля языком, – потому что все мы… эти – люди-человеки.

Шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, вышел Лазков из сенок и упал прямо перед крыльцом. Потащили его домой с Александром Ивановичем.

– Благодетели! Напоили мужика! – шипела Галина, принимая мужа с рук на руки.

Пришли домой. Она пошла кормить телят, вернулась, а Александр Иванович спит на диване, как всегда, укрывшись с головой. Не стала его будить. Ладно, если у него настолько понятия нету, пусть спит. Пошла одна отходы носить. Три часа носила, и все три часа жестокая мучила её обида. Обижалась на Александра Ивановича: спит себе, отдыхает, а ты, старая дура, таскай, надрывайся!

Обидно было, что Сарычев не появляется, что, похоже, и на этот раз обманул её. Обидно, что по дороге едут трактора, везут сено, несмотря на то, что уборка идёт. Обидно, что Алексеев наврал: «У меня все люди на уборке, мы не возим ни сена, ни соломы». Обидно, что Лёшка Лазков за этот поганый тюк сена не погнушался чуть не бутылку выжрать. Что за народ пошёл: шаг шагнул – бутылка, полшага шагнул или пальцем пошевелил – стакан! А ещё говорят, что у нас самый бескорыстный и добрый народ в мире. Раньше – да, был бескорыстный. А сейчас…

Отходы они убрали. Оставшуюся кучку перетаскал в бункер Александр Иванович, когда она ходила за коровами. Немного он себя реабилитировал в её глазах.

Вечером приготовила ему маслобойку: на, масло сбивай, всё больше пользы, чем спать. А сама Сарычева ждала. Как нужна его арба, потому что одного Кубыряловского сена не хватит. Но Сарычев не приехал и в этот вечер.

Весь следующий день она провела в ожидании. Ваську Сарычева ждала уже меньше: за три погожих дня он давно мог бы привезти ей сено, если б хотел. Но сегодня обещал доставить свой стог Кубырялов. Какое-то беспокойство её мучило. Она часто выходила на улицу и смотрела туда, откуда должен был появиться большой жёлтый трактор с красной телегой. А зачем выходила, зачем смотрела! Ведь Кубырялов ей ясно сказал, что приедет не раньше пяти.

Конечно, она делала свои обычные дела: вставила наконец две последние зимние рамы и сгущёнку сварила: семьсот граммов сахара на литр сливок, но делала всё механически, думая о другом.

День был серенький, холодный, солнце не проглядывало, но дождя, слава богу, не было. После обеда опять вышла посмотреть на дорогу и увидела похоронную процессию. Хоронили Яшку Брыкина. Медленно двигалась впереди грузовая машина с сидящими в кузове у гроба людьми. Следом за машиной шло ещё несколько человек, потом ехал бело-синий автобус «пазик» – и всё. И от скромных, от жалких этих похорон защемило сердце и даже горло перехватило, и думались горькие мысли о холодности и жестокости жизни, из которой вот так, незаметно и без следа увозят человека.

Но уже через полчаса ни о чём не думалось, она забыла о Яшке Брыкине, и о его похоронах. Она опять ждала Кубырялова.

К вечеру прояснилось и стало ещё холодней. Посмотрела на градусник – ноль.

Гнала коров из стада и гадала: «Привезли или не привезли, привезли или не привезли?» Она была готова молиться, чтобы увидеть сейчас на огороде трактор или большую кучу сваленного сена. С колотящимся сердцем открыла калитку… Огород был пуст. Вокруг тишина, только Александр Иванович ходил по двору, согнувшись и сложив руки за спину, как зэк, и лицо его было красным от заката.

Внутри у неё мелко и противно задрожало. Хотелось рыдать.

Привязав коров, сказала со слезами в голосе:

– Они и сегодня не привезут сено.

Александр Иванович распрямился и, указывая рукой, сообщил:

– Давеча вон на ту улицу хор-роший воз провезли. Насколько я мог разглядеть, неплохое сено.

Катерина Ивановна махнула рукой и пошла за подойником.

Было полседьмого. Сгущались сумерки. Подоила коров, накормила свиней. Всё! Управилась на сегодня. Пошла с Александром Ивановичем в дом, зажгла свет, поставила чай, посмотрела на часы:

– Ну всё, сейчас они уж точно не приедут, – сказала горестно, – пятнадцать минут восьмого.

И только сказала, загрохотали открываемые двери, забухали в сенях шаги, растворилась тяжёлая сенная дверь, обитая чёрным дерматином, и в электрическом свете в прихожей явился Кубырялов.

– Привёз!? – вскрикнула она радостно, удивляясь случившемуся счастью.

– Везём, Катерина Ивановна, – ответил Кубырялов, – сломались только. Стоим за животноводческими фермами… Ох! – Кубырялов схватился за голову. Тут только Катерина Ивановна заметила на его лбу, под самой шапкой большую багровую шишку с содранной кожей.

– Анатолий, что случилось, ты поранился?

– Ничего, ерунда, это я головой о трактор ударился, когда мы сломались. Катерина Ивановна, дайте мне скорее ещё двенадцать тысяч. Побегу, чтобы успеть сделать, а то, если сено на ночь оставить, могут растащить.

– Я ничего не понимаю. Значит вы сено нагрузили?

– Да, да! Всё погрузили в большую телегу. Серёжка Осяев везёт на К-700. А здесь в совхозе телега сломалась. Стоим за фермами у сеновала. Цилиндр полетел. Мне сейчас надо бежать за грейферным погрузчиком, чтоб он телегу приподнял. Коля цилиндр сварит, и мы вам тогда привезём.

– Так телега упала что ли? – ужаснулась Катерина Ивановна, представляя, что всё её сено вывалилось, может даже в грязь.

– Да нет, кузов только накренился, его надо приподнять и сварить цилиндр. Коля говорит: «Беги за Вовкой Лысенко». Ну а Вовка-то без бутылки не поедет. Верно?

Катерина Ивановна прекрасно знала, что без бутылки сейчас никто никуда не поедет. Без бутылки в наше время «ни туды и ни сюды». Пошла за деньгами.

– А может у вас бутылка есть? – спросил Кубырялов, когда она вернулась.

– Есть одна начатая, но мне ведь надо и с трактористом рассчитаться.

– Ну ладно, давайте деньги. Я сейчас самогона у Глеба Никодимыча куплю.

– Слушай, Анатолий, примерно через сколько вас ждать?

– Да там работы немного. За час, я думаю, управимся. Вы пока что можете ворота открывать. Большой воз везём. От души нагрузили. Наспех попили с Александром Ивановичем чаю, проглотили по куску хлеба с маслом и пошли открывать ворота. Рановато пошли. Но ничего. Люди приедут – чтобы не ждали. А то они, наверное, тоже домой торопятся – ночь уже на дворе.

Минул час. Старики не покидали огорода. То ходили туда-сюда, то стояли, прислушиваясь. Ждали. Между тем наступила совершенная ночь, и множество звёзд высыпало на чёрное безлунное небо. Всё успокоилось, затихло. Даже с тока не доносилось привычного шума, и только изредка, сонно жужжа, с мечущимся светом фар проезжали по дороге автомобили. В такой тишине мощный рык К-700 был бы слышен в совхозе, как рык льва в саванне. Но не раздавалось рыка, всё гуще и гуще становилась тишина. Осенний холод, лёгкий и приятный вначале, стал пронимать стариков. Александр Иванович сунул руки в карманы, захлопал сапогом о сапог.

– Наверное, они серьёзней сломались, чем Кубырялов думал, – предположила Катерина Ивановна.

– А что у них сломалось?

– Какой-то цилиндр на телеге.

– А что ж они не едут? Без цилиндра нельзя кузов поднять и разгрузить, а приехать-то можно.

– Ну откуда я знаю! Я тебе говорю, что Кубырялов сказал.

Она вышла за огород, стала смотреть туда, где были фермы и сеновал. Там горело несколько фонарей, но ни света фар, ни всполохов сварки. Правда, отсюда можно и не увидеть. Да она и не знает, где они остановились.

Вернулась. Александр Иванович совсем замёрз: раскашлялся, расчихался. Она отправила его домой: если привезут, то и без него привезут. Настроение ухудшалось, душу заволакивала муть. Вслед за мужем зашла в дом посмотреть время. Половина девятого. А Кубырялов был у неё в начале восьмого. Погрелась немного. Вдруг отчётливо послышался гул мотора. Выскочила во двор. Но нет! Всё темно. Не видно огромных, желанных, слепящих фар. Как ясно она их себе представляет! Почему же их нет?

И снова она ходила взад и вперёд по двору, со двора пошла на огород. Всматривалась, вслушивалась, но ничего кроме собачьего лая не услышала. «А что, если они не смогут сделать, и оставят телегу на дороге?» Самые мрачные картины рисовались в её воображении. То оставленную телегу зацеплял другой трактор и уволакивал в неизвестном направлении, то кто-то залезал на телегу и огромными навильниками кидал её сено в кузов машины. Эх, разволокут его до утра! Но, если они не сумеют сделать, должен же Кубырялов прийти и сказать ей. А раз не приходит, значит ещё делают.

Опять пошла домой погреться. На часах было пять минут десятого. Александр Иванович спал. Она, не раздеваясь, села на стул. Тупо смотрела перед собой. И что за наказанье: сотням человек в их совхозе привезли корма, и ни один трактор, ни одна телега не сломались. Надо же, чтобы телега сломалась именно тогда, когда везли ей! Самое скверное, что ничего она не знает и должна вот так сидеть и покорно ждать…