Превратись. Вторая книга

Сари строго покачала головой и, всплеснув лапами, выхватила иглу.

– Да вы что? – Изумился Шанаэль, провожая взглядом Сари, яростно прыгавшую по дереву, чтобы вернуть иглу на место. – В чём же, простите, заключается целеустремлённость уважаемого Гарамы?

– Он вырезает восхитительные пепельницы из консервных банок. Этим занимался мой отец. И я знаю, сколько целеустремлённости для этого нужно.

– Вам пришлось смотреть по сторонам. – Горестно заметил Шанаэль. – В мастерской Гарамы! Сочувствую. Он не потрудился занять вас подобием беседы, это понятно.

– Вовсе нет. Мы разговаривали.

– Вот как? Он умеет… я хочу сказать, пасть у него не была занята шилом?

И Шанаэль, довольный своей незатейливой и грубой шуткой, взглянул на Гоби. Заметив скромно сидящего в тени Григория, он вздрогнул от неожиданности. Тот поклонился ему из угла.

– О чём же вы разговаривали, ежли это не то, что вы хотели бы сохранить в тайне, госпожа? – Добродушно спросил Шанаэль, убедившись, что его шутка не насмешила никого, кроме Сахиры, который хихикнул грубым басом и тотчас утих.

Веда припомнила.

– Чаще всего он возвращался мыслью к каким-то существам, нелюдям и не животным… и не леопардам. Они из города на горной границе Сурьи.

Шанаэль заинтересовался:

– Что за город?

– М… В точности не помню. Название чем-то похоже на имя вашего сапожника.

– Целеустремлённого сапожника.– Хмуро заметил Шанаэль. – А, Гоби? Сапожника, который затеял светскую беседу с красивейшей госпожой (простите, Всеволод), с госпожой, столь похожей на Затмевающую, что она могла бы сменить её на троне в тот час, когда…

Шанаэль как-то уж очень торжественно осёкся и, казалось, корил себя. Сунув лапу за портупею, он шмыгнул с извиняющимся видом заболтавшегося старика.

– Словом, Гарама разговаривал. – С чёрной иронией продолжал он. – А, Гоби?

Тот ничего не ответил. Шанаэль холодно взглянул в угол и спросил:

– Что же это за существа?

– О… Ну, у гоморрцев нет ни человеческой, ни иной души. Или же то, что у них есть, трудно назвать душой. У кого они наследовали эти штуки, трудно предположить. Возможно, это было что-то занесённое кометой в одно из её прежних посещений. Скорее всего, в самое первое.

(Когда Гарама, сопя и растягивая гласные, рассказал это, она спросила:

– Но ведь это – что бы оно ни было – живое?

Веда вспомнила, что Гараму утомили расспросы. Он устал на глазах.

– Да черт их знает. – Сухо молвил сапожник, но спохватился и, скрывая раздражение, выговорил. – Для чего вам знать, что у преступника внутри? Может, прикажете, монографию о них написать?

Он свирепо посмотрел. Вскочил и, уронив башмак, опираясь цокнувшими когтями в столешницу, прорычал:

– Это семя Люциферово, и довольно о них.

Он зацепил когтем страницу, надорвал и с огорчением взял книжку в лапы.)

Веда не пересказала этот разговор собравшемуся обществу, но и пары фразочек оказалось довольно, чтобы все присутствующие примолкли.

Сари свесила хвост с ветки.

– Да он знаток. – Вскричал Шанаэль. – Вы положительно разговорили целеустремлённого Гараму своими ножками, госпожа. (Простите, Всеволод).

Веда, довольная, как всякая сурийка, которой удалось оказаться в центре внимания, вдруг заявила:

– Я пошутила насчёт целеустремлённости.

– Так, значит, он не делает пепельниц?

– Делает, но я имела в виду другое. У него Лестница на Рабочем Столе.

– Вы полагаете, это свидетельство мании величия? – Улыбнулся Шанаэль. – Кстати, по статистике, одно из любимых изображений жителей всех четырёх материков.

– Я так не думаю. – Сказала Веда. – В смысле, про манию. Просто я… её боюсь.

– Почему?

– Так. Очень большая, и неизвестно, кто её построил.

Веда была не права. Как раз-таки множество учёнейших людей на всех четырёх материках убеждены, что знают, кто её построил. Предположений имелось в наличии столько, сколько учёнейших людей – ну, примерно. Столько же мнений существовало относительно того, когда это произошло.

Лестница выходила за пределы атмосферы, находилась в наклонном положении, но ни разу ни один ураган не пошатнул её. Хотя со времён появления Высокой Культуры то и дело кто-нибудь предлагал превентивно уничтожить её – как бы не упала и дел не наделала. То были, в основном, лица, профессионально озабоченные благом людей: среди них один царь, семь министров, два эстрадных певца и множество депутатов множества парламентов. Был и религиозный деятель, требовавший взорвать «идола», как он называл Лестницу, которая, по его мнению, подрывала идею Творения.

Его мнение бурно обсуждалось несколько лет, хотя, если честно, дискутирующие могли лучше потратить своё время. Материал, из которого состояла Лестница, был таков, что разрушить его не удалось за всю Историю ни одному любителю сувениров – а они и по сию пору приезжали сюда, в Долину, вооружённые почище отрядов специального назначения.

Давний Меморандум строго воспрещал попытки подняться по Лестнице, а зона разреженного воздуха, поддерживаемая специальными установками, служила убедительным доводом в пользу Меморандума.

Сурийцы очень гордились тем, когда осуществили первый выход в космос. В газетах тогда писали: «обыкновенный багажник одолел Древнего Колосса».

(Сурийцы, кстати, никогда и нигде не употребляли выражение «первый суриец в космосе», а только «первый багажник в космосе». Впрочем, большинство газет в мире отдали должное этой скромности, и только в одной годанской газете написали, что «…вековая сурийская тьма соединилась с тьмой более древней». )

– Ах. – Заметил Шанаэль на замечание Веды по поводу Лестницы, но поспешил снова навести разговор на бедного, попавшего на зуб Гараму.

Веда распознала его происки и не стала сопротивляться.

– Да, и вообще, ваш сапожник, по-моему, занят какими-то исследованиями.

– Вы поражаете меня, госпожа. Вы – наблюдательны. А что за исследования?

Веда выгнула губы, она думала.

– Сдаётся мне, – произнесла она после небольшого молчания, – в области цветоводства. Пока он делал мне туфли, он всё время листал в обещалке книгу с цветами. Очень старый файл, как мне показалось.

– Да-а?