Ростерия 1

– Как же так, друзья? Мы ведь такие сплочённые, а только на пути первое хилое препятствие, и наш коллектив уже рассыпается. Что же дальше?

– А ничего, такими темпами нас останется двое к шестнадцатому марта. И не оскорбляйтесь, здесь все потенциальные предатели, это нормальное явление, Павел Петрович недавно говорил – любой может струсить.

– М-да, а как многообещающе всё начиналось… – зала заполнилась осуждающими выкриками. Куратору вновь пришлось призвать к спокойствию. Пётр высоко поднял голову и продолжал смотреть прямо – представить сложно, как ему это удавалось.

– Разговоры! – повторил Павел Петрович. – Давайте договоримся, никто не нарушает порядок, если хотите высказаться, то только по делу, без субъективной точки зрения – друзьям пожалуетесь, – без разного рода оскорблений и предварительно подняв руку. Я провожу собрание, а не митинг, протесты поберегите до весны. Обсуждению, выяснению причин и прочей дипломатии здесь не место, поэтому будьте так любезны, – он сложил вместе большой и остальные пальцы в форме сомкнутого клюва. – Отлично, – довольно улыбнулся мужчина, – итак, Пётр, мы выслушали твоё мнение, однако я бы хотел кое-что уточнить: отчего ты так смачно назвал наш протест терактом, и чем ты конкретно недоволен? Когда ты переменил свою позицию?

– Я не отвергаю прежних идей и не меньше вашего жду их воплощения. Но наши методы абсолютно бесчестные! Мы ничего не добьёмся, если продолжим в том же духе! Подумайте, ведь мы задействуем совершенно незаинтересованных людей, против их воли, а те, ради кого мы стараемся, не знают даже о нашем существовании!

Подростки протестующе загудели – он читает им мораль? Не маленькие уже, проповеди слушать!

– Поэтому я хотел поговорить с бедными ребятами и включить их в наше собрание, но вы не разрешили! – перекрикивал он толпу.

– Спасибо, Петя, за разъяснение причин, мы поняли, что заставляет тебя покинуть нас. Однако остался ещё ряд вопросов, более общих.

Мальчишка приготовился к новой словесной атаке и отражению её. При всеобщем обсуждении Павел Петрович надел маску, скрывающую все чувства, обратился в строгого судью.

– Пётр, как ты сам понимаешь, ситуация касается не только тебя, но и всех нас. На данный момент, мальчик мой, ты уникален, и нашему клубу придётся очень нелегко без твоих талантов, – сотня злых взглядов нацелилась на юношу. – Вполне возможно, без твоей помощи наш план обречён на провал, – удивительно, как мальчишка не расплавился, так накалилась обстановка. – Ты единственный человек, который в случае ошибки может дать нам ещё один шанс. Почему же, осознавая подобную ответственность, ты отрекаешься от неё?

– Потому что считаю, что без прежнего рвения я лишь замедлю или помешаю вам, – ответил парень, с трудом поворачивая задеревеневшую шею к, возможно, бывшим товарищам.

– Не спорю, ты тоже прав, – смилостивился мужчина. – Но ты не задумывался, отчего вдруг так охладел к нашим замыслам?

– Я ведь уже объяснял, я…

– Не оттого ли, что ты получил дар, за который мы все боремся, и решил, что не хочешь отвоёвывать такие же права для остальных людей, которые ничуть не хуже тебя? Ты необязательно осознавал это, возможно такие рассуждения, вполне логичные для любого человека с инстинктом самосохранения, возникли в твоём подсознании сами собой.

Питер, открывший рот, чтобы возмутиться, медленно закрыл его и замер. На лице его отобразился настоящий шок и неверие, сомнение, так что несложно было догадаться, что такое мальчишке и в голову не приходило, поэтому он не приготовил заранее защитную реплику на этот случай. Ребята ждали. ПаПе ждал. А юноше нечего сказать. Из последних сил он выдавил:

– Не знаю. Как вы говорили, возможно всё, но я не считаю, что дело в том. Я по-прежнему прошу разрешения уйти.

Момент наивысшего напряжения остался позади, и куратор, казалось, удовлетворённо потёр руки.

– Мы всё выяснили, я надеюсь, ни у кого нет больше вопросов, недопонимание не возникло? – молчание – знак согласия. – Думаю, после такой пытки мы разрешим Пете проститься с нами. Что, отпускаем его? – в последней фразе сквозила насмешка.

Собравшиеся нестройно поддакнули. Только эмоционально иссушенный парень расслабился и слез со сцены, как куратор схватил его за рукав.

– И последнее, уже наедине, – шепнул мужчина, отходя с жертвой в пустое пространство под факелом. – Теперь ты меня послушай: меньше всего мне нравится перспектива утечки информации. Ты умный юноша, мне же не нужно растолковывать тебе, о чём я?

– Я не проболтаюсь! – оскорбился мальчишка.

– Я почти верю, но это лишь мера предосторожности, не принимай близко к сердцу. Не люблю я шантаж, – ПаПе тяжело вздохнул, – но выхода нет. Просто напомню: ты же в курсе, как правительство относится к людям, получившим дар незаконно?

Питер медленно кивнул. Болезненная бледность распространилась от кончика носа до корней волос и даже перешла на ладонь.

– Отлично! – мужчина оставил Лутчанова у стены, сам же вышел к публике. – В таком случае объявляю собрание законченным, расходитесь по домам скорее, вы ещё выспаться должны перед завтрашним днём. Первое сентября, всё-таки, – и дёрнул за старый ржавый рычаг. Все огни постепенно погасли.

***

Сегодняшнее утро однозначно не входило в десяток самых лучших в списке Лизы, ведь началось оно неоправданно рано – в пять тридцать. Хмурая невыспавшаяся девушка осматривала в зеркале свой школьный наряд: голубая блузка с длинными рукавами и светло-коричневый комбинезон с расклешёнными штанинами. На ногах поблёскивают тёмные лаковые туфли, у горла повязан контрастный галстук. Конечно, это всё замечательно, но даже новая шёлковая лента в косах не поднимает настроения. Лизавета вовсе не отпетая лентяйка, хотя и любила бездельничать; в школе никто не смел её обижать, помня о крайне боевом настрое и беспроигрышной тактике боя; вставать с лучами солнца девушка давно привыкла. Но сегодня, именно сегодня с самого утра в сердце копошилось что-то непонятное, отвратительное, не дающее покоя – какое-то мерзкое чувство, часто возникающее у людей, забывших о чём-либо неприятном, но важном. Так же и Лиза тщетно углубилась в воспоминания, желая найти мучившую её причину плохого настроения. Медленно сходя вниз по винтовой лестнице, блондинка корила себя за то, что в детстве решила жить на самом верху башни, потому что теперь спуск занимал приличное количество времени, а подъём… Кстати! Елизавета остановилась на половине пути, стукнула по перилам, и направилась обратно, за школьной сумкой. На первом этаже ученица появилась десять минут спустя, с горчичного цвета рюкзаком на плече. Прошмыгнув мимо кухни, она захватила большой ломоть белого хлеба с шоколадной пастой, который теперь хмуро пережёвывала. Но стоило ей распахнуть ворота и сделать первый шаг навстречу новому учебному годы, как её остановил окрик матери:

– Стоп. Что ты ешь? – Олеся в деловом удобном тёмно-синем костюме неожиданно преградила дочери дорогу. Девушка продемонстрировала скромный завтрак. – А знаешь ли ты, что мы уже давно ждём тебя в столовой? И Саша, и Коля, и я, в конце концов. Сидим за столом и размышляем: скоро ли ты соблаговолишь к нам спуститься или суждено нам всем ждать до обеда? Кажется, Лиза уже проснулась, говорю я, наверное, в школу собирается, не буду подгонять…

– Я действительно собиралась, – блондинка встряхнула сумкой в доказательство.

– Как долго? Пять минут? Сашка тоже…

– Сашка идёт в школу ко второму уроку! У неё есть время.

– А у тебя всегда есть оправдания.

– Вам ничто не мешало поесть без меня, – огрызнулась девушка, – вы же помните, с утра у меня нет аппетита.

– Конечно, на геркулесовую кашу нет. Зато на хлеб с шоколадом – всегда!

– Мама, кажется, ты учила меня, как нужно правильно питаться, когда мне было семь лет.

– Не многое же ты усвоила за прошедшие восемь, – скептически фыркнула Олеся. – Как я понимаю, завтракать ты не собираешься? Посидела бы тогда хоть с нами, подождала. Или ты считаешь, семьянинам так поступать необязательно?

Лизавета с мрачным торжеством осознала, что нашла повод.

– Ты забыла? Я всегда ухожу в школу раньше, у меня нет времени, – она попыталась протиснуться в щель между матерью и косяком.

– Разумеется, его у тебя нет. И не будет, если продолжишь тратить его не-пойми-на-что, – женщина устало потёрла глаза и сдалась. – Меня всегда интересовало, почему выходишь ты сильно заранее, а на уроки частенько опаздываешь.

– Понятия не имею, – буркнула девушка, после чего встала на цыпочки и быстро поцеловала маму в щёку. Та рассерженно одёрнула манжет и пропустила блондинку. Средняя Заболоцкая воспользовалась случаем и, громко попрощавшись со всеми остальными домашними, размеренным шагом отправилась в школу.

– Подожди! – девушка снова остановилась и повернулась к Олесе с выжиданием. – Как ты успела взять булку, если даже не заходила в столовую?

– Мне на кухне дали, – пожала плечами та.

– Эх, Ленка, Ленка… – осуждающе пробормотала мать.

– Вам с папой тоже пора собираться, – заметила Елизавета, взглянув на наручные часы. – Вы ведь должны ехать в Приречный.

– Знаю, – отмахнулась женщина. – Я, в отличие от кого-то, лучше на работу опоздаю, но с родственниками посижу.

Девушка уже открыла рот, чтобы ответить колкостью, но за спиной матери внезапно показалась Саша, с большой чашкой дымящегося чая в руках.

– Опять спорите? – беспечно спросила она, предусмотрительно делая маленький глоток.

– Санечка, я уже множество раз повторяла, мы не спорим, просто обсуждаем, – отрезала Олеся.

– Я верю вам на слово. Меня немного отвлекали ваши крики, и я решила посмотреть, обе ли вы ещё живы.

– Не говори глупостей, Саня, – вмешалась девушка в разговор, – Мама же сказала, у нас всё хорошо.

– А я сказала, что я вам верю, – Александра ещё немного отпила из кружечки. – Удачи в школе, Лизон.