Борух Баклажанов. В поиске равновесия

– Проблематично это – там еще связи нет, – сперва вздохнув, ответил на выдохе Вальков.

Это был их общий школьный приятель. Он был бывшим борцом греко-римского стиля, в полной мере обладая всеми типичными внешними атрибутами, и в 90-е занимался вышибанием долгов. Он был всегда весьма уравновешен и к своим профессиональным обязанностям относился с известной долей прагматизма, ставя утюжок на «двоечку» и вкрадчиво начиная диалог.

– Здоровый был аки конь, – продолжил Вальков, – мог литр «в лицо» уработать, да увлекся больно. В последнее время так вообще берегов не видел. Врачи периодически запрещали ему пить, но он давал им денег и они разрешали. Как-то начал я ему названивать, день звоню, два – нет ответа. Поехал я к нему. Подхожу к двери – слышу, музыка орет, телевизор работает, а дверь никто так и не открывает. Позвали участкового – при нем дверь взломали. В хате такой бардак – не передать! По всем комнатам прошли – нет никого. Потом смотрим – балкон открыт и только ноги его торчат. Плохо, видать, стало – на балкон вышел воздуха глотнуть – там и кончился!

– «Снаряды рвутся где-то рядом»[25 - Из стихотворения Юрия Левитанского «Жить среди книг – хотя б и не читая…»], тебе не кажется, Харитоныч? Ты же с ним чаще общался, видел же, что происходит – неужто ничего не говорил?

– Да толку-то? В жизни ты либо спринтер, либо стайер. Быстро и ярко или медленно и вдумчиво – выбирай сам! Это к каждому само должно прийти, а разговоры разговаривать – что вату катать. Мы вот с тобой об этом тоже часто говорили, а толку – ноль на массу. Вот встретились мы и что бы делали? Чай бы пили? – сказал Вальков, наливая помянуть.

– Да хоть бы и чай!

– Что до дел его – у каждого свои они, а на чужое он не зарился. Ты взял, и ты должен отдать, либо тебе помогут – вот и вся сермяжная органика жизни, – продолжил он. – Вообще, скажу я тебе, опасный у нас возраст. Спецы говорят, что с 38-и до 43-х организм в зрелую стадию переходит и прежних привычек и темпа не тащит уже. Но то ж теоретики, а мы практикуем!

Просидели они еще долго и, выпив по бокалу коньяка на ход ноги, начали собираться. Баклажанов посадил Валькова в такси, чтобы тот где-нибудь не заснул, как когда-то у входа в гастроном на «Пяти Углах», а сам решил пройтись. Стоял хоть и зимний, но довольно теплый вечер, и все располагало к умственному моциону. Борух шел по пустынной заснеженной аллее, щедро освещенной уличными фонарями, и вновь и вновь на разные лады твердил про себя свою мантру. Редкие хлопья снега нежно опускались ему на ресницы, и он одиноко брел, изредка всматриваясь в освещенные окна домов, опять все глубже и дальше уходя в себя. Что же ему было нужно в этой жизни и что интересовало? Успешен он был во многом, но каждый раз, будучи на пике, быстро терял к этому интерес. Константой были лишь разгульная жизнь и беспробудное пьянство, которые сопровождали его вот уж почти 25 лет.

«Четверть века, – подумал Баклажанов. – Многим Господь не отмерил столько прожить, сколько ты пропил». Эта мысль посещала его в последнее время все чаще. И, действительно, он не видел в этом ничего нового. Он испытал все мыслимые состояния, пару раз даже пил с полотенцем, как Евгений Лебедев в культовой постановке «Энергичные люди» Ленинградского АБДТ, и добился многого со стаканом в руке. Это давно уже было для него стилем жизни, чем-то до боли знакомым и каждодневным, как для собачника утренние прогулки со своим любимцем по сотни раз исхоженным маршрутам. Успешен он был и в алкоголизме, но и это стало ему докучать. Он все чаще чувствовал себя спортсменом, собравшим все возможные кубки, которому было уже пора на покой.

«Чую, отбегал ты свое, дедуля!» – все чаще думал Баклажанов. Думал он об этом и время спустя, как-то сев в парке аттракционов на детскую лошадку, и, ощущая себя на коне, все равно ездил по замкнутому кругу. Он не молодел и все тяжелее выдерживал тот темп, взятый когда-то в юности, а перед глазами часто стояли люди, растоптанные этой страстью. Это были не какие-то далекие примеры из рассказов знакомых, а вполне конкретные люди, с которыми Борух рука об руку прошел часть своей жизни. Думал он об этом и когда мчался по Октябрьской набережной, опаздывая на похороны своей старой закадычной знакомой и ловя себя на мысли, что было бы неплохо опоздать на свои. Страшила ли его смерть? Наверное, нет. Скорее, страшила ее глупость, которую он ненавидел во всем в жизни. Умереть ли в бою, чтобы попасть в Вальхаллу, о чем мечтал каждый викинг, или дожить до конца своих дней, что считалось у них проклятьем, в этом для Боруха не было особой разницы – важен для него был лишь смысл любого исхода.

– Боишься ли ты смерти? – спросил как-то Баклажанов у той своей знакомой.

– Я боюсь не успеть! – ответила тогда она, что врезалось в память Боруху на годы вперед.

Не успеть что-то сделать, дабы провести здешний отпуск со смыслом, и было той самой жуткой глупостью, которая страшила его. Она преследовала его в мыслях долгое время, но противостоять он был не в силах, ибо был статичен. Подобно Печорину, сгубленному «приманками страстей пустых и неблагодарных», Борух по-прежнему был обуреваем своей.

– Ну что, Борисыч, вот и момент истины. Надо б те «20 % воли» пошукать. Сможешь найти – сломаешь «Печорина» и путь к «Арбенину» открыт! – подумал Баклажанов.

– «Жизнь коротка и надо уходить с плохого фильма, бросать плохую книгу, уходить от плохого человека, чтобы отдать этот миг, назначенный для другого», – словно вторил ему Жванецкий.

Между тем и «Кодекс пьющего человека», выработанный им лично и которому он неукоснительно следовал, раз за разом начинал давать сбои. Пробоины образовывались в его общественной составляющей, ибо Борух то и дело начинал переносить встречи, сказываясь «больным», что шло вразрез с выработанной им же доктриной. Получалось, что он начинал перечить самому себе, а это уже было набатом. «Стакан», будучи долгие годы союзником в его образе жизни, начал постепенно перетягивать одеяло на себя, превращаясь во врага.

«Изучай врага!» – шло красной нитью сквозь все «Искусство войны» Сунь Цзы. И Баклажанов начал изучать, призвав те «60 % ума», которым, как ему казалось, он обладал. Он перечитал десятки научных статей, вспоминал и анализировал примеры из жизни, поэтапно вырабатывая тактический победный план.

Отечественная медицина в разные времена предлагала целый спектр методик, но все они, так или иначе, делали из человека подопытного. Гипнотическое воздействие Борух даже не рассматривал, не желая просто иметь дело с толпами шарлатанов, эффектно подававших себя в разных изданиях, решив получше изучить медикаментозное. Про «торпедирование» в советские времена Баклажанову как-то рассказывал Виктор Стяжков, его старый случайный знакомый, владевший вопросом не понаслышке. Он долгое время работал на Севере и, будучи глубоким практиком, знал об этом абсолютно все. Филигранное владение предметом даже позволяло ему употреблять, запивая уксусом или чистым лимонным соком, чтобы нейтрализовать действие препарата, делая Витю просто полубогом.

Со временем «торпеды» начали вытесняться обычными инъекциями разной концентрации, от чего и зависела длительность их действия. После предварительной очистки крови жертвам Бахуса предлагались варианты на месяц, два, год и далее, и происходило все довольно просто. Сначала делалась предварительная пробная инъекция, после которой человеку давали выпить некоторое количество алкосодержащей жидкости. Эффект был такой, что жертва Бахуса начинала практически видеть Бахуса лично, после чего мгновенно вводился нейтрализатор. Как следствие, к человеку приходило ясное понимание, каково будет состояние по принятию стакана, с той лишь разницей, что противоядия у него не будет. Были и методы искусственного приведения клеток «Центра радости» головного мозга в возбужденное состояние. Эффект обещался довольно забавный – ты, вроде как, не пил, а навеселе. «Не наш это метод, – подумал тогда Борух, – какая-то пьянка вхолостую, ей Богу. Самообман сплошной, как пиво безалкогольное. В этом Рамов мастер, привык за нос себя водить». Визуальный результат Баклажанов также представлял с трудом, хотя предполагал, что так выглядели многие, периодически мелькавшие в телевизоре. Кроме всего прочего, при случайном попадании алкоголя в кровь, дело с легкостью могло закончиться инсультом, что держало подопечного в постоянном страхе, равно как и остальное описанное выше.

Все это было подобно состоянию сдавленной пружины или того заряженного «чеховского ружья» на стене, которое когда-то непременно выстрелит. Подобных примеров у Боруха было в достатке, когда после истечения действия препарата народ уходил в такой мрак, наверстывая упущенное, что не приведи Господь. Похожее происходило и с излишне опекаемыми в детстве детьми, которые, лишь вырвавшись из отчего дома, пускались во все тяжкие, и во многом другом. Все, может, было бы и хорошо, кабы не случайные жизненные неувязки. Подопечный не выключался из социума и, ведя какую-то светскую жизнь, мог по ошибке на банкете перепутать бокалы, что и произошло с уже известным нам Севой Ферзем. По счастью, для него все закончилось благополучно, а вот одна дама, о которой Боруху рассказывали, таки отправилась к праотцам. Прокручивая это в голове сотни раз и анализируя, Баклажанову все больше казалось, что путь должен был идти через осознание.

Как-то старинный товарищ Баклажанова поведал ему о некой программе «12 шагов». Разработана она была за океаном в середине 30-х годов. Ничего удивительного, ведь время это выпадало на пик Великой депрессии, посему она пришлась как ложка к обеду. Падение ВВП, рост безработицы и массовый крах банков, оставившие нищими миллионы, – все это привело к повальному пьянству, правда, непонятно, на что. Масла в огонь щедро подлила еще и отмена «сухого закона» в 33 году, когда народ уже окончательно слетел с катушек. Программа представляла собой пошаговый приход к осознанию вреда спиртного – отсюда и ее название. Внешне все это напоминало встречу по интересам в кругу себе подобных, с коими Борух привык к иному, диаметрально противоположному формату общения. Слушать же новые сопливые истории злоупотребленцев у него особого желания не было, поскольку он и так знал их сполна. Кроме того, отдавало от этого какой-то массовостью со стойким запахом фаст-фуда, и Борух, всегда и во всем тяготевший к нестандартным решениям, «12 шагам» предпочел свои.

Сам он по-своему все прекрасно понимал, но для более глубокого погружения ему нужна была научная база, которой не дождался Печорин от Маслоу, ему нужны были знания «Вертикального» человека. Они были необходимы ему как воздух для полного осознания и бесповоротного решения, чтобы забить последний гвоздь в крышку гроба своего врага, ибо всегда и везде единственным топливом для старта было одно – попасть в умы людей.

Борух продолжал истязать себя мыслями, прогоняя в сознании десятки вариантов, и как-то вспомнил о своем давнем разговоре с Нонной Ктовой, той своей учительницей, видевшей его в разных состояниях. Тогда со своей фирменной академической подачей она рассказывала ему о неком Профессоре, который, по ее словам, творил чудеса. «Мне вот фокусников еще не доставало для полноты картины!» – подумал тогда Борух. В то время «фокусник» был уже давно Доктором Медицины и преподавал в одном военном учреждении, ведя и частную практику. «Чем не очередная платная консультация?» – думал Баклажанов и с течением времени все больше склонялся к этому варианту.

Неделю за неделей он вспоминал свою прежнюю жизнь. Она была веселой, полной событий и людей и, вспоминая те времена, он ни о чем не жалел. Но то было в прошлом, и пришли времена другие, требовавшие решений и жертв во имя времен будущих. «Пожертвовать сливой, чтобы спасти персик», или отдать меньшее ради большего», – гласила 11-ая стратагема равных сил древнекитайского трактата. Отступить и наступить, качнув маятник, чтобы вновь прийти к равновесию чаш весов – вот что было нужно. Это трудно, но нет ничего слаще, чем сломать себя для мужчины и человека с интеллектом. Борух думал и вспоминал, вспоминал и думал, упрямо раскачивая тот маятник. Перед глазами у него стоял Доктор Филологии Аль Монахов, с которым они преодолели многое, в перспективе был еще не известный ему Доктор Медицины и, дабы на горизонте не появились легкие очертания Доктора Богословия, с этим этапом пути пора было закруглять.

Погода в тот день выдалась неплохая. За окном ярко отгуливала последние дни теплая питерская осень, словно ударяя по струнам «дембельским аккордом». Баклажанов часто ловил себя на мысли, что, когда он намеревался сделать что-то стоящее, какие-то силы неизменно приходили к нему на помощь. Ему давно казалось, что где-то там наверху за каждого из нас бьются «Черный» и «Белый». Эти двое находятся в вечной борьбе, и лишь от твоих шагов и планов зависит, кто из них получит фору. Ехать было через весь город, но это было и на руку, ибо Борух обдумывал и взвешивал все «за» и «против» в финальном мозговом штурме. Подойдя к нужной двери, он, постучавшись, вошел. За столом сидел человек, который при виде Баклажанова встал и сделал пару шагов ему навстречу, протягивая руку.

– Я Вас приветствую! Мне сообщили о Вашем визите, – как-то кратко и по-деловому сказал он.

Мужчина был лет на десять старше Боруха, но выглядел весьма неплохо и одет элегантно, производя впечатление человека, следящего за собой как внутренне, так и внешне. Кабинет был небольшой с уютным диваном и столиком посередине, а в углах стояла пара письменных досок с начерченными на них какими-то графиками. На первый взгляд весь антураж несколько напоминал тренинги личностного роста, проводимые малолетними мудрецами, но, по счастью, первое впечатление оказалось ошибочным.

– В начале нашего знакомства я позволю себе представиться, – начал он, пожав Боруху руку. – Я тот, кто обучается все глубже видеть сквозь слова и извлекать из них выгоду и для себя, и для других. Я Доктор Медицины. Меня зовут Антон Борисович Штанго! – резюмировал он, словно тяжелоатлет, взявший вес и бросивший снаряд на помост. – Штанго – ударение на «о», – добавил он вдогонку с чуть озорной улыбкой.

– Я Борух Борисович Баклажанов – человек с российским паспортом, – ответил Борух.

– Да Вы ни разу не Борух, Вы боров, Баклажанов. Понижать Вам весовую категорию надо! – все с той же улыбкой бросил Штанго.

– Так ведь жизнь хорошая, Антон Борисыч, не напрягаюсь потому что, в отличие от Вас! – ехидно парировал Балажанов, оглянув стройную фигуру Штанго.

– А придется! – уже сухо и по-деловому отрезал тот.

Проговорили они где-то с полчаса, обсуждая многое и обмениваясь мнениями и даже найдя каких-то общих знакомых. Штанго надо было понять первоисточники всего, посему он и «плясал от печки», вырабатывая наиболее оптимальный план. Он умел слушать и слышать, чем импонировал Баклажанову, Борух же в свою очередь излагал все максимально подробно, насколько считал возможным.

– Давайте порисуем, – вдруг неожиданно предложил Штанго, протягивая Боруху лист бумаги.

– Я не живописец! – ответил Баклажанов.

– От Вас этого и не требуется, – улыбнулся тот, поставив жирную точку посередине листа. – Это Вы сейчас. Попробуйте изобразить Вашу дальнейшую судьбу, – продолжил он, предложив несколько вариантов на выбор.

Баклажанов задумался. Вся его жизнь начала пролетать перед глазами с ее горестями и радостями, успехами и неудачами, как и у его старинного приятеля, как-то слетевшего с трамплина с одной отстегнутой лыжей. Борух вспоминал дела и бурные гулянки, людей живых и ушедших, сделанное и то, что лишь было в планах. Он сидел и думал, мысленно взглянув лет на семь вперед, и в итоге провел от точки пологую прямую.

– Полагаю, это что-то из личной геометрии? В целом посыл ясен – так я примерно и полагал, хотя этого варианта среди предложенных не было, – хмыкнув, сказал Штанго и тут же продолжил. – Вы, видимо, пришли сюда уже с каким-то решением? Ответьте, Борух Баклажанов, является ли Ваше решение окончательным и бесповоротным?

От этого вопроса Боруха вдруг резко бросило в холодный пот, ибо он на миг почувствовал себя словно в ЗАГСе.

– Да! – ответил он.

Весь объем программы можно было условно разделить на три направления, двигаясь по которым одновременно, индивид должен был прибыть в одну точку. «Методой Штанго» было привить отвращение к спиртному путем реконструкции сознания, а той финальной жирной точкой было равнодушие к нему.

Первое направление было визуально-информационным. В процессе нехитрых дискуссий на разные темы, в том числе достаточно отвлеченные и предлагаемые самим Борухом, они совместно приходили к каким-то решениям. Они спорили, чертили графики и делали выводы, которые каждый из них использовал по-своему с той лишь разницей, что Штанго оставался при деньгах Баклажанова. Но на то они и платные консультации, ибо, в конечном счете, это инвестиции в себя.

Вторым направлением было медикаментозное. «Это для восстановления, это для лучшего усвоения, а это для сбалансированности», – бубнил себе под нос Штанго, выписывая ряд натуральных препаратов. Там было многое, в частности цветочная пыльца для восстановления цинка, напрочь вымытого водкой. Задачей было привести все системы организма в их прежнее должное состояние. В результате постепенно улучшалось общее самочувствие и восстанавливался сон, потому как бытующее в народе выражение, что «сон алкоголика краток и тревожен» было взято не с потолка.

Третьим же направлением были так называемые «домашние задания» в виде определенного объема разного рода литературы, задачей которого было подытожить и закрепить результаты в направлении первом.

Все эти три направления главного удара и приводили к победе в сражении, но не в войне. В чем был секрет той методы, Борух понимал скорее на уровне ощущений. Очевидно, что удары наносились по всем фронтам, но типы орудий и частота залпов были известны лишь «Вертикальному». Оценивая язык тела танцовщика из зрительного зала, ты можешь отличить кабриоль от сатэ, но у тебя не хватит растяжки и силы мышц, чтобы повторить это, ибо лучшие свои годы ты отдал на другое.

– А какова общая продолжительность занятий?! – однажды как-то по-студенчески спросил Баклажанов.

– Видите ли, Борух, Вы не пассажир, а я не водитель, берущий за извоз, хотя мы оба в одном авто. Тут, скорее, как в автошколе – Вы ученик, а я инструктор, бьющий рублем. В какой-то момент Вы понимаете, что можете ехать сами и инструктор Вам не нужен. Собственно, вот! – ответил Штанго.

– Вашими словами, «выгода и для себя, и для других»?

– Что-то типа!

Как-то после окончания очередного занятия, спешно собирая бумаги, Штанго спросил: