По Верхней Масловке без спешки

«Саша замуж вышла рано,… брак получился… уютным, благопристойным…» (69-я стр.)

А не кажется ли вам, что вся 69-страница получилась какой-то, говоря в любимом авторском стиле, «уютно-благопристойной»? Сначала мы познакомились с «уютным именем», затем с «уютной благопристойностью», теперь вот с «уютным, благопристойным браком». Явно не хватает уютной старости и уютных похорон, господи прости.

«…мой ребенок, мое милое дитя – о, как рвалось, как надрывалось сердце!» (70-я стр.)

Так «рвалось» или «надрывалось»? Надо же с этим определиться, это не шутки. Обычно ведь происходит надрыв, а затем разрыв, а здесь все вместе – просто жуть! Наверное, в каких-то областях сердце сразу «рвалось», а в каких-то – сначала «надрывалось». Правое предсердие, например, разрывалось, а левый желудочек – надрывался.

«Приходили люди: …студент Саша, от которого на версту разит здоровьем и силой». (70-я стр.)

Во-первых, устойчивым выражением в русском языке считается «разит за версту», а не «на версту». Во-вторых, разить может перегаром, лицемерием, фальшью, дрянным одеколоном, наконец. Подобные фразы всегда имеют негативный оттенок благодаря несимпатичному глаголу «разить» (несимпатичному в данном контексте, потому что можно, например, разить врага оружием). Может ли за версту «разить здоровьем и силой» – судить читателю. Если может, тогда с таким же успехом «за версту» может разить добром, справедливостью, красотой, молодостью, умом, порядочностью.

«В тот раз к Саше ее отвозил биолог Сева, забавный субъект… вислоухая борзая по музеям и премьерам». (71-я стр.)

Что «вислоухая борзая по музеям и премьерам»? Носилась по музеям и партерам? Может, этот субъект Сева и есть борзая? А что он делал с музеями и премьерами, будучи борзой? Нет, увольте, читатель, разбирайтесь сами.

«…Тетрадка затерялась, как множество живых человеческих судеб …» (74-я стр.)

Судьба человека не может быть ни живой, ни мертвой, это очередная «находка» автора. Судьба просто есть или была (если уже завершила свое существование вместе с хозяином) и «затеряться» нигде не может. Человек может затеряться в джунглях Амазонки или в толпе, а судьба лишь может его в эти джунгли или в эту толпу привести.

«Как странно вспоминать – все ускользает, и прошлые лица, слова и жесты всплывают порознь и вдруг, как обломки кораблекрушения, не сразу и сообразишь – когда что было, чьи это слова пришли в ум…» (74-я стр.)

Здесь стоит заметить, что у «кораблекрушения» не может быть «обломков», обломки корабля могут появиться в результате кораблекрушения. И еще: обломки корабля не могут всплывать «порознь и вдруг», как это может происходить с воспоминаниями человека. Те из обломков, плотность которых выше плотности воды, навсегда уходят под воду, остальные плавают на поверхности. (Простите за ученое занудство, без него никак не обойтись.) Автору в очередной раз захотелось красивого сравнения, но получилось как с эскалатором в качестве карьерной лестницы.

Но самое удивительное открытие приготовлено нам в конце абзаца: «слова» у автора «приходят в ум». Здесь необходимо со всей ответственностью заявить, что «слова», если говорить по-русски, «приходят на ум» и никак иначе приходить не могут.

«Опрятная дрессированная домработница открывала обитую вишневой кожей дверь». (75-я стр.)

Помните зверя Шарика, с которым мы познакомились на 10-й странице? Мы еще гадали с вами, не человек ли он? Теперь вот пришла пора гадать, не зверь ли домработница, открывающая дверь.

«Эта сорочья страсть к пустякам – от отца. Тому тоже в придачу к жизни совершенно необходимы были запонки, заколки,… и прочая собачья чушь. (Потом, после ночного сдержанного звонка в дверь, когда вдруг жизнь его навсегда закатилась за глухие кожаные спины, вся эта милая чепуха тоже закатилась…)» (75-я стр.)

Для начала заметим, что «в придачу к жизни» человеку невозможно ничего дать – ни «запонки», ни «заколки», если только автор под жизнью человека не подразумевает исключительно его существование как биологической (белковой, если угодно) субстанции. Но в этом случае абсолютно все, кроме плоти, вытолкнутой на свет из утробы матери, дается человеку в придачу к его жизни, а не только «запонки и прочая собачья чушь».

Вообще-то можно было не рассуждать так серьезно. Представьте себе: приходите вы в гости на день рождения и говорите: «В придачу к вашей жизни я от всей души дарю вам…»

Далее поясним, что речь в тексте идет о муже главной героини романа, которого когда-то давно подняли ночью с постели и навсегда увели люди из компетентных органов, видимо из НКВД.

Чтобы читатель не очень сильно переживал за давно сгинувшего в застенках чекистов мужа старухи, автор придумал бесподобную метафору, не содержащую и намека на страшную судьбу, предначертанную арестованному. Жизнь мужа, оказывается, всего лишь «закатилась за глухие кожаные спины», будто он колобок из сказки. Туда же, надо полагать, закатились и запонки с заколками.

Метафора настолько же сомнительная в художественном отношении, насколько безупречно нейтральная – в политическом.

«…в последний раз, в этот самый последний визит, после прекрасного уютного обеда…, – дочь повела ее в гостиную…» (78-я стр.)

Помните, читатель, на 69-й уютной странице нам повстречались «уютное имя Саша», «уютная благопристойность» и «уютный брак»? Теперь вот «уютный» обед.

Обед бывает званым, обильным, сытным, долгим, вкусным, но чтобы обед был «уютным»? «Как вам мой обед?» – спрашивает вас хозяйка дома перед расставанием. И вы отвечаете: «Уютный… особенно десерт…» Какой, по-вашему, будет реакция хозяйки?

«…Саша умерла давным-давно, а вместо нее говорила и двигалась рыжая высушенная кукла, дохлая и благовоспитанная». (78-я стр.)

Только что, на 55-й странице, автору для сравнения понадобился «высушенный кузнечик», помните? Здесь же, на 78-й, мы с вами узнаем, что «высушенными» бывают и куклы. И еще мы узнаем, что «рыжие высушенные куклы», оказывается, все «дохлые», но при этом ведут себя благовоспитанно. Надо сказать, что автор ломится в открытую дверь: читатель и так понимает, что если куклу высушить, то она станет «дохлой».

Никак не может автор обойтись без вычурных сомнительных сравнений. Ведь был уже «эскалатор с ошметками сохлой грязи», были «обломки кораблекрушений», всплывающие, когда им вздумается, был «голенастый высушенный кузнечик». Нет, теперь вот еще «дохлая высушенная кукла».

«Молча откинув голову, он рассматривал жену, как смотрят на незнакомку в вагоне метро». (80-я стр.)

Нельзя «смотреть на» кого-либо, как «рассматривать» кого-либо, равно как нельзя рассматривать кого-либо, как смотреть на кого-либо. «Он рассматривал жену, как рассматривают незнакомку» – вот и вся недолга.

«Весь этот загадочный обмен представлялся Нине туром старинного менуэта: роскошный трехкомнатный кооператив уплыл в туманное отдаление, там распался на две и одну, обернулся тремя коммуналками… и в конце концов из… хитросплетения обменов выплыл к Нине этот обломок, за который она и уцепилась помертвевшими руками…» (81-я, 82-я стр.)

Заметим, что Нина менуэтами никогда не увлекалась, не по этой она части, она переводчик с испанского языка. Автор наделил ее невероятной образностью восприятия действительности. Судите сами: чтобы усмотреть в обмене кооперативов, коммуналок и прочих квартир разного достоинства что-либо, напоминающее «старинный менуэт», в котором пары – всего то! – иногда менялись партнерами, надо иметь весьма изощренное воображение. Посмотрите, что у нас с вами творил «трехкомнатный кооператив», главный герой, так сказать, менуэта. Уплыл черте куда, затем распался, после обернулся (оборотень, не иначе!) и в итоге откуда-то выплыл.

«… из … хитросплетений обменов выплыл к Нине… обломок…» Кажется, в воображении своем автор не отстает от героини. «Хитросплетение обменов» у него – прямо пучина морская, из которой «выплывает… обломок». Морская тема близка автору. Вспомните хотя бы «обломки кораблекрушения» на 74-й странице. Там их было много, и они всплывали, когда им вздумается, а здесь обломок один и он «выплывает». Там они были обломками воспоминаний, а здесь обломок – однокомнатная квартира, за которую Нина «уцепилась помертвевшими руками». Почему «помертвевшими»? До настоящего момента автор ни разу не обмолвился о том, что у Нины серьезно нарушено кровоснабжение верхних конечностей.

«Судьба столкнула их в трамвае…» (84-я стр.)

Речь идет о героях романа Матвее и Нине. Судьба, по версии автора, «столкнула» их в трамвае, не в буквальном, разумеется, смысле. Правда, сталкивают людей обычно лбами. Судьба же этим старается не заниматься, даже в переносном смысле: для знакомства она сводит людей.

«Она висела над могучим невозмутимым дядькой в затертой тирольской шляпе с двумя эфирными перышками на боку. Дядька величественно смотрел в тряскую книгу. Нина сверху заглянула в страницу. «Ложись, Роза, – сказала мать. – Ложись и отдохни. Тебе нужно обсохнуть…». (84-я стр.)

Далее, сразу же после знакомства с Розой из тряской книги, Нина увидела в трамвае Матвея.

«Дядька», над которым «висела» Нина, был незнакомым ей человеком и просто ехал в трамвае. То, что дядька был «могучим», наверное, можно было увидеть, «вися» над ним. Но вот загадка: как она узнала, что он «невозмутимый»? Может быть, пассажиры в трамваях всегда невозмутимы? И как Нина умудрилась, глядя на дядьку сверху, определить, что он «величественно» смотрит вниз в книгу? С какой стати он делал это величественно? Может быть, величие распирало дядьку оттого, что у него на голове была тирольская шляпа и из нее торчали перья? И даже если бы она видела его глаза, как бы она распознала в них величие? Хотя со способностями как у Нины возможно многое. Например, совсем рядом на 82-й странице обмен московских квартир представлялся Нине старинным менуэтом.

А почему у незнакомого «могучего невозмутимого дядьки» с «величественным взглядом» книга мелко тряслась? Может быть, он злоупотреблял спиртным и был с бодуна без опохмела? Или, может быть, на рельсы по всему маршруту трамвая хулиганы насыпали мелкой дроби?

Теперь вспомните, читатель, как ранее Нина «глядела в холст» на 22-й странице, а на 74-й – старухе «слова приходили в ум». Здесь же, на 84-й, «Нина… заглянула в страницу», видимо не осознавая того, что «заглядывают в книгу», а «смотрят на страницу» – и никак иначе.

Но все это, читатель, мелочи. Главный же вопрос заключается в следующем: для чего автору понадобился этот абзац? Неужели всего лишь для того, чтобы героиня романа Нина, перед тем как судьба свела ее с Матвеем, успела некоторое время повисеть (когда еще доведется!) над незнакомым могучим дядькой в трамвае и узнать из его тряской книги, что какой-то Розе, у которой есть заботливая мать, надо непременно лечь, отдохнуть и обсохнуть?

«Матвей… рассматривал… женское лицо и рассеянно думал, что пластический строй этого лица напоминает образы готических храмов». (85-я стр.)

Подвергать сомнению думы Матвея сложно, Матвей – человек искусства.

Чтобы было не скучно, читателю предлагается самостоятельно решить обратную задачку, а именно: выбрать пару-тройку готических соборов (хоть Кельнский собор, хоть Миланский заодно с Реймсским) и исследовать их «образы» на предмет похожести на «женское лицо» с аналогичным «пластическим строем». Попробуйте начать с малого. Найдите в «образах» соборов детали готической архитектуры, напоминающие «пластический строй» носа, лба, ушей, подбородка со скулами, глазниц женского лица. Может быть, вам повезет и вы усмотрите в проеме входной двери Кельнского собора пластический строй женского рта, например.

«Остановок пять потребовалось на выяснение, где и при каких обстоятельствах они сталкивались, пока, наконец, не нащупали Луневых, общих знакомых, семью врачей, обогревающих людей от искусства». (86-я стр.)

Читатель, конечно же, понял, что наша парочка, Матвей и Нина, пять остановок кряду занималась ощупыванием общих знакомых. И труд их был вознагражден: семейство Луневых – благодаря их избыточному тепловому излучению – было наконец идентифицировано на ощупь!

«Брови у нее были подвижные, взлетные, глядя на них, думалось: «по мановению». (87-я, 88-я стр.)

У всех людей брови «подвижные» в том смысле, что при желании человек может ими подвигать. Возможно, автор хотел сказать, что у Нины брови были подвижными сами по себе? Но этот вариант самостийности мы уже проходили. Помните, на 6-й странице автор убеждал нас, что лицевые мышцы героя «выработали мерзейшую, легкую улыбку»? И мы с вами выяснили, что мышцы сами ничего не могут выработать. Тогда остается лишь один вариант: Нина постоянно двигала бровями, иначе невозможно объяснить их «подвижность».

«Взлетные брови». Это какие? Парашютом? Может быть, в виде триумфальной арки? В виде крыльев? Готовые взлететь?

И наконец «…думалось: «по мановению». О чем думалось-то? По мановению «подвижные»? Или по мановению «взлетные»? По мановению чего? И почему думалось «по мановению» и никак иначе?

Если совсем серьезно – хорошо уже то, что брови были не подвижно-взлетные в любимом авторском стиле, а просто «подвижные» и просто «взлетные» – по отдельности.