Когда минует август

Некоторое время мы с Кариной шли молча. На улице, кроме нас, никого не было. Фонари, тускло освещая тротуар, прокладывали нам дорогу. Антураж придавал прогулке несколько интимности.

Наконец Карина нарушила молчание:

– Ну а… Про любовь у тебя есть стихи?

– Мне не нравится любовная лирика… Я ведь не романтик. По мне видно, – иронизировал я.

Карина рассмеялась:

– А ты язва!

– Да. Есть немного.

– Ну вот. И десяти минут не понадобилось.

Немного посмеявшись, я контратаковал:

– Да ты сама язва! Почище меня будешь!

– Чего это?

– А ничего!

Я передразнил слова Карины:

– Что ж ты не уехал? Ведь собирался. Причём навсегда.

– Ну ведь не собирался, – кивнула она.

– Откуда тебе знать?

– Оттуда, что ты только приехал. И это тоже по тебе видно.

– Каким образом? – мне стало не до смеха.

Остановившись, Карина посмотрела куда-то глубже моих глаз.

– У тебя взгляд другой, – тихо произнесла она.

Едва заметная улыбка коснулась её губ. Сверкнув ярко-зелёными глазами, девушка зашагала дальше. Я же, слегка оцепенев, нагнал её с односложным вопросом:

– Другой?

– Местные так смотрят…

– Как?

– Они… словно ничего не видят вокруг… Совсем ничего…

Карина говорила, я боялся прервать.

– Там на набережной… Ты смотрел на воду… Местные не смотрят на воду… Не смотрят на дворцы… Друг на друга не смотрят… А если и посмотрят, то с такой ненавистью и злобой, что… Даже не знаю… Словно человек человеку волк…

Я вспомнил старика с Фонтанки, негодовавшего, что кругом одно зверьё. Тут же припомнилась старушка с Библией. Зачем-то я спросил:

– А верующих здесь много?

– Чего?

– Не, ничего… Это я… Для поддержания разговора, – вернул я девице фразу, обращённую мне на набережной.

– Ну ты и язва! – расплылась в улыбке Карина.

Мы вышли на тропинку, отделявшую микрорайон с автострадой от перелеска. Я не понимал, зачем Карина повела меня через гущу деревьев, но мне ничего не оставалось, кроме как довериться и следовать за ней.

Не сказал бы, что перелесок был большой, но вопреки кромешной тьме, нависшей над нами, пробираться пришлось довольно долго. Наконец кроны расступились, и мы оказались перед большим прудом, по глади которого неспешно плавали лотосы. В темноте бутоны веяли какой-то особой романтикой – грустной и поэтичной. «Какая красота!» – подумал я.

– Здесь редко кто появляется, – рассказывала Карина. – Я прихожу сюда, когда всё осточертеет. Скрываюсь ото всех и… Словно маленький принц… На своей собственной планете…

На пруду мы были совершенно одни. Два маленьких принца. Два одиночки на крохотной планете под бесконечным звёздным небом. Два забытых пилигрима, чьё спасение было лишь друг в друге. Мне хотелось до самых предрассветных сумерек вместе с Кариной стоять под этим небом, смотреть на лотосы. Молчать и грустить.

– Почему ты убежал из бара? – прервала молчание девушка.

– Испугался, что ты вмажешь мне, – признался я.

– Только и всего?

– Наверное, да…

– Правильно сделал.

Я удивился:

– То есть ты правда вмазала бы?

– Да нет, я не об этом… – она улыбнулась. – Если бы ты остался… Сюжет не сложился бы…

– Какой сюжет?

Карина взглянула на меня, улыбаясь уже только глазами.

– Какой же ты юный… – вздохнула она.

Мне нечего было сказать. Казалось, что Карина нащупывала какие-то неведомые рычаги внутри меня, дабы покрепче ухватившись за них, как следовало рвануть. Я чувствовал неловкость. Нужно было срочно заполнить паузу:

– А что ещё ты можешь сказать обо мне?

– Ты слишком осторожен… Хочешь впечатлить, но боишься, как бы девушка в баре прилюдно не вмазала тебе… Оттягиваешь момент ради десяти минут, но всё равно не решаешься сказать главного… А твоя язва?.. Всего лишь защитная реакция… Пытаешься казаться непосредственным, но… внутри ты… хрупкий… как скорлупка… Если сжать, то рассыплешься…