Борух Баклажанов. В поиске равновесия

При этих словах Баклажанов даже встал, чтобы стоя принять этот постулат аналитика, а уж ему-то он доверял.

– Принято! – сказал он и лег опять, погрузившись в дремоту и досматривая сон.

И снова толпы, и снова танки, но это уже была Москва начала 90-х. Выводов из опыта прошлого сделано не было, и поражение было сокрушительным. Да какое там поражение – это был полный разгром, ибо нет ничего позорнее, чем проиграть на своем поле. Какие к черту это были хирурги, разве что фельдшеры? А может, это были вовсе и не фельдшеры, а наоборот, высококлассные хирурги, просто из клиники напротив. Кто знает? А ведь кто-то знает!

Жизнь шла вперед, оставляя времена хирургов в прошлом. Приходили новые времена, и поиск равновесия становился все сложнее. Суть принимаемых решений была настолько тонка, что одной лишь хирургии было мало. Тут надо было быть канатоходцем, и Верховный был подобен ему. Сложив в заплечный рюкзак весь хирургический опыт прошлого, он встал над пропастью, а перед ним был лишь натянутый над ней канат. Он шел медленно, филигранно ступая и ловя равновесие в каждом шаге лишь изредка поглядывая в рюкзак, но упорно двигался, смотря только вперед. Вниз он старался не смотреть – опасно это – любой высотник скажет, да и не разглядишь там ничего на дне ущелья – «броуновское движение», да и только, в общем, одна глубинная возня. Опыт прошлого был у него за спиной, а в руках был только балансировочный шест. Анализ событий и сил, пестрота и разноголосие мнений, союзов и партий – все было в том шесте, с которым он ловил равновесие при малейшем дуновении ветра над пропастью. Есть партии, а есть «линия партии» – тот самый векторный и прямой, как струна, канат, по которому он ступал.

Он шел и останавливался и поэтапно шел опять. Ему было трудно, ибо он был первым, а первому труднее всего. Время от времени ветер усиливался, и однажды равновесие он чуть не потерял, отвлекшись на один телефонный звонок.

Архипелаг Эммы Эпатажной

«Архипелаг – это группа островов, расположенных близко друг к другу и имеющих обычно одно и то же происхождение и сходное геологическое строение», – пишут в одной электронной энциклопедии. Обычно архипелаг либо сам является отдельным государственным образованием, либо какому-то государству принадлежит. В мире их очень много и обо всех все известно и написано немало. Но ходили слухи, что существовал Архипелаг, принадлежавший какому-то военному ведомству. Жизнедействовал он весьма органично. Каждый остров выполнял свою функцию: на одном делали ракеты, на другом обучали ракетчиков, на третьем же стояли дома отдыха, где от ракет можно было, забывшись, отдохнуть.

На тот самый остров в один погожий день прибыла по распределению одна амбициозная практикантка. Звали ее Эмма Эпатажная. Она была из обеспеченной семьи, образована и недурна собой, чем еще давно привлекла внимание своего земляка Архипа Елагина. Он был распорядителем Архипелага, мужчиной серьезным и восседал на главном острове. Оба они ракет никогда не видели, но о существовании их догадывались. Работали они сообща, но говаривали, что связывало их не только армейское братство. Позже стало выясняться, что утомленные ракетчики, приезжавшие на остров в дома отдыха, отдохнуть в них не могли, поскольку все они вместе с плодородным слоем земли под ними были куда-то проданы, а денег никто не видел, ибо ушли они уже на другие архипелаги – более южные.

Народ негодовал, и началось судилище. Эпатажную закрыли в темнице, где она мужественно преодолевала все тяготы и лишения, лишь изредка выходя на еду, гулянья и купить необходимое. Елагин за всем этим наблюдал, но безнаказанным тоже не остался, будучи пожуренным за халатность, хотя в халате его никто не видел.

Заточение не прошло для Эммы даром. Северин Боэций явил миру свое «Утешение философией» в неволе, Эмма также открыла в себе массу талантов. Она активно занималась стихосложением, рисовала, делала оригинальные четки и нарды и даже запела, чем просто вбила последний гвоздь в крышку гроба судебной системы. На свою песню «Бахилы» она даже выпустила клип, где задорно пела и танцевала, эффектно помахивая добротным филеем. Клип, правда, особого успеха и долгой жизни не имел, потому что для прорыва начинающего дарования зачастую требуется участие известного медийного лица, и, казалось, на подтанцовке вполне уместно бы смотрелся генеральный прокурор.

Вскоре Эпатажная и вовсе была выпущена с миром на свободу с чистой совестью, чем еще больше усилила общенародное недоумение, потому как все определенно понимали, кто кому позвонил. Понимали. А толку?

* * *

Верховный двигался дальше, и шаги его становились все увереннее. Южный ветер стихал и усиливался западный, но он продолжал идти, ловя равновесие в каждом шаге. Он прошел уже много и многое, но до штиля было еще далеко, и где-то там вдалеке его уже ждал второй. Тот был моложе, глаз у него был зорче и нюх острее. Он наблюдал за первым и вбирал от него все лучшее, учась на его ошибках. Общественное перевешивало в нем личное, а идеи брали верх над материями. Он давно изжег из себя равнодушие, шел по своему прямому ментальному пути и смотрел с первым в одну сторону. Он был с ним одной крови – он был патриотом.

Национальная идея. Миф или реальность?

С самого рождения Баклажанов жил в одном и том же доме. Это был один из первых жилищно-строительных кооперативов в Ленинграде. Данная форма строительства жилых домов популярна и по сей день, но ввиду множества дурно пахнущих афер имеет скорее негативный окрас.

История ЖСК берет свое начало с 20-х годов прошлого столетия, в 40-х она была на время упразднена, а с 60-х возродилась вновь второй волной. Никакого кредитования в то время, понятное дело, не существовало, и за квартиру требовалось внести всю сумму сразу. Это были приличные по тем временам деньги – отсюда и та самая однородность жильцов. Было много приезжих, плативших «северными» деньгами, представителей богемы и научного мира. Учитывая военное летное прошлое деда Баклажанова, он также смог позволить себе там небольшую квартиру, в которой все они жили сначала двумя, а потом и тремя поколениями.

В начале 80-х когда Борух пошел в первый класс, становилось уже тесновато, и семья всерьез задумалась еще об одной квартире для некоторого расширения жизненного пространства. Разумеется, в приоритете был тот же дом, тем более одна из квартир в нем освобождалась. На нее претендовала еще одна относительно молодая семья, которая была, по правде сказать, в значительно лучших на тот момент жилищных условиях. Они заблаговременно начали поквартирно обходить весь дом, представляясь и мягко преподнося свое видение вопроса, тем самым «готовя» грядущее собрание ЖСК, на котором и должен был быть вынесен окончательный общий вердикт.

Общее собрание ЖСК является высшим органом управления, и сие явление по праву достойно кисти живописца или пера писателя. Всю его суть в красках передал Эльдар Рязанов в своем «Гараже», который дед Баклажанова не переносил на дух. «Ничего смешного! Скоро все живьем увидите», – обычно говорил он за просмотром фильма в преддверии очередного собрания. Дед был человеком мудрым. Храбрым он был на войне, в быту же все житейские дрязги предпочитал обходить стороной и на каждое собрание шел как в очередной боевой вылет.

Как он и пророчил, «ничего смешного» не произошло и на том собрании. «Обработанные» конкурентами члены ЖСК в большинстве своем подняли руки за них. Все бы так и закончилось, кабы не тот самый хирург – сосед Баклажановых. Никогда он этих собраний не посещал, но тут решил пойти. Двигало ли им тогда лестничное землячество или обостренное чувство справедливости – неизвестно, но, приняв пару стаканов волшебного пшеничного эликсира и поймав ту тонкую грань между пиететом и апофеозом, он четко обозначил свое присутствие. Все собрание он просидел в задних рядах, словно велогонщик, замыкавший пелотон и готовивший финишный спурт, и под конец взял слово. Он встал, степенно прошел в начало зала и, развернувшись, начал внимательно всматриваться в присутствовавших, а председатель комиссии по протечкам, избранный секретарем, приготовился записывать. «Вы знаете, – начал хирург через некоторое время, – недавно вышло постановление партии и правительства об улучшении жилищных условий ветеранов Великой Отечественной войны». После этого он замолчал и медленно пошел по рядам, заглядывая в глаза каждому, проголосовавшему против Баклажановых, и задавая им один и тот же вопрос. «А Вы…против постановления партии и правительства?» – тихо и вкрадчиво спрашивал он. «В хирурге явно умер политик», – подумал тогда еще совсем юный Борух, жилищные условия семьи которого без сомнения улучшились.

Баклажанов часто вспоминал и рассказывал эту историю, со временем ставшую легендарной, но главной оставалась ее суть. Что это было за постановление и существовало ли оно вообще, он не знал, но его поразил эффект. Что это было? Был ли это страх, должное заслугам или уважение, сказать трудно, но это «что-то» присутствовало – то, что заставило многих тогда вмиг изменить свое решение. Существовала некая аксиома, которую невозможно было оспорить. Думается, это и была идея социальной справедливости, которая в советское время была национальной. Другое дело, что воплощение ее началось с разрушения и хромало с частыми «перегибами на местах», но во главе все равно была идея, а не деньги, ибо ни одно великое начинание в истории не было материальным.

Еще с древности многие ученые умы пытались дать национальной идее некую трактовку, но каждый из них видел ее лишь из своего окна. Военный стратег Сунь Цзы в своем «Искусстве войны» вкладывал в суть противостояния пять явлений: Путь, Небо, Земля, Полководец и Закон. По его мнению, первым и основополагающим был «Путь», когда мысли и чаяния правителя и народа составляли единое целое, когда они смотрели в одну сторону, в едином порыве двигаясь вперед. Правитель подавал пример, а народ был готов умереть за него, что и являло несокрушимое единство этих двух величин.

Позже раввин Кук формировал национальную идею на базе религии, оперируя уже тремя величинами. Это было похоже все на тот же треугольник, на вершине которого находился Бог. В основании же были еще две величины, которые посредством сторон треугольника вели с ним диалог. Одной величиной был человек с его судьбой, достоинствами и недостатками, и неповторимым «Я». Другой величиной в основании, которая также должна была вести диалог с Богом, был народ. Этот диалог был сложнее и многограннее, ибо шел от целого народа, имевшего и сохранившего уже свое неповторимое «Я» в тысячелетних обычаях и традициях. Именно его (народа) действия и единый порыв был тем самым словом, сказанным Богу, ответом же была его (народа) судьба в поколениях. Путем этих диалогов две величины в основании треугольника «Я-человек» и «Я-народ» должны слиться воедино, и диалог должен был пойти по единой прямой.

– Лихо придумано! – пробормотал спросонья Баклажанов, на миг чуть оторопев от собственного акцента.

– А то! Мы, Борисыч, редко не по делу говорим! – ответил Борух.

«Это все теории! Искать эту идею сродни поиску смысла жизни. Идея в семье, труде, в заботе о близких и стариках», – скажут многие и будут тоже абсолютно правы. Можно бесконечно искать эту идейную суть и вкладывать ее в рамки множества трактовок и определений, неизменным останется лишь одно – это единство.

В многонациональном государстве национальная идея достижима с трудом, а уж тем более за какие-то десятилетия. Она формируется общим подвигом народа, и у Советского Союза ушло более полувека и миллионы жизней на ее создание. Современники живут памятью о нем (подвиге), заполняя им идеологическую пустоту. За эту пустоту и идет борьба уже многие годы, и кто сумеет ее достойнее заполнить, тот и «в дамках».

«Идеология» – вот еще слово интересное. «Учение об идеях», но и тут идея впереди. Сидит идеология эта скромно в сторонке, как девица на выданье, а замуж не берет никто. Почему? Репутация подмоченная – потрепала ее история, да ублюдки отдельные ноги об нее повытирали.

– Третьим Рейхом отдает – душок поганый какой-то! – сказал Борух.

– Есть такое дело! – согласился Баклажанов, все меньше удивляясь этому диалогу.

– Что до идей, – продолжил Борух, – так лет 70 нам палку эту бросали, а мы, как собаки, за ней бегали. Игры сознанием людским, да и только, прошу пардону!

– Начнем с того, – подумал Баклажанов, – что само государство – «первая идеологическая сила над человеком». Это еще Энгельс сказал. Ну, сказал и сказал, мы учли. Везде ты будешь за этой палкой бегать, покуда у тебя любой паспорт в кармане. Пробегали полвека с лишним – посмотри вокруг: заводы, фабрики и люди цельные. Потом начали нам, как собакам тем же, уже кости из-за забора кидать – пробегали мы за ними лет 20 – и что? Ни страны, ни заводов, ни фабрик, а людей в «Эпатажнике» сам видел. Вот тебе и весь чертеж! Ну, это если по твоей кинологической доктрине, прошу пардону и я.

– Да Бог с ней, с кинологией. Как дыры идеологические латать-то? Мысли есть?

– Бог-то с ней, – уперся Баклажанов, – но это та же самая идеология, только на сто порядков ниже. Там с инстинктами животными работают, и от того, как и куда их направишь, результат зависит. Можешь собаку-компаньона воспитать, которая с утра тебе пива бутылочку принесет, можешь охранника, а если ничего делать не будешь, так существо неуправляемое получится похлеще пса-убийцы. В идеологии по сути то же самое, только с разумом людским дело имеешь, и в результате либо личность цельную получаешь, либо не пойми что. Сравнение, может, и не лучшее, но уж больно показательное.

– Получается, все от «кукловода» зависит? – ухмыльнулся Борух.

– Далеко не все, но многое, а в основном от идеи. Она самого идеолога ведет, просто он машинист, а люди по вагонам сидят и понимать должны, куда едут, чай, не собаки. Какова идея, таков и машинист – «кукловод» или идеолог. Примерно так. Машинист вообще фигура важная, но оценить работу его трудно. Она вне процентов и статистики, а результаты ее видны спустя лишь годы. Работа эта глобальна и многопланова, ибо должна идти по всему фронту проектов под флагом единства. К государственным стройкам и иным делам масштаба страны необходимо привлекать людей разных национальностей и вероисповеданий, тем самым добиваясь духовной ассимиляции и единения в созидании и результате общего дела, поддерживая это всеми возможными информационными рычагами. Глядишь, ростки какие первые появятся – полив и уход нужен будет, а семена потом ветром по всей стране разнесет.

– Ты про «стройотряды», или мне почудилось?

– По мне, так хоть «горшком» назови, лишь бы дело шло! – буркнул Баклажанов. – Лучшее из прошлого в реалии новые заливать надо, а то талант у нас к разрушению «до основанья, а затем…»[28 - Слова из «Интернационала» (гимна СССР 1922–1944 г.г.)]. А затем заново велосипед изобретать начинаем!

– Романтик ты, Борисыч, неисправимый! Духовно-то, может, и ассимилируешь, а с религией-то что делать будешь? Вера – штука тонкая! Суннит с шиитом договориться не могут, а ты тут со своим вселенским утопизмом!

– Вера верой и останется – у каждого своей. Просто диалог нужен – большинство же бед мирских от недосказанности! – не унимался Баклажанов. – Посмотри вокруг – одни «диалоги». Куда ни плюнь, в какой-нибудь, да попадешь: в экономический, культурный, правовой, региональный. Все этими штампами пестрит, межрелигиозного вот не видно только, а ох как нужен! Выгони людей из домов, самолетов и машин, одежду с них сними, да в чисто поле поставь, в чем мать родила, – что их в сухом остатке разделять будет? Правильно, вера по большей части. Вот собирались бы руководители всех конфессий за круглым столом и обсуждали бы небесное, а главное, мирское – к чему-нибудь да пришли бы, а результаты бы уже до своих прихожан доводили.

В сознании Баклажанова молниями сверкали мысли и суждения, тотчас сцепляясь между собой, как истребители в воздушном бою, что он даже начал ворочаться, перекатываясь то туда, то сюда, словно пытаясь прийти к согласию в своем внутреннем диспуте – странном, как и сам Борух. Сквозь этот ментальный диссонанс он пытался разглядеть постсоветского человека.

– Кто он и, главное, как его назвать? – спросил как-то Борух у Аль Монахова.

При редких встречах они любили обсуждать вопросы разного толка, что в итоге породило их традиционные дебаты Доктора Филологии с филологом по жизни.

– Был же ведь «советский человек», – продолжал Баклажанов, – и идея на века, и название в масть. А дальше как?

– Да уж, видать, век короткий отмерен был. Назови «русским» – соседи не поймут, «российский» – длинно вроде, – ответил Монахов.

– Вот и я говорю, хоть унифицируй ни вашим, ни нашим и «РуСССкий» пиши. А что, «ССС» есть и «Р» есть – вот назад все и отыграли.

– Да с этакой буквенной игрой и к «Советскому Союзу» прийти можно, – рассмеялся Монахов. – А вообще, – продолжил он, – от идеи плясать надо, наверное. Тут ведь кто во что верит: кто в Бога, а кто в деньги, а для кого-то деньги Бог и есть, раз прямо на них в вере ему и клянутся. Россия никогда деньгами не жила – против нутра ее это, иначе как объяснить, что она до сих пор велика? Не наше это поле, покуда на нем играть будем – до победы нам далеко. Жили мы мечтой о «Храме-на-холме»[29 - Понятие, введенное в обиход писателем А.А. Прохановым, сутью которого является первенство духовного начала русского человека. Полярным ему является «Замок-на-холме», что уже символизирует материальные блага. По крайней мере, так это понял автор данного этюда. Если же он понял неправильно, Проханов по-отечески его поправит.], своей природой, литературой и духом, стало быть, душой, а чистоту души беречь надо и руки разные немытые, которые к ней тянутся, обрубать по плечи.

– К душевной чистоте без свежести тела не придешь!

– Верно подмечено, – согласился Монахов, – а тело и есть Отечество наше. Вот и фиксируй: «Чистота в Отечестве и в душе». Глядишь, пригодится! Так что, будет идея и название придет. Может, время еще не то?

– Время-то то, может, час не тот.

Земные противостояния. Попытка взляда сверху