Дивная ночь на Ивана Купалу

Применить против нее влияние папы или мамы, припугнуть, чтобы была податливее, если бы вдруг кто-то из золотой молодежи вздумал быть так неблагороден, вряд ли вышло, поскольку Мария сама была «из этих». Ее мама занимала должность главного конструктора в весьма престижном КБ, где писала дипломные проекты добрая половина выпускников ГИИВТа. По чертежам, разработанным под руководством Светланы Андреевны Вересковой, строился серийно огромный теплоход в Выборге.

Именно для того, чтобы дать супруге возможность использовать свой шанс в карьере, как они решили на семейном совете, отец Марии перешел из помощников капитана вожделенного, для многих речников, «Сибирского», на скромный катер теплопартии, правда – капитаном. Здесь он имел возможность чаще бывать дома, помогать дочке вести хозяйство. А по возможности брал ее с собой в плавание или завозил к сестре в деревню. Маше там очень нравилось.

Старший брат Марии, тоже окончивший папин и мамин институт, факультет судовождения, жил самостоятельно со своей семьей, ходил в загранку.

У Паши Павельева, вероятно, очень сильно застучало бы сердце, если бы он узнал, что Мария, находящаяся в свободном поиске, в институте… заметила его! Где-то кому-то он что-то сказал, Мария, случайно оказавшаяся вблизи, услышала хорошую шутку, в которой, как смешная физиономия в капле воды, отразилась личность человека, и личность эта ее заинтересовала. Присмотревшись, она впервые отличила от других стройного, аккуратно одетого, бледненького юношу с задумчивыми глазами, который выглядел бы совсем мальчишкой, если бы не серьезный вид, который он на себя напускал и самостоятельность суждений, звучавшая в его фразах. Правда, Мария тут же забыла о нем, однако увидев в институте в другой раз, уже узнала, и стала узнавать и дальше, украдкой посматривать на него. Это был такой, законсервированный, интерес, на всякий случай. Она забывала о парне, но вспоминала всякий раз, как видела, ничего, впрочем, не планируя в отношении него.

Вдруг произошла эта встреча на катере! Тот, на кого она посматривала мимоходом, занял весь экран. И Мария словно проснулась, поняла, что давно положила глаз на юношу, только не отдавала себе в этом отчета. Она захотела сблизиться с ним, но вдруг явственно осознала, что этот парень, каким бы молоденьким в сравнении с этими спортсменами – яхтсменами он не казался, явно себе на уме. Мария забеспокоилась – может, она вовсе не нравится ему? В ней проснулся «гадкий утенок». Еще испугалась, вдруг, пока она хлопала ушами, какая-нибудь нахалка разглядела паренька, которого Мария считала своим открытием? Вдруг Маша опоздала, и у него уже есть другая?!

Мария была в тревоге и сомнениях. Когда она видела его симпатичное мальчишеское лицо, ей казалось, что он должен быть еще целомудрен, как она сама до аспиранта и палаточной компании. Да и что там было, если разобраться?

Но, когда юноша открывал рот, Маша видела, что ему лучше не попадаться на язык, в мыслях и оценках он отнюдь не малое дитя. Похоже, что в отличие от яхтсменов, любит читать, с ним есть о чем поговорить. Такой может составить и выполнить любое «техзадание», так что вполне вероятно, что у него уже кто-то и есть. Вот будет досадно!

Мария не успела хорошенько разобраться в своих чувствах, как тут свалился на ее голову Михаил Толоконников. Конечно, она расценила сей факт однозначно: на папином катере появился представитель палаточной компании со всеми вытекающими последствиями.

Толоконников явно горел желанием воспользоваться своей удачей, не подозревая, что Мария относится к ним ко всем с таким пренебрежением, каковое предпочитает скрывать, чтобы не наживать себе врагов из числа золотой молодежи.

Она подозревала, что Толоконников, прикрывавший грубоватыми манерами свою хитрость, напросился на «Т-34» специально. Он еще в яхт-клубе начал ластиться к ней, однажды даже уговорил сходить с ним в бар. Как назло, там Мария увидела Павельева. Тогда она еще не знала его имени, и называла про себя «тот мальчик».

Когда Паша думал, что Мария вовсе не замечает его, она на самом деле старалась отворачиваться, чтобы он не увидел ее с Толоконниковым.

Как он мог Ее не заметить!

Но, как и тогда у Марии была подспудная мыслишка, если и увидит – ничего страшного, пусть узнает, ее везде окружают поклонники, так и теперь, обнаружив на судне корфаковца, подумала, что в этом есть и положительный момент. Пусть Павельев ее немножко поревнует.

Однако Толоконников был слишком навязчив, Маша боялась, что Паша к ней не пробьется, даже если захочет.

Но главное, она опять не была ни в чем уверена, слушая Павельева. Что, если шутник только смеется, и над ней, и над ее грубоватым ухажером?

Хлопнула дверь кают-компании, послышались голоса Толоконникова и старпома. Паша резко отложил гитару, та издала жалобный стон.

Мария, стоявшая под стенкой и слушавшая тайком, как он пел, на цыпочках проскользнула в коридор, чтобы пробраться на другой борт, к себе в каюту.

Утром хорошо спалось: катер шел по реке, и покачивало. Но вставать все же пришлось, потому что Паша чувствовал, дело идет к завтраку.

За штурвалом, очевидно, стоял Василий Викторович, поскольку, выйдя на воздух, Паша столкнулся со старпомом. Тот натирал тряпкой какую-то сложноустроенную железку, явно производственного назначения. От одного вида железки Паша вновь готов был заснуть, как подопытный пациент от монотонно мерцающего предмета в руках гипнотизера.

– Доброе утро, – вежливо поздоровался студент.

– Ага, – откликнулся старпом. Весь вид вчерашнего скандалиста, казалось, говорил: «Я тут не причем. У меня своих дел хватает, чтобы еще какими-то глупостями заниматься».

Совсем иная поза была у Чингачгука, вдаль глядящего с кормы, поставив ногу на кнехт: «Все должно быть степенно. Кто будет безобразничать, спуску не дадим!»

Павельев подумал мимоходом, что садиться на кнехт нельзя – плохая примета, а попирать ногой, вероятно, – тем более!

Он взялся за швабру. Раз уж принял на себя такую обязанность, убирать за Дружком, приходилось выполнять. Пожалуй, стоило бы вырезать из журнала «Юный натуралист», виденного им у Вересковой, фотографию гриба груздя да повесить в своей каюте, – думал он. – Груздь, конечно, должен быть рядом с кузовом и всем своим видом выражать готовность полезть в него, как положено по званию.

Дома у Паши тоже имелся ряд принятых на себя обязанностей. Раз в два дня, чаще не требовалось, он выносил мусор, мог вбить гвоздь в стену, если нужно, и починить кран, когда требовалось.

Обычно любая его работа состояла из трех этапов. Сначала Паша выполнял ее кое-как, лишь бы поскорее отделаться. Невымытое мусорное ведро угрожало изменить микроклимат в квартире, гвоздь вываливался из стены, а кран, сволочь, так и тек.

Паша психовал, наливал в ведро воды, и болтал им остервенело, упорно не желая пачкать руки, лупил молотком по гвоздю, пока тот не загибался, так и не желая глубже войти в кирпич, а кран, сколько не затягивай, сочился водой по-прежнему.

Злой как черт, Павельев бросал все, и уходил гулять. Во дворе он успокаивался через некоторое время, ему становилось стыдно, и он возвращался, чтобы теперь все сделать, как надо.

И, о чудо! Хорошо помытое и просушенное ведро радовало глаз и больше не беспокоило нос. В стене высверливалась электродрелью дырка, в нее вгонялся деревянный чопик. Вкрученный в чопик шуруп, в отличие от гвоздя, держался мертво, хоть гирю подвешивай на веревке, дабы, как в анекдоте, можно было узнавать время у соседей: оттянув гирю, долбануть ее по стене и услышать в ответ: «Какого черта не даете спать? Два часа ночи!» И кран, тщательно изолированный по резьбе просмоленной паклей, был сух, сколько ни всматривайся в ожидании подлой капли из-под резьбы.

Паша давал себе слово отныне всегда все делать сразу хорошо. Однако это было непросто, и в другой раз все повторялось сызнова: тяп-ляп, псих, злость, стыд, потом уже – совесть.

Главное, что он все-таки не отступает от того, что взял на себя. Назвался груздем…

При мысли о Вересковой настроение испортилось. Однако, когда Мария собственной персоной появилась на корме, сердце бедного Павельева затрепетало, словно он был овечка, а не студент, не боящийся убиться на хмельной пирушке.

– Доброе утро! – пропела красавица.

– Доброе утро, – как эхо отозвался Паша.

Тоска его мгновенно уступила место надежде. Вдруг у него все-таки есть шанс? Ну, хотя бы малюсенький, размером с клопа. Того самого, который, если верить Аркадию Райкину, пережил динозавров?

– Мне так и придется за тебя проводить индикацию, – оценила девушка моечный инструмент в его руке.

– Ты, главное, заклинание запомни, – напутствовал ее Паша. Он отвернулся в сторону и пропел с самым невозмутимым видом:

Индицируй, бабка, индицируй, Любка,

Индицируй, ты моя, сизая голубка!

Верескова, не раз защищавшая честь института в Клубе веселых и находчивых, тут же подхватила:

Индицируй, Пашка, индицируй, Машка,

Индицируй, ты моя…

– она посмотрела в небо, подбирая рифму.

… рыжая милашка! – продолжил Паша вместо нее.

Мария взглянула на него, он сразу поднял ладони кверху и потряс ими, точно двумя веерами:

– Ничего личного! Мы, бывает, ради красного словца и родителя не пожалеем…

Мария улыбнулась загадочно, опустила глаза, и, сохраняя свою таинственную, как у Джоконды, улыбку, покинула палубу. Паша проводил ее стройную фигуру и тихонько зарычал:

– М-м-м! Кто за язык тянул?!

Пристроив швабру на штатное место, уборщик-доброволец двинулся вдоль борта, сам не зная, куда и зачем, добрел до открытой двери подсобки, увидел Артема. Тот плел какую-то очередную сеть.

– О! Доброе утро! На ловца, как говорится, и зверь бежит! – приветствовал Пашу «юродивый». – Под Костромой, в Мокром, ночевка будет, – сообщил Артем Паше. – Капитан на берег сойдет, в свою деревню отправится, родственников навестить. Мы там всегда ночуем, когда вверх по Волге идем… Порыбачим? Я в Мокром каждую яму знаю. Близ фарватера судак берет со дна. У берега, вдоль травы, – щука. Хочу еще экранов побольше поставить, – он потряс своим вязанием. – У тебя блесны – то есть?