Война кланов. Охотник 1

– Жесть! А как же так происходит, что люди живут рядом и не видят очевидных вещей?

– А ты знаешь, как зовут соседа по общаге парой этажей ниже? Вот то-то и оно, люди предпочитают не замечать того, что не нужно. Или уговаривают себя, что показалось. Сейчас в мире большое количество войн, разрухи – самое поле для разгула оборотней. Человечество понемногу сдает позиции, и перевертни занимают всё больше места на Земле. В игре потихоньку наступает перелом, и мы ничего с этим не можем поделать. Наша община уменьшилась наполовину, кто-то уничтожает охотников одного за другим.

На полах красного халата яростно сжимаются сухонькие кулачки. Кожа на руках разгладилась, костяшки побелели, суставы выперли острыми краями. Тетя Маша, всегда такая добрая и понятливая, сейчас же раздражается с каждым словом. Нужно слегка успокоить.

– Теть Маш, а как же ты живешь, зная, что Иваныч с ребятами в любую секунду сорвутся и дел натворят? Может их как-нибудь обезоружить?

– Александр, а как ты живешь, зная, что кто-то держит руку на ядерной кнопке, и в любой момент способен уничтожить Землю? Пока не сорвались и никого не укусили – имеют право на существование. Стоит сойти с верного пути и вот тогда за ними начнется охота. Лишь несколько капель человеческой крови попадет им на язык и всё – они будут мечтать о человечине… Существует несколько дней, когда они перекидываются и не могут контролировать себя. В таких случаях спасает только охранка, по типу той, какую ты видел на моём заборе. Да и у Иваныча мог заметить. Не могут они через неё перейти…

– Поэтому они вокруг дома натягивают охранную веревку? Кстати, а что в мешочках? – через окно я посмотрел на красные кулечки, что постукивали о забор под ударами ветра.

С каждым морганием всё труднее поднимаются веки.

– Это я им натянула, – говорит тётя. – Малый Защитный круг. И они не в силах снять или порвать веревку. Даже на палке ножик привязывали, стреляли в нее. Не могут и все тут, валятся с ног в судорогах. Зверобой в тех мешочках – для оборотней хуже горькой редьки, да ещё медная заговорёнка в бечеву втравлена. Иваныч сам попросил замкнуть веревку, и ребят не выпускает раньше времени – пока не научатся контролировать себя. Соседка Григорьевна им помогает. Любопытная женщина, но о веревке мало спрашивает. Думает, что я колдунья и своих мужиков от сглазов охраняю.

– Как можно уничтожить оборотня? – я почти поднимаю руками веки, настолько тяжелы они и неповоротливы.

– Ладно, добрый молодец! Начнем обучение этому завтра. Сейчас же спать ложись. Утро вечера мудренее, – тетя поднимается из-за стола и показывает на небольшую комнатку за печкой.

– А что это за дом? И почему мы не в твоей квартире?

– Спать! Я не буду в третий раз повторять, за меня это сделает сковородка! – прикрикивает тетка в ответ.

Голова тяжелеет от дум, услышанное никак не хочет улечься и подвергнуться объяснению. С трудом мозаика собирается в общую картину. Но каких-то кусков упорно не хватает.

Кровать с шишечками в изголовье манит белизной белья, широкие подушки приглашают утонуть в пуховом облаке. С головой накрывает лоскутное одеяло, толстое и такое тёплое.

Я засыпаю, в голове тяжело проползают не успевшие угомониться мысли, но все завтра. Сквозь усиливающуюся дремоту слышится звяканье посуды, легкие теткины шаги. Тягучее блаженство разливается по телу, каждая клеточка млеет от удовольствия, мелькают цветные образы перед глазами.

И снова я в чьем-то теле…

– Митька, подлец! Где второй сапог? Запорю, мерзавец!

Приходит новый день. Залихватски-задорно звучит утреннее приветствие.

Снова приходит заставка с оборотнями? Слишком уж часто я их начал видеть…

Раскатистый бас не успевает утихнуть, как в дверь ухает тяжелый предмет. Хорошая табуретка, добротная – не сломалась. Добрый знак! Значит, не придется убирать щепки с пола.

Однако надо вставать, в покое всё равно не оставит. Не запорет, конечно, но в рыло сунуть может.

– Иду, иду, барин! Сейчас обустрою в лучшем виде!

Эх, как же не хочется покидать теплые полати, сквозь свежие опилки холодная земля лижет пятки. Окна, затянутые бычьим пузырем, рассеивают свет встающего солнца. Из-за сквозняка из щелей слегка покачиваются расшитые рушники по краям рамы. Я крещусь на иконы в углу – не зря же мы искали хозяев с православной верой.

Ух ты, да что же это за век такой? Глубокая старина?

Кряхтя, лезу под широкий дубовый стол, заодно заглядываю и под приколоченные к стене лавки. С плоской подушки на меня смотрят глаза встревоженного седоусого хозяина. Я прикладываю палец к губам и киваю успокаивающе, мол, спи, все в порядке. Шарю под ним, но сапога не нахожу, лишь лапти, кадушки да горшки.

– Митька! Долго тебя ждать?! Точно запорю!!

От неожиданности я вздрагиваю и здорово прикладываюсь о столешницу. Со скатерки соскальзывает глиняная кружка и, совершив недолгий полет, с глухим стуком разбивается.

– На штейште, – одними губами выдыхает хозяин дома.

– Ага, на счастье. Вон оно, ужоть проснулось и бушует, – я ползу осматривать оставшуюся часть горницы. На голове точно шишка вырастет.

– Эй, уважаемый! Может, хоть вы меня услышите? Нет? И почему я не удивлен? Игровой персонаж вряд ли слышит игрока по ту сторону экрана…

Сапога нет ни под разукрашенной прялкой, ни под кухонным шестком печи, ни под полками с утварью. Даже в хайло печи заглядываю – чем черт не шутит?

Хозяин с хозяйкой не слезают со скамеек, тихо наблюдая за моими метаниями. Притаились ляхи, тоже страшатся моего начальника.

– Не ищи, Митька! Я уже нашел! И на какой ляд ты мне сдался, если я все сам делаю? А ну-ка подь сюды! – доносится из спаленки.

Фу-у-ух! Как камень с плеч – ещё раз крещусь на иконы. Спасибо, Николай-угодник. Хозяева улыбаются, глядя на мое посветлевшее лицо. Нда, сегодня обходится без ломания мебели. Но ещё не вечер.

– Иду, барин!

Под моим напором скрипит дверь в светелку и замирает, натыкаясь на преграду. Приходится навалиться плечом и отодвинуть в сторону упавший табурет. С шуршанием открывается картина легкого разврата.

В крохотной спаленке темно. На невысоком столике, вперемешку с нижним бельем и исписанными бумагами, валяется пустая бутыль и две небольшие чарки. С широкой постели, в свободной рубашке, зауженных штанах и одном сапоге, угрюмо смотрит гроза и гордость Прейсиш-Эйлау. По полку ходят легенды, как Давыдов один бросился на сотню французских улан, и, пока те гонялись за наглецом, на выручку подоспели русские гусары.

Да это же сам Давыдов! Вот это повезло! Неужели и он тоже оборотень? Или охотник?

Сейчас на постели посапывает очередная победа, из-под одеяла торчит заголенная ножка.

– Денис Васильевич, закрой срамоту-то! У меня жена осталась во Владимире, а подобное зрелище срамное ум на грех толкает, – прошу я и скромно отворачиваюсь к зашторенному окну.

– Эх, Митька! Экой же ты нежный стал. Всё, поворачивайся, укрыл, – нога и в самом деле исчезает под лоскутным одеялом. – Послушай-ка лучше, друг, какую элегию я накропал за ночь!

– Денис Васильич, жениться бы тебе. Глядишь, и отпадёт охота на стихоплетство. И по ночам не с очередной музой элегии бы выписывал, а богатырей плодил на радость отчизне. Забудь уж свою Аглаю, не терзай душу, – я помогал обертывать портянку.

– Молчи, дурак, и слушай! А про Аглаю ещё раз в таком тоне заикнешься – рыло начищу! – брови грозно сходятся в растрепанную сойку.

– Всё-всё-всё, дурак и слушаю! – спорить бесполезно, а в скулу ранее прилетало.

– Итак, назвал сие «Моя песня», – Давыдов встает в позу, и возвышенным басом зачитывает:

Я на чердак переселился:

Жить выше, кажется, нельзя!

С швейцаром, с кучером простился

И повара лишился я…..

Тут я задремываю и начинаю видеть свою владимирскую деревеньку в десяток дворов. Милую Анастасью Никифоровну, Петьку-несмышленыша. Думаю, что скоро французов победим, и я вернусь обратно. Что-то Давыдов тон повышает, никак заканчивает? Не пропустить бы феерию, а то и плюхой не отделаюсь.