Дивная ночь на Ивана Купалу

– Вы уж без меня разбирайтесь! – взмолился Паша. – Я не имею желания с ним кокетничать, у меня ориентация нормальная!

– Тогда пококетничай со мной! – предложила Мария. Тоже лишнего выпила, что ли?

«Я не нахожу оригинальным имитировать собачью свадьбу», – хотелось сказать Паше. Конечно, он промолчал. Однако Мария, кажется, догадалась, что он промолчал о чем-то таком! Он поспешил затушевать свой презрительный взгляд, который невольно вырвался у него, невинной фразой:

– Дело кончится тем, что Толоконников вызовет меня на дуэль, а я умею стрелять только сигареты.

– Он – тоже! – заявила Мария.

– Ты откуда знаешь? – наехал на нее ухажер.

Матрос докурил, швырнул окурок в воду, видимо считая, что этот натуральный продукт не сильно ухудшит экологию, и сказал:

– Надо еще накатить.

– Я с вами, – тихо поддержал его Паша.

– Вы что, бросаете нас?! – возопила Мария в притворном испуге.

– Нам надо водку пьянствовать, – проинформировал ее Паша, – и безобразие нарушать.

Роман Володин, вернувшийся из армии, до сих пор развлекал его солдатским фольклором.

Народ переместился в кают-компанию, поскольку Вера Никитична заявила о желании танцевать. Завели «шарманку», двухкассетник – «колбасу», гордость семьи Барановых. Старики смешно тряслись под «Аббу». На медляк Паша мгновенно пригласил повариху, и весь танец они разговаривали.

Будущий актер очень надеялся, что он искусно разыгрывает равнодушие с того момента, как увидел на катере Марию Верескову в сопровождении старого поклонника.

Ее отец и тут понравился ему. Он правильно выдерживал ритм быстрого танца, было ясно, что это веселый, умеющий создать настроение человек в то время, когда он не занят делом и не вынужден быть серьезным соответственно своему капитанскому положению.

Хорошо подогревшийся старпом увивался вокруг именинницы. Паша видел, что это не нравится Чингачгуку. Один раз Паша даже заметил, как матрос дернул старпома за рукав:

– Не увлекайся!

Однако старпом, видно, не внял предостережению.

Натанцевавшись, все вернулись на камбуз, чтобы еще принять по рюмочке. Паша больше не пил, зачем?

Корфаковец притащил гитару. В пищеблоке остались студенты втроем и охмелевший бугор. Ему и захотелось песен. Толоконников разошелся не на шутку, и Павел совсем потух.

Внезапно послышался грохот, топот, женский крик. Бугор и они следом за ним поспешили на шум. Выяснилось, что кричала именинница, матрос и старпом дрались. Матрос приревновал свою жену.

– Вот дают! – развеселился Рыжий. Всем, кроме него, было неловко. Дерущихся разняли капитан и бугор. Рыжий зачем-то потащился следом за миротворцами. Бугор отвел Баранова в его каюту, вернулся и предложил:

– Давайте-ка приберемся. – Сам при этом тотчас исчез. Наверное, задумался.

Паша и Мария убрали посуду, потом появился Толоконников. Он, оказывается, успокаивал старпома. Где-то по дороге корфаковец прихватил Дружка, теперь на него выманил и хозяйку на палубу. Павел остался в одиночестве. Очень хотелось бы назвать его гордым, да вот только настроение опустилось ниже ватерлинии. Конечно, не потому вовсе, что пищеблок располагался в трюме.

«Да, вечеринка задалась, – иронически думал Павельев. – Вера Никитична может быть довольна. Даже драка случилась, такое не на каждой свадьбе бывает!».

Матрос со старпомом сцепились не на шутку. Видно, долго у них копилась взаимная «симпатия». Весовые категории у них были примерно одинаковые, только у Чингачгука все в рост пошло, а у помощника капитана – вширь. В узком пространстве коридора матросу реализовать преимущество своих длинных рук было трудно. Тут, скорее, его противнику повезло: ловчее было нырять под «рычагами» Баранова, да поддавать ревнивому супругу, то с одного бока, то с другого.

Еще Женька Птичкин, участник многочисленных уличных боев, объяснял в свое время Павельеву, что длинного и худого бить очень прикольно: дашь ему под дых, он пополам складывается!

К счастью, члены команды не сильно покалечили друг друга, так, пары выпустили! А Мария пусть переживает теперь, как такое могло случиться на «папином» катере, задумается, как же помирить взрослых дяденек? Ха-ха! Пусть сначала попробует примирить его с Толоконниковым! Разве такое возможно? Третий, тот, который лишний, редко соглашается с отведенным ему местом без моральных издержек. Святые – не в счет.

Паша, даже вынужденный отойти в сторону, желать счастья своему сопернику не собирался. Чтоб ему пусто было – другое дело! Чтобы он подавился, проклятый, – тоже неплохо. Нормально было бы также, если бы у него глаза повылазили, или язык отсох.

Говорят, злые мысли бумерангом отскакивают к тебе же. Ладно, это он пошутил, никому он зла не желает. Пусть будут счастливы, черт с ними!

Паша был уверен, что народ угомонился. Прихватив забытую Рыжим гитару, он устроился на корме и тихонько запел для себя:

Мой друг художник и поэт в дождливый вечер на стекле

Мою любовь нарисовал, открыв мне чудо на земле.

Сидел я молча у окна и наслаждался тишиной,

Моя любовь с тех пор всегда была со мной.

В след за автором песни, солистом группы «Воскресение», Паша пытался убедить себя в том, что быт – такая пакость, которая все убивает, вот и «любовь сменила цвет». Надо бросать к черту и этот быт, и эту любовь, коль скоро она неизбежно полиняет, и заниматься искусством —

…разбить окно, и окунуться в мир иной,

Где солнечный рисуя свет живет художник и поэт.

Однако убедить себя не получалось. Тот, прикидывающийся несчастным, из песни, сначала любовь все-таки испытал, потом уже она поблекла. Как же Паша смог бы заранее ее отвергнуть?

Нет. Закончив пение задумчиво и задушевно, как полагалось, Паша цыкнул зубом: врете, все равно хочу! И этим в раз представил иное личное отношение к исполненной песне.

Впрочем, его никто не слышал, так он полагал.

Но, он ошибался.

Маше Вересковой повезло больше, чем гадкому утенку. Когда она, девочка с интересным лицом, но нескладной фигурой, вздумала переживать по поводу своей внешности, рядом оказался мудрый папа, который вразумил ее: «Видишь, какая у нас мама красавица? И ты вся в нее, и станешь еще красивее! А если хочешь подтянуть мышцы, займись спортом!»

К счастью, Маша не зациклилась на себе, поскольку всегда была девочкой общительной и имела много друзей. А в волейбольной секции, куда ее записали родители, приобрела еще больше. С удовольствием играла в мяч, тем более что участие в соревнованиях позволяло еще путешествовать.

Школьные ловеласы упустили восходящую звезду, спохватились лишь на выпускном вечере, где Мария затмила всех.

В институте никто не знал «гадкого утенка» – длинную худышку с симпатичным лицом, она сразу заняла почетное место среди девушек, у которых нет недостатка во внимании сильного пола. Кроме того, Маша Верескова записалась в общественницы, ее избрали сначала комсоргом группы, затем – курса. Подготовка любого значимого мероприятия вуза, типа участия в праздничной демонстрации, субботников на строительстве нового институтского корпуса, или конкурсов Клуба веселых и находчивых, не обходилась без нее. Не говоря уже о спортивных соревнованиях. Марию выбрали капитаном волейбольной сборной института, причем, не за внешность, – за игру и общительность.

Конечно, на первых порах голова у девушки закружилась, однако, слава богу, в разнос она не пошла, хотя свою первую шишку набила. Ее роман с блестящим аспирантом был недолгим. Известный в своем институте молодой человек, обещавший далеко шагнуть в науке, проявил себя в быту мелочным неврастеником, находящимся, к тому же, под большим влиянием своей мамы, а она каждую особу женского пола рассматривала как потенциальную помеху в карьере сына.

К тому же первый мужчина Марии, казавшийся поначалу таким взрослым, умным, образованным, категорически не любил походов с кострами и комарами, а сидеть с ним постоянно взаперти для того, чтобы сдувать с него пылинки, обихаживать, пока он занимается своей наукой, Маше не улыбалось.

Вместе со своей новой подругой, однокурсницей Ириной Ладыгиной, Мария стала появляться в институтском яхт-клубе, где сблизилась с компанией братьев Царевых, с которыми уже сталкивалась не раз при организации общественных мероприятий. Вот здесь походов, костров, гитар и комаров стало хоть отбавляй! Единственное, что смущало Марию, это свобода отношений между полами. Мария прочитала слишком много хороших книжек, чтобы все так упрощать: переспав с кем-то в палатке, наутро делать вид, что ничего особенного не произошло, и жить по-прежнему одной веселой компанией. Ей хотелось своего, индивидуального, принца на белом коне.

Правда, Гриша Царев, единственный, которому все же удалось один раз раскрутить ее на палаточный интим, – как выяснилось, она тоже была не железная, – повел себя джентльменом. На другое утро после того, как все случилось, принес ей букетик полевых цветов и попытался застолбить за собой место принца. Но, Мария, стараясь его не обижать, не ссориться, отношения свернула. Гриша все еще держался на людях ее кавалером, поэтому к ней долго больше никто не думал приставать. Могло оказаться себе дороже. Однако вскоре всем стало ясно, что Мария и Григорий – вовсе не пара, как бы этого не хотелось Цареву. Тут стал потихоньку подбивать клинья Толоконников. Но Мария больше не воспринимала всерьез никого из этой компании. Она старалась ни с кем не портить отношений, им еще учиться вместе, но потихоньку отдалялась от Царевых.