Трон на двоих

В дальнем тёмном углу она заметила горящие глаза присевших на корточки сгорбленных людей с поблескивающими от слюны клыками приоткрытых ртов. На секунду ей показалось, что странные фигуры покрыты свалявшейся шерстью, но танцующие уже скрыли их от её глаз. Неясное чувство тревоги уступило расслабленной неге.

Музыка угасла. Девушка со скрипкой поклонилась под аплодисменты. Марина оглянулась – банкетный зал Управления Комбината дружелюбно мигал ей разноцветьем гирлянд. В дальнем углу холодно смотрел куда-то в сторону Фредди Крюгер, рядом с которым прятались в тени прихлебатели… и кажется, сам Фанфарон с синяком под глазом. Фредди достал из внутреннего кармана сотовый и, нахохлившись, стал что-то бормотать в него.

– Что там? – спросил Игорь, заметив её посуровевший взгляд.

– Ничего! – Марине не хотелось портить такой чудесный вечер. Она погасила чувство тревоги и потянула Игоря за руку. – Пойдём к нашим, посидим немного, а то я уже и отвыкла от туфель на шпильках.

Группа заиграла что-то современное, зажигательное и до смешного попсовое. Игорь с Мариной поднялись на второй этаж к своему столику, где слегка захмелевший Ванечка рассказывал Алине о том, как трудны были задания на московской математической Олимпиаде, где он когда-то занял почётное третье место. Алина понимающе кивала головой.

– Ой, Марина Петровна, вы уже пришли! Мы тогда пойдём танцевать, – воскликнула она, увлекая за собой секретаря.

– Можно? – робко спросил Ванечка.

– Конечно! – удивилась Марина. – Мы же не на работе! – она незаметно от мужчин сделала смешную гримаску всё понимающей Алине. «Алинка! – говорила эта забавная рожица. – Вот человек, который всю жизнь будет спрашивать у тебя, любимой, разрешения на каждый свой шаг!» Алинка засмеялась и потащила слегка обескураженного Ванечку вниз, где оркестр отбивал зазывной ритм в стиле «латинос».

Андрей присел за соседний столик. Он ничего не пил, только прихлебнул немного минеральной воды. Глаза его внимательно следили за окружающими.

– Вот теперь я от тебя не отцеплюсь, пока не расскажешь, где ты был все эти годы, – сказала Марина своему кавалеру, поднимая бокал с шампанским. – Ты меня искал?

– Слишком долго рассказывать. Нет, не искал. Но запомнил и часто вспоминал. Мне ведь надо было в училище возвращаться на следующий день. Некогда разыскивать взбалмошную девчонку, тем более явно увлечённую другим, – Игорь налил Марине в бокал шампанского.

– Так всё-таки ты был военным.

– Нет, не был. Вернее хотел быть, но не стал. Мне ещё отец говорил: «Армия – не твоё, сын. Ты одиночка, а в армии одиночкам не место». Куда там! Ты часто слушала своих родителей?

– В юности – нет, совсем не слушала, – Марина задумчиво пригубила напиток. – Мне кажется, что Ирина была даже более послушной, чем я. Какой-то чертик противоречия вселился лет этак после шестнадцати.

– Вот-вот. Я тоже вбил себе в голову героические бредни, потому и пошёл после школы в военное училище. А на третьем курсе…. В общем, противоречия между писанными уставными правилами и жёсткой армейской реальностью развеяли за три года всю романтику в дым. Но последней каплей была стенка.

– Стенка? – удивлённо переспросила Марина. – Какая стенка?

– Мебельная стенка. Чехословацкая. Новым преподавателем в наше училище был переведён армейский в прошлом офицер – подполковник. Нас – двух курсантов – послали разобрать его вещи из контейнера, помочь собрать и расставить мебель, ну и так далее. Рабсила… в общем, всё как всегда.

Мы пришли, как было приказано, начали работать. А у него мебельная стенка разобрана до винтика, и все детали аккуратно завёрнуты, каждая отдельно. Он нам говорит: стенка импортная. В начале карьеры лейтенантом служил в Чехословакии, купил там и очень ею дорожил. Этот офицер переезжал шестнадцать раз. И шестнадцать раз разбирал и собирал эту стенку. Говорят: два переезда равносильны одному пожару. Он ещё смеялся, что очень удачно вынес вещи из восьми пожаров…

Игорь рассказывал, а Марина как будто своими глазами смотрела сквозь время и видела эту казенную квартиру, где топтались двое курсантов в тяжёлых кирзовых сапогах.

И была некрасивая болезненная дочь, белая как мрамор. Поцарапанное пианино, которое она заботливо поддерживала на лестничном марше, когда его тащили из контейнера в квартиру. Эта дочь всё время куталась в синюю шаль и сухо покашливала.

И был упавший на пол чемодан, рассыпавший своё содержимое. Множество свидетельств об изобретении новых тканей и технологий. И женщина, молча подававшая на стол: «Чем богаты». И её тоскливый взгляд на захламлённый пустырь за окном их новой обшарпанной квартиры.

Подполковник, который погладил собранную с трудом в конце концов стенку и сказал: «Ну что, старушка, мы ещё послужим?»

– Со мной в паре работал Василий, – голос Игоря вывел Марину из видений. – Он был… немного туповатый. Таких ребят у нас, среди курсантов, хватало. Васька над всем этим хихикал, пока мы с ним собирали стенку, и я совал ему подзатыльники. А он насупится, и вроде перестанет. Потом опять, будто бес в него вселился. Над печалью жены, над суетливостью хозяина, над дочкой, комкающей шаль на груди и как-то угловато передвигающейся по квартире и постоянно всё роняющей. Вот тогда я решил, что это не по мне и уже не сомневался в том, что служить в армии я не буду.

Игорь замолчал. Марина уже пожалела, что завела этот разговор. Ни к чему такие воспоминания сейчас. Здесь, когда играет музыка, а люди вокруг веселятся в каком-то странном, раскручивающемся, как сжатая пружина, напряжении. Но Игорь продолжил:

– Он нам что-то предлагал в подарок, этот подполковник, и Василий даже уже протянул руку, но я его ударил по руке и отказался от подарка. Как вроде бы с этим подарком на нас могло перейти всё то, что так их мертвило. Васька потом всю дорогу ныл, что я дурак и всё такое. И успокоился и развеселился он только тогда, когда я ему купил мороженое…

Через год я отчислился – и всё. Перевелся в юридический. Закончил, помотался по стране, практиковался в юриспруденции в разных фирмах, одно время в частной сыскной конторе. В общем, опыта набрался прилично. Потом сюда… а пока осматривался, что к чему, Ирине понадобился в «Гамму» юрист – как раз она с Рудольфом бизнес разделяла… а тот всё на скандалы нарывался, «стрелки» забивал. Вот так и получилось всё.

Стало тихо. Музыканты ушли на перерыв и слышны были только говор людей, звон бокалов, смех, кашель. Где-то внизу нестройно затянули «Бухгалтер, милый мой бухгалтер!..» – но всё потонуло во взрыве хохота. «Гамма» возвращалась по своим столикам. У Марины вдруг проснулась какая-то щемящая жалость к собеседнику. Захотелось обхватить руками его голову и прижать к груди. Опасное желание, Марина Петровна! Не надумывай лишнего! Кто тебе сказал, что Охотник… Игорь… нуждается в жалости и женском покровительстве?

– Ну что ж, моя Королева, можно вас покинуть ненадолго? – Игорь разговаривал, как ни в чем не бывало. Казалось, что он напрочь забыл то, что только что рассказывал. – Перекурю по-быстрому, а то потом опять танцы начнутся…

– Ей-богу, ты, как Ванечка, разрешения спрашиваешь… – ответила Марина, ощущая укол странного чувства. Игорь… Охотник… Игорь… в кого же она всё больше и больше влюбляется? И откуда постоянно растущее чувство тревоги… именно сегодня, именно сейчас, когда всё так чудесно и два мира то и дело сливаются зыбкими причудливыми слоями?

Игорь улыбнулся, кивнул и что-то тихо сказал, наклонившись к Андрею. Тот коротко ответил, – видимо, спросил о чём-то, – и получив утвердительный ответ, встал. Отойдя к мраморным перилам, оба окинули взглядом толпу, веселящуюся внизу, на первом этаже, и Игорь ушёл, сделав Марине успокаивающий жест рукой. Андрей встал у одной из колонн – вежливо отказался пойти потанцевать какой-то пригласившей его дамочке – и невозмутимо осматривал фойе второго этажа. «Молодец, грамотно занял наблюдательную позицию, – одобрительно произнёс в Марининой голове неугомонный Кот. – Лестницу видит, фойе второго этажа видит, а сам прикрыт с тыла колонной и простенком».

Марина потрясла головой – вот, ведь, нашёл время приставать! Но в глубине души она сама, как и Кот, одобрила действия Рыцаря Маренго. Боле того, пришло время признаться самой себе, что и она неосознанно выбрала такое же безупречное с точки безопасности место. И случись ей быть при оружии – в этом мире или в королевстве – она могла быть спокойной в том, что её не застанут врасплох. Королева и Рыцарь несут охрану своего народа… а с тыла их поддержит Охотник. «Выучка! Воинская выучка, – мысленно горько усмехнулась она. – Даже на балу».

Нет, ну что за мысли в голову лезут! Марина подвинула к себе бокал и произнесла тост за своего секретаря, который сегодня совершенно бескорыстно, движимый рыцарскими чувствами, опекает Алину – новичка «Гаммы». Тост вогнал Ванечку чуть ли не в полуобморочное состояние, но, кажется, он был доволен. Алина только посмеивалась, но судя по сияющим глазам, Ванечка ей действительно очень нравился.

Марина уже хотела опуститься на стул, как неожиданно стены содрогнулись от мягкого, но тяжёлого удара, швырнувшего её спиной на что-то колючее…

…на пышные еловые ветви, связанные в тяжёлые, вкусно пахнущие праздничные гирлянды, свисающие откуда-то с потолка.

Часть 5

Глава 25. О рыжем мальчишке Рудике и о том, что скрывает Карла

Во времена, о которых нынешний старый Рудольф Карлович уже практически ничего не помнил, жизнь Рудика – рыжего и тихого мальчишки – была несладкой.

Вот, полюбуйтесь! Ранец превратился в безобразный короб без дна; учебники втоптаны в грязь, а сам Рудик скулит в глубоком колодце теплотрассы, прижавшись к толстой трубе. Ушибленная спина болит, тошнота наплывает на него отвратительными волнами… а это признак того, что у второклассника Рудика сотрясение мозга. Во всяком случае, так говорит его отец – строгий и вечно занятой доктор, книги которого маленький Рудольф тайком листает, сидя по вечерам один. Как правило, к тому времени домработница Аграфена – полная и хлопотливая – уже перемывала всю посуду, готовила ужин и, оставив его на плите, уходила. Иногда Рудику хотелось, чтобы она была его мамой… во всяком случае, она была добродушной и приветливой. Ладила со всеми соседями и, кажется, очень гордилась тем, что работает не где-нибудь на стройке, а у приличного человека, доктора.

Вот бы сейчас очутиться дома… отмыться в старой огромной ванне, спрятать измызганную одежду, залезть в кресло с ногами, закутавшись в старенький махровый халат папы, и читать, читать, читать…

Наверху звучно гыгыкали. Вся ненавистная компания и не собиралась уходить. Наверное, опять топчут его книжки и пинают ранец. Огромный и страшный Кривой лыбится, а мелкий заводила и пакостник Графин подзуживает его. Странно… гигант Кривой может прибить Графина одним щелчком, но слушается его, как верный раб. Рудик смутно понимает, что сила вовсе не в мышцах и росте… но раздумывать об этом в гнусном колодце ему совсем не хочется. А хочется ему одного – чтобы пьяная компания семиклассников побыстрее забыла о нём и ушла. В конце концов, камни они уже в колодец кидали, сломанную ветку берёзы забросили, да и помочились заодно. «Что теперь? – горько думал Рудик. – Присядут на корточки и нагадят мне на голову?» В принципе, вонючая моча почти не попала на него – внизу колодец был похож на маленькую комнату, через которую проходили лохматые от ободранной изоляции трубы и торчали стержни огромных кранов без вентилей. Вентили, наверное, убрали, чтобы Граф и прочие не крутили их как попало. В общем, затаиться было можно, всё-таки «комната» была шире, чем сам колодец.

Сверху спланировал горящий обрывок газеты. Он застрял в ветке берёзы и почти сразу потух.

– Бензину бы! – возбуждённо заорали наверху.

– Там экскаватор стоит, может, есть соляра, а?

– Там сторож…

– Расчёску бы… или линейку… дымовуху бы сделали…

– Покрышку надо? Она здорово коптит!

– Не пролезет…

– Доски кидать надо, доски! Там ещё пакля есть – в масле вся! Она дымно горит!

«Ну вот, – думает Рудик. – Теперь они меня отсюда выкурят». Он понимает, что почти угомонившаяся компания загорелась новой идеей. А если на пустыре они найдут что-нибудь горючее, то гореть придётся ему. По-настоящему. Проклятая разлапистая ветка со стволом в ногу толщиной застряла на полпути. Вверх её не потянешь – раскорячится ещё больше. Вниз ещё можно, если тянуть за основной ствол…

Слёзы давно промыли светлые дорожки на измазанном грязью лице. Рудик чувствует, что уже не может плакать. Надо бы, наверное, кричать и умолять не трогать его, но в глубине души он понимает, что дело зашло слишком далеко. Эти проклятые переростки убегут только тогда, когда он задохнётся в дыму… или начнёт заживо гореть. Инстинкт заставит их убраться и помалкивать.