Борух Баклажанов. В поиске равновесия

Борух с неподдельным интересом слушал все эти рассказы, что даже не заметил, как в переговорную без стука вошел человек. Это был чуть грузноватый мужчина далеко за 50 ничем не примечательной внешности. Знаете, есть такая внешность, где не за что зацепиться. Лучше, чем С. С. Горбунков описал Анну Сергеевну в «Бриллиантовой руке», таких людей не опишешь. Так выглядят разведчики-нелегалы, которых никогда не вычленишь в толпе. Одет он был в старые джинсы с вытянутыми коленками и застиранную видавшую виды футболку.

«Мутный чёрт какой-то! Может, в натуре «нелегал», – подумал Борух, – хотя «нелегалов» видел не каждый день». Мужчина стал медленно ходить по переговорной, на секунду остановившись у окна, затем подошел к «Й» и, устало опустившись в соседнее кресло, в задумчивости закурил. На вид это был водитель маршрутки или почтовый курьер, и Баклажанов никак не мог понять, что он тут делает и почему так бесцеремонно себя ведет.

– Разрешите Вам представить, Борух, это мой муж «И.И.», – сказала «Й».

– Внезапный расклад! – не на шутку опешив, подумал Баклажанов, минуту назад чуть не предложив тому денег на новую рубашку.

В мгновение ока все так тщательно создаваемые медийные образы подобных индивидов развеялись, как туман, при виде этого абсолютно разбитого человека. «У каждого Наполеона есть свой «Ватерлоо», – мелькнуло тогда в голове у Боруха.

– Помнишь, мы же тут управляющего искали на наши яхты – вот человек поговорить приехал. Нет желания присоединиться? – спросила «Й» у мужа.

– Ни малейшего! – ответил тот, устало затянувшись.

Может быть, он был утомлен слишком бурным вчерашним банкетом, но взгляд всегда выдаст. Он смотрел как-то безучастно сыто. Первый раз в жизни Борух видел человека с таким пустым, ничего не выражающим взглядом, которому уже давно ничего не было нужно. Абсолютно. Ничего.

* * *

– О чем задумался? Вернись в коллектив – уже второй тост пропускаешь! – пихнув Боруха в плечо, сказал Жарков со своей фирменной улыбкой.

Глаза его горели. Он был искренне рад людям, собравшимся у него тем вечером, и скрыть этого было никак нельзя. Все, как обычно, были Главные, но у Жаркова они были равны. Они дурачились, смеялись, рассказывая какие-то свои истории и наслаждаясь той редкой возможностью побыть собой.

– Слышали, сегодня в Москве бензоколонку какую-то «бомбанули»? – сказал один из них. – Кассу взяли и лесом ушли.

– На кольцевой, наверное? – задумчиво спросил Борух.

– Точно так. А ты откуда знаешь?

– Да так, сорока на хвосте принесла!

Просидели все за разговорами до поздней ночи и под утро попадали по разным комнатам. Баклажанов, как обычно, занял место на печи, но заснуть не мог. Он пристально всматривался в гирлянду, висевшую на окне, так и не снятую после новогодних праздников. «Уйду-ка я по-английски, а то живые мертвым опять позавидуют», – подумал Борух, с ужасом представив, что и сегодня Жарков заставит его рубить дрова.

Баклажанов встал, надел костюм и, выпив на кухне «крайнюю» на ход ноги, тихо вышел из дома. Усмирив собак, он все так же перемахнул через высокий забор и пошел по лесной дороге. Шел он несколько километров, держа строй и чеканя шаг под утреннее пение птиц и, выйдя на шоссе, через полчаса уже был на железнодорожной станции. Подойдя к сельмагу, он увидел местное такси, дежурившее в ожидании клиентов, сел в машину и укатил домой.

Перечитывание классиков в преодолении синдрома «И чё?»

«Рабочий завода Петров, перечитывая роман Александра Дюма «Три мушкетера», обнаружил там 10 рублей.

Надо, надо перечитывать классиков», а люди и книги приходят вовремя

Вы не обращали внимания, что ко многим событиям в нашей жизни и к решениям, которые по ним принимались, мы со временем начинаем относиться несколько по-иному? Мы вспоминаем какие-то случаи, нелепые казусы или явные знаки судьбы, которые были посланы нам свыше, и, уже умудренные опытом и багажом пройденного, начинаем анализировать правильность или неправильность наших тогдашних решений или вообще бездействия? Сокрушаться можно лишь о нем, коря себя за малодушие, а сделанное зависело далеко не от нас самих.

«Если бы молодость знала, если бы старость могла», – писал Анри Этьен, но история, как известно, сослагательного наклонения не терпит. Многое, сделанное в юности, шло от сердца, чем юность и прекрасна, и было сделано абсолютно верно, ибо так было надо. Именно сердце подсказывает нам тот жизненный вектор, которому мы следуем уже в зрелом холодном рассудке. Об этом же думал и Толстой, когда писал, что «человек – это существо текучее», но уже скорее разбирая человеческую натуру в целом как таковую вне зависимости от взросления. Да, он писал именно о тех жизненных весах внутри нас и о вечном поиске равновесия их чаш в зависимости от времени и окружения. Осознание этого приходило к каждому в разные эпохи на всяческих личных и исторических примерах, но схема и зерно оставались и останутся прежними, покуда есть человек. Одно досадно, если это осознание не приходило вовсе.

Будучи исполненным этими мыслями, Баклажанов как-то брел по городу и оказался неподалеку от дома Этносова. «Надо б заглянуть на кружечку – давно его не видел», – подумал Борух и, подойдя к парадной, позвонил в домофон. Дверь быстро открыли, словно ждали его, и, поднявшись на нужный этаж, Баклажанов увидел встречавшего его Эдика.

– Здрав будь, боярин! – сказал тот, протягивая ему руку и приглашая в дом.

– И тебе не хворать! – лаконично бросил Борух.

Они были заметно рады друг другу, поскольку не виделись довольно долго. Бывало, Баклажанов часто его навещал, и им всегда было о чем поговорить. Обсуждали они многое и сделанные выводы использовали каждый по-своему.

– Коньяк будешь? Ты же вроде пешком? – спросил Эдик.

– Ясен – красен! Составишь компанию?

– Настроения нет, – как-то понуро буркнул Этносов.

– Как это нет? Надо себя заставить – волю включить. С меня пример бери! – съязвил Борух в своей манере.

– Твою б волю – да в мирных целях, – ответил Эдик, наливая ему в причудливый восточный стаканчик.

Он начал в молчании медленно прохаживаться по комнате. Одет он был по-домашнему в старую футболку и рейтузы с дыркой на коленке, которые периодически подтягивал. Пару дней назад Эдик отправил семью на Кавказ и одиноко холостяковал в пустой квартире, завершая дела и готовясь последовать за ними. Чувствовал он себя неважно, ибо в последнее время пытался нащупать финансовое дно и в итоге даже об него ударился. Говорят, деньги любят тишину, и на тот момент в карманах Этносова было тихо как в морге. Окончательно добил Эдика один из его клиентов. Тот хотел купить у него какую-то бирманскую бронзовую статую, и Этносов несколько дней мучительно излагал ему всю ее предысторию, на что тот, игнорируя весь ликбез, хотел купить статую тупо по цене бронзы, дабы прикрыть ей неудачное дизайнерское решение в углу гостиной своего особняка. Оправиться от этого удара Этносов никак не мог и, побродив еще немного, все так же в молчании, кряхтя, прилег на диван.

Он вообще любил полежать в словесных размышлениях о быте и бытие, окружая себя то хлопальщиками, то плакальщиками и часто рассказывая о разномастных богатеях, которые периодически его посещали. Этим он немного напоминал Жаркова, а скорее полковника Брежнева, к которому за советом об укреплении Новороссийского плацдарма как-то «заезжал» маршал Жуков. Диван свой Этносов любил до безумия – он был для него каким-то философским ложем, время от времени подкидывавшим идеи вселенского масштаба. Полеживая, ему казалось, что мир вертится у него где-то чуть ниже поясного ремня, и он искренне в это верил и жил этим.

Дни осенние пройдут без любви, без пения,
Словно листья опадут наши поколения,
Мы забудем имена умерших приятелей,
Запах розы, вкус вина и слова писателей.
Ну и Бог с ним, все равно – к черту сожаления,
Было горьким здесь вино и нескладным пение,
И слова были пусты мудрецов незнающих,
И любовь была черства женщин увядающих, —

помолчав еще, немного, неожиданно продекламировал он.

– Чую, лирик побеждает в тебе физика, – несколько оторопев, выдавил Борух.

Этносов полежал еще некоторое время в молчании и продолжил:

– Грустно, батенька, очень грустно, что я потратил кучу времени на то, что родился, учился и преодолевал себя, чтобы в итоге найти себе такое примитивное применение. Что-то где-то нашел дешевле и продал дороже. Стоило ли учиться, да и вообще жить, чтобы все свелось к этому самому примитивному «гешефту»[23 - «Сделка» (от нем. Geschaft).]? Не знаю, может и не стоило. Печально это все. Я вот все время об этом думаю – проснулся сегодня в шесть утра и долго лежал, наблюдал, как рассвет занимается. Нет, Борисыч, никакого смысла в этой жизни – одна «гешефтная» суета.

Эдик встал и начал опять молча прохаживаться по комнате, то и дело подтягивая рейтузы.

– Зачем вообще нужны деньги? – вдруг сказал он, явно думая о том своем клиенте. – Деньги – это инструмент. Мне кажется, к пониманию этого надо прийти в жизни. Важно не их количество, не как они вложены или инвестированы, а как организована их служба как инструмента для извлечения счастья для их владельца.

У Боруха перед глазами сразу всплыл образ того московского воротилы с потухшим взором. Нет-нет, да и прочувствуешь прелесть свободных рук воровских – идея-то верная, только во зло воплощена. «Сейчас бы «ладошку» в карман, в руки удочку и на речку с утра, а не вот эти «якоря», – еле читалось в его взгляде. «К Жаркову ему надо – тот бы из него эту дурь в миг бы вышиб!» – подумал тогда Баклажанов.

– Иногда с относительно небольшими деньгами, но правильно устроенными, – продолжил Эдик, – можно получить в жизни то, что нужно и хочется, а иной раз, даже располагая многим, но, не умея этим грамотно распорядиться, получаем непонятно что. И тех, и этих примеров у меня вагон и телега малая, но последних поболее.

Эдик, как и Борух, был по жизни тоже наблюдательным и, зная много людей, имел право судить.

– Внутреннюю гармонию первых сразу видно, как и метания вторых. Человек даже сам не осознает, что, покупая что-то статусное, но, не вникая в суть, получает лишь костюм, тем самым прикрывая собственную ничтожность. Это такая иллюзия – выдавать финансовый успех за личное счастье. Деньги ведь вообще штука интересная. В людском нутре же вечно пороки и добродетели борются, а деньги как катализатор для первых – в итоге душа и добродетели где-то на задворках. У меня есть пара «денежных мешков», которые даже не могут сформулировать ответ на вопрос «зачем я живу?», а их в примеры жизненные приводят и тем самым ценности формируют. Это катастрофа на самом деле – смешно и грустно одновременно.

– Ну, на то они и ценности, что цену имеют. Бесценен лишь идеал, хотя идеалы на иконах только, а нам тут еще надо работать над собой! – сказал Борух, пригубив коньяка.

– Да мне в целом ровно – у них своя жизнь, у меня своя. Я им не учитель и не судья, – бросил Эдик.

– А ими быть и не нужно. Будь примером – хлопот поменьше!